Информация о материале

Статьи

Страницы истории

13 мая 2021

Оглавление

• Оглавление
• История заселения местности
• Время основания
• Электроснабжение
• Радиофикация
• Война
• Послевоенная жизнь
• Наруксово в 1960-х и начале 1970-х годов
• Известные земляки
• Они работали и жили в Наруксове
• Село в 19 веке посещали
• В соседних селах и деревнях, входящих в состав Наруксовского сельского Совета родились
• Население Наруксова составляло
• Наименование колхозов Наруксовского района в период войны
• Административное подчинение менялось следующим образом
• Настояшее время
• Справочные сведения
• Церкви
• Школы
• История Наруксовской больницы
• Здравоохрание конца 19-го начала 20-го века
• Здравоохранение советских лет
• Больница в 2006 году
• Больница в 2019 году
• Первые коммунисты 1918
• Первые комсомольцы
• Первые пионеры
• Первые библиотекари
• Районная газета «Ленинский путь»
• В состав Наруксовского района входили села и деревни
• В настоящее время в состав Нарусковского сельсовета входят населенные пункты (некоторые не жилые)
• Погибшие, пропавшие без вести, умершие от ран и болезней, оставленные на поле боя жители села Наруксово
  
• Участники I Мировой войны 1914-1918 годов
• Погибшие, пропавшие без вести и умершие в период Великой Отечественной войны, рожденные в с. Наруксово и занесенные в Книгу Памяти Починковского района
• Не вошли в районную Книгу Памяти, но родились в с. Наруксово
• Личные воспоминания 1950-60 годы

Наруксово — одно из крупнейших сел на юге Нижегородской области, находится на 54-м градусе северной широты и 44-м градусе восточной долготы. Его улицы расположены до 7 км вдоль речки Рубцовки с юго-востока на северо-запад и подходят к речке Ирсеть. Из-за произошедшей ошибки картографов в 30-х годах XX века речка на картах стала называться Иресть.

Несколько возможных вариантов происхождения названия:

1. Название происходит от эрзянского слова «Нару» (поле). Поэтому это село можно назвать Полевым.
2. Название образуется от эрзянских слов нар — луг, укска — оса, что описывает местность, где располагается село — равнина в лесостепной зоне Европейской части России.
3. По другой версии название может образовываться от эрзянского личного мужского имени Нарус / Наруш.

История заселения местности

Время заселения территории Лукояновского уезда относится к концу неолита и началу ранней бронзы (примерно 5 тысяч лет назад). Об этом свидетельствуют многочисленные каменные орудия труда, найденные на территории нашего края,- это и каменные топоры, скребла, наконечники копий и стрел, тесла и др. Эти находки в большом количесве были представлены в кабинете истории Наруксовской средней школы в 60-х годах, но затем были утрачены.

В I тысячелетии н. э. всю территорию междуречья Оки, Волги, Суры и Мокши заселяли мордовские племена. О древнем заселении мордвой наших краев свидетельствует местная топонимика и гидронимика. Даже сейчас многие реки, ручьи, овраги и урочища носят мордовские названия: Мерделейка, Сивалей, Кирлейка и так далее.

Есть и другие следы расселения древней мордвы в нашем крае. В 1962 году у с. Дуброво, при строительстве автодороги Наруксово — Починки был обнаружен древне-мордовский могильник, датированный IХ–Х веками н. э. При раскопках могильника были найдены бронзовые браслеты, перстни, пряслица, железные орудия труда, посуда и другие предметы, свидетельствующие о хозяйственной деятельности древней мордвы и ее обычаях. До второй половины XVI века территория нашего района была заселена очень слабо.

Мордовские селения того времени состояли обычно из 7–10 дворов, расположенных преимущественно в глубинах лесных массивов, куда не доходили разбойничьи татарские отряды; в дальних районах лесных прогалин сооружались временные жилища — «зимницы». Открытые пространства были почти безлюдны и начали заселяться после прекращения набегов казанских татар и ногайских кочевников.

В результате похода Ивана Грозного и взятия Казани в 1552 году юго-восточная граница Русского государства была перенесена с рек Пьяны и Сережи южнее, на реку Алатырь. Здесь была создана пограничная полоса засек с Пузскими воротами, которая защищала от вражеских набегов и территорию будущего Лукояновского уезда, в который входило и село Наруксово. Правительство было заинтересовано в охране и хозяйственном освоении опустошенной войнами и прежде нейтральной территории, которая была расположена по Алатырю. Ныне это весь юг Нижегородской области, в том числе и территория села Наруксово. Сюда различными льготами привлекались служилые люди. Началась колонизация края русскими переселенцами.

Среди новых землевладельцев было много феодалов-вотчинников, владевших крестьянами и землями в центральных русских областях. Они стали насильно переселять своих крестьян из сел Смоленской, Московской, Пензенской, Рязанской и других губерний на новые места. На лесных расчищенных пустошах наново ставились сотни русских поселений. Заселение территории района шло неравномерно. Работая с различными архивными документами, в настоящее время можно обратить внимание на огромное количество схожих географических названий и одинаковые фамилии нашей местности и Смоленской, Рязанской и Пензенской областей.

Во второй половине XVII века в нашей местности стали появляться поташные промыслы. Еще в середине столетия царь Алексей Михайлович, заботясь о дворцовых доходах, своим указом предписал: «В притешских и приалаторских лесах произвести розыски угожих мест, кои бы годились его, великого государя, на поташное и смольчужное дело». Как следствие этого в ceлax стали возникать многочисленные поташные заводы — «будные майданы», «будные станы», где круглыми сутками трудились крестьяне.

Техника изготовления поташа была несложной. Дуб, ольху, преимущественно, пережигали в золу, а потом из золы делали жидкое тесто, обмазывали им сосновые или еловые поленья и складывали их в костер. Каждый ряд поленьев покрывали слоем золы и зажигали. Пережженная, «расправленная» таким образом зола и представляла собой поташ. Поташ играл огромную роль в торговле России с заграницей. По ценности вывоза отдельных товаров он занимал одно из первых мест. Производство поташа губительно сказывалось на ле­сах, которые год от году редели.

Русско-мордовские отношения в регионе на разных социальных уровнях складывались по-разному. Позиция разных групп населения в национальном вопросе нашла яркое отражение в народной пословице, записанной молодым Н. А. Добролюбовым в Нижегородской губерний: «С боярами знаться честно, попами свято, а с мордвой хоть и грех, а лучше всех». «Грех» — это позиция церкви, а «лучше всех» — это позиция простых людей. Как доносил Святейшему Правительствующему Синоду епископ Нижегородский и Алатырский Дмитрий 16 мая 1743 года, «неученые Христиане [крестьяне] при их [мордвы] бесовских игралищах приходят обществом и скверным их жертвам приобщаются, пьют и едят с ними заедино» (Веселовский С. Б. Арзамасские поместные акты. 1918. С. 323).

Итак, население нашей местности формировалось из коренного мордовского населения и русских переселенцев, собранных с разных концов Российского государства. Процесс этот был длительным, противоречивым и сложным.

В ХVII веке в нашей местности начался процесс христианизации мордвы. Служилая мордва, принявшая христианскую православную веру, пользовалась неприкосновенностью своих поместных земель. Царь Федор Иванович издал указ, по которому запрещалось русским и татарам не только захватывать, но и покупать земли мордвы, обращенной в христианство. Христианизация мордвы затянулась на долгие годы. Так, по донесению нижегородского епископа Дмитрия Сеченова Синоду, из приписанных к Починкам 18 тыс. душ мордвы, он в 1714 г., «…там быв, 2 тыс. окрестил». Позднее, в 1753 г., казанский епископ Лука доносил в Синод о крещении в Починковской волости 1884 человек мордвы. Как видно, мордовское население очень неохотно расставалось со своими традиционными верованиями и переходило в православие.

Вот что писал в 1869 году Председатель Лукояновской Земской управы писатель Николай Иванович Русинов (1820–1886) в журнале «Нижегородский сборник»: «…мало-помалу мордва обрусела, бросила свой оригинальный костюм и стала даже чуждаться своего коренного языка, так например все села государственных крестьян, расположенные на юге уезда, когда-то окруженные дремучими лесами и корабельными рощами — Азрапино, Наруксово и проч. — состояли не только из мордвы, но даже из племени мокшан, самого дикого и неподатливого на обрусение. Если же национальность еще сохранилась в двух соседних с первыми селах, т.е. в Печах и Темяшеве, то это свидетельствует только о позднейшем переселении народа из-за Мокши Пензенской губернии.»

Хотя Даль Владимир Иванович — русский писатель, этнограф с ним в некоторых вопросах не согласен. Так Саитовку он в отличии от Русинова считал русской, а не эрзянской. Да и нам едва ли во всем надо соглашаться с Русиновым. Так выселенные из Азрапина и из-под Кенди жители соседней деревни Даниловки были эрзянами, а не мокшанами.

Время основания

В Нижегородских Епархиальных ведомостях за 1904 год есть такая ссылка:

1711 г. въ Патрiаршемъ казенномъ приказѣ производилось дѣло о построенiи церкви въ отставномъ Будномъ Наруксовъ стану, по прошенiю всѣхъ жителей того стана. Въ своемъ прошенiи староста и сотской отъ имени всѣхъ жителей писалъ: «Державнѣйшiй царь государь милостивѣйшiй! Въ прошлыхъ государь годехъ, тому нынѣ лѣтъ 15, поселились мы какъ отставленъ Наруксовской Будный станъ, а для духовныхъ и иныхъ всякихъ домовыхъ потребъ ходили мы въ село Дураково, а то село въ дальности и просили: о построенiи у насъ въ томъ стану вновь церкви во имя Архистратига Михаила деревянной и о томъ дать указъ».

Помѣта: «1711 г. генваря въ 5 день, взять у челобитчиков сказку, котораго уѣзду хотятъ строить церковь и противъ челобития о строенiи церкви дать указъ».

И противъ сей помѣты въ Патр казенномъ приказѣ передъ казначеемъ монахомъ Iосифомъ Бурцовымъ да передъ Алексѣемъ Андреевичемъ Владыкинымъ вышеписанный челобитчикъ староста Григорiй Ивановъ сказалъ: вышепоказанной отставной Будной Наруксовъ станъ приписанъ къ Починковской волости, а въ которомъ де уѣздѣ та волость — того онъ не знаетъ, а къ Починковской волости городъ ближе всѣхъ Саранскъ; а вѣдома де та волость въ Адмиралтейскомъ приказѣ, а въ городехъ ни къ которому не вѣдома и къ губернiи не приписана; а у новопостроенной церкви будетъ дворовъ: поповъ, дьячковъ, просвирнинъ, въ приходѣ 36 дворовъ, а пашенной земли и сѣнныхъ покосовъ у нихъ нетъ для того, что живутъ всѣ работные люди и берутъ великаго государя жалованье.

…

1712 г. февраля въ 16 день запечатанъ указъ о освященiи церкви по челобитию Саранскiя десятины Будного Наруксова стану старосты Трофима Антилофѣева, велѣно новопостроенную церковь во имя Архистратига Михаила освятить Починковской волости Архангельскому попу Ивану Максимову; за одно полотно взято (ibid., кн. 438, л. 9).

Примечание: Будный стан (майдан, гарт), предприятие по производству поташа, смолы, дегтя, древесного угля, селитры и село при нем. Будные станы были распространены в России в 17 — начале 19 веков. (Мордовия. Энциклопедия. Саранск. 2003, т. 1, стр. 182).

Таким образом, год основания (освящения) первой Наруксовской церкви во имя Архистратига Михаила — 16 февраля (2 февраля по новому стилю) 1712 года.

Из приведенного текста довольно точно можно определить год заселения села Наруксова русскими служивыми людьми — 1696 (год подачи заявления о строительстве церкви 1711, и минусуем 15 лет как жители уже живут на этом месте). В 1711 году в селе было 36 дворов. С учетом того, что семьи были многодетные (5–7 человек в семье), на тот момент в селе было более 216 человек. Изначально село было государственным: «…а пашенной земли и сѣнныхъ покосовъ у нихъ нѣтъ для того, что, живутъ всѣ работные люди и берутъ великаго государя жалованье».

Вероятнее всего на этом месте уже существовало эрзянское или мокшанское поселение, но так как они не исповедовали православие, то и надобности в церкви не было. Если бы русские заселились на свободное место, то, вероятнее всего, такое сложное название селу присвоено бы не было. Вновь пришедшие люди просто использовали уже имеющееся у мордовского поселения название.

Лет 200 назад (1800–1815 гг.) около Наруксова (Рубцово тож.), с северо-западной стороны, образовалось поселение Саитовка. Основали поселение выходцы из села Саитовка, что находится недалеко от Починок. Первоначально Наруксово и Саитовка существовали как два самостоятельных населенных пункта, но, увеличиваясь оба, соединились, образовав одно село. Название Наруксово сохранилось за объединенным селом, но части его так и поныне называются: одна — Саитовка, другая — Рубцово. Вероятно, одновременно с Саитовкой образовалась деревня Кирлейка, которая также вошла в состав Наруксова.

Много ценных сведений об истории Наруксова рассказал в начале 70-х годов ХХ века пенсионер, один из старожилов села, Петр Васильевич Брайцев. Он утверждает, что слово «Рубцово» более позднего происхождения, чем «Наруксово», и оно закрепилось как название только юго-восточной части Наруксова.

Он, в частности, утверждал, что, работая секретарем Наруксовского сельского Совета в первые годы Советской власти, встречал отдельные бумаги, относящиеся к XVIII веку, в которых Наруксово называлось «Наругсовом», в слове вместо «к» писалась буква «г», что не изменяло корень слова и не опровергало происхождение его.

Издавна население занималось переработкой леса, бортничеством, охотой. Особенно хищнически лес уничтожали для производства поташа, который Русь вывозила в Англию. Старожилы в 70-х годах прошлого века утверждали, что поташный завод находился около Наруксова с северной стороны.

Нет источников о том, принимали ли наруксовцы участие в крестьянских войнах под руководством Степана Разина и Емельяна Пугачева. Но одно бесспорно: отряды Разина доходили до Василевки, а пугачевцы побывали в Починках. Есть все основания утверждать, что жители села связаны с этими движениями.

Интересным было землепользование. Пожалуй, ни одно село нашего района не имело цельного пахотного массива. Например, наруксовцы пользовались земельными угодьями около своего села и около села Кочкурова, за 30–35 километров от Наруксова. В районе Садовки пахотные земли принадлежали Починкам, около Криуши находились участки, являющиеся собственностью Шаланги и т. д. Это, по-видимому, стало возможным потому, что первые поселенцы, пришедшие в наши места, среди сплошного леса находили себе поляны или искусственно создавали их, которые и были основными пахотными угодьями. Когда же леса уничтожались, и появился общий полевой массив, его территория разделялась по старому праву собственности.

Первой улицей в Наруксове была нынешняя ул. Калинина или Длинная, на ее центральной части и выстроили церковь; второй стала Большая, сейчас она называется 1 мая.

Село было «экономическим» или «государственным», крестьяне не были крепостными,

В ведомости недоимок за 1896 год значатся недоимки: Азрапино — 12106 р. 60 коп., Дураково — 8538 р. 73,5 коп., Наруксово — 20826 р. 17 коп.

Село расположено в Поволжье, в центральной части России. Здесь никогда не было крупных войн, межнациональных конфликтов. Природные условия таковы, что землетрясений, наводнений, других катаклизмов никогда не было. Но есть и существенные проблемы. Юг и юго-восток Нижегородчины — это лесостепь с жарким, знойным летом и частыми (раз в 2–3 года) засухами. Ввиду того, что почвы на ближайшие 20–30 км серые лесные, песчаные или суглинистые — бедные по естественному плодородию — урожаи всех культур низкие. Все эти природные условия часто приводили к голодным периодам. Одними из таких годов были 1891–1892 годы, оставшимися в истории и памяти народа ввиду того, что к этому факту привлек внимание писатель-демократ В. Г. Короленко и известный фотограф М. П. Дмитриев. После их посещения Наруксова остались несколько фотографий. Писатель В. Г. Короленко в своих путевых заметках «В голодный год» сообщает о своем посещении в 1892 году деревни Кирлейка. Жители села часть улицы 1 мая (от бывшей Саитовской церкви до р. Ирсеть) до сих пор называют «Кирлейка».

В 1891–1892 годах в Поволжье во время голода началась эпидемия тифа. В село Наруксово приехала бригада врачей, среди которых был и доктор Решетилов. В Наруксове работал маленький фельдшерский пункт, который обслуживал две волости: Азрапинскую и Ново-Александровскую. Крестьян лечили два фельдшера и акушерка. В списке лиц, имеющих право на врачебную практику за 1914 год значится сельский врач села Наруксова Вавин Владимир Григорьевич.

Согласно словарю Брокгауза и Евфрона в 1880 годах в селе Наруксово было 3892 жителя, 552 двора, 2 церкви, школа и церковно-приходское училище.

До 1902 года в Наруксове не было своего базара, он находился в Починках. В начале века в селе было 2 кабака и трактир Долбунова и Неклюдова. В 1913 году в Наруксове было 30 курных изб, 2 начальные земские школы в которых обучалось 38 учеников. Из 3-го класса выпущено 13 человек.

Перед 1917 годом в Наруксове насчитывалось около 800 домохозяев с 5 432 жителями. Большинство из них являлись бедняками, а 350 хозяйств даже не имели своих лошадей. На каждого мужчину приходилось по 1,5 десятины земли. Значительная часть наруксовцев работала на местных предпринимателей. Самым крупным из них считался Сонин Василий Александрович. У него работали не только жители Наруксова, но и многих соседних сел. В доме, в котором жил Сонин В. А., впоследствии была размещена Саитовская начальная школа, затем жилой дом. В настоящее время двухэтажный особняк пустует.

На его предприятиях велась разработка леса, изготовляли обод, клепку, доски, спицы. Крупными лесопромышленниками считались Михаил Князев, Неумоин Ф., Долбунов Василий, Голубинов Василий. Зажиточные крестьяне (кулаки): Пыхонин Василий, Бабушкин Андрей, Бушуев, Брайцев Александр Павлович, Киселев Павел Иванович, владельцы магазинов Лихоткин П. Е., Князев, трактирщики Неклюдов Н., краснорядцы Синицын Н. Ф., Горюнов Г. И., иконописец Комиссаров Василий Алексеевич (он жил в доме, где впоследствии был районный суд и прокуратура, ему так же принадлежал соседний дом, где в настоящее время находится сельская администрация) и некоторые другие.

Несмотря на то, что волостным центром было село Азрапино, в Наруксове в начале ХХ века находились фельдшерский пункт и почта, обслуживающие 2 волости Азрапинскую и Ново-Александровскую, с населением около 20 тысяч человек.

В период первой русской революции (1905 год) и до Октябрьской революции (1917 год), как и во многих местах Российской империи, в Наруксове было неспокойно.

«В селе Наруксове… толпа крестьян в количестве 500 человек, собравшихся по случаю выделения отрубов, очень недружелюбно встретила землемера. Когда он стал разъяснять значение отрубов, то в ответ послышались крики: «Долой! Изорвать бумаги у землемера, бить отрубщиков!» Вместе с бранью в сторону землемера полетели камни и комья земли. Несколько крестьян бросилось к отрубщикам. Последние ушли со схода. В село приехали стражники. Было арестовано 50 крестьян» (П. И. Шульпин. Нижегородское крестьянство в борьбе с царизмом и помещиками. Волго-Вятское кн. изд. 1968, с. 152).

По поводу захвата войсками Германии Варшавы «крестьянин с. Наруксова М. И. Брайцев заявил: «Николка зачем смотрел? Всех бы их перевешать!». Брайцев был арестован» (там же, с. 170).

Героем Мировой (Великой) войны стал Полный Кавалер Георгиевского Креста Низовцев Александр Васильевич.

После Октябрьской революции видным деятелем и организатором советской власти на селе стал Нестор Петрович Голубинов. Прибыв в родное село, Нестор Петрович организует комитеты бедноты, борется с богачами, конфискует у них имущество.

Ранней весной 1918 года в кожаной куртке, на казенных лошадях в село приехал Григорий Яковлевич Агафонов — Комиссар по крестьянским делам Лукояновского уезда. Он приехал в родное село устанавливать Советскую власть: организовывать волостной и сельский совет. Свою работу в Наруксове Григорий Яковлевич начал с создания партийной ячейки, в которую вошли Агафонов Григорий Яковлевич, Вавилов Андрей, Соболев Иван Михайлович, Карташов Александр Николаевич Ее секретарем был избран Нестор Петрович Голубинов, прошедший школу борьбы с царизмом и временным правительством Керенского. В начале февраля 1918 года его, солдата, принимают в Екатеринодаре в партию большевиков. Коммунисты развернули разъяснительную работу по созданию советов. На организационном собрании жителей села коммунистов взяли в кольцо, чтобы учинить над ними расправу и только выстрел в воздух Агафонова Г. Я. охладил пыл наступающих. Он объяснил, что после выборов в сельские советы пройдут выборы волостного совета и Наруксово будет волостным центром. На этом собрании были организованы два сельских совета избраны их исполкомы. Председателем Рубцовского был избран середняк Иван Семенович Соболев, секретарем Петрунин Дмитрий Константинович; Саитовского — бедняк Павел Иванович Алабин.

За неделю, которую прожил Г. Я. Агафонов в Наруксове, он побывал в Азрапине, Дуракове, Криуше, Николаевке, Малиновке и других населенных пунктах, где проводил работу по выборам сельских Советов. Часто его сопровождал и оказывал помощь Н. П. Голубинов.

В двадцатых числах апреля 1918 года провели раздел земли помещика Коноплинского. Большую часть земли отвели крестьянам Криуши и Никитина, поменьше крестьянским обществам Наруксова и Дуракова. Но подкупленные наруксовскими лесоторговцами три пьяницы подожгли спиртозавод помещика. Начавшуюся свару удалось обуздать Г. Я. Агафонову, уездному военкому А. С. Пыркову и Н. П. Голубинову. Но завод сгорел.

В апреле, перед весенним севом 1918 года собрались выборщики сел и деревень и избрали волостной Совет. Первым председателем волисполкома был избран Гаврил Яковлевич Акулинин из Дуракова, секретарем Иван Дмитриевич Новиков из Наруксова. Состав волости: с. Дураково, д. Казанка, Латминка, Малиновка, с. Наруксово, п. Новоархангельский, д. Садовка. С 21.09.1918 из Темяшевской волости в Наруксовскую передана д. Константиновка.

Летом 1918 года в Наруксове открыли Народный дом, в котором разместилась и ранее действующая библиотека. Под очаг культуры отремонтировали пустующую старую школу. Исполнение обязанностей зав. нардомом, библиотекаря, истопника и охранника за два пуда хлеба в месяц возложили на грамотного паренька Ивана Пыхонина (Сереженок).

Петр Васильевич Брайцев вспоминает об одном большом собрании, которое проходило в Наруксове летом 1918 года. Местный священник Пожарский призвал народ не разорять богатых и не поддерживать декреты Советской власти. Были вызваны военные и зачинщиков беспорядков арестовали.

Осенью того же года на состоявшемся в нардоме собрании актива села организовали по сельсоветам комитеты бедноты. Председателем Саитовского комбеда избрали Тимофея Козлова (по другим воспоминаниям Тюрина Алексея Григорьевича), Рубцовского — Илью Христинина. Комбеды наделялись властью по конфискации излишков продуктов питания у кулаков и лесоторговцев для снабжения ими Красной Армии и жителей городов.

Декретом от 15 января 1918 года в республике стала создаваться Красная Армия. В числе добровольцев был и Нестор Петрович Голубинов, который сражался в конной армии Буденного (до Великой Отечественной войны был председателем ОСААВИАХИМА, а после войны председателем ОК ДОСААФ Ивановской области). На местные Советы в то время возлагалась ответственная задача — снабжать Красную Армию хлебом и другими продуктами питания, в стране была введена продразверстка. Уполномоченным по продразверстке в Наруксове был назначен старый подпольщик Долгов Егор Никифорович (из Казанки).

Чтобы ослабить власть богачей, на них в 1918 году в Наруксовской волости был наложен чрезвычайный налог в несколько сотен тысяч рублей. За неуплату данного налога у некоторых была национализирована недвижимость.

Например, у Комиссарова был изъят верхний этаж каменного здания (ныне в нем располагается сельская администрация) и соседнее деревянное здание, где впоследствии был районный суд и прокуратура.

В 1921 году волость из Наруксова перевели в Азрапино, а в апреле 1924 года Наруксово снова стало волостным центром. Состав волости стал следующим: Из Азрапинской волости: с. Азрапино, п. Александровка, с. Алексеевка, п. Богословка, Виноградовка, д. Воздвиженка, п. Вознесенский, Даниловка, д. Казанка, п. Крутец, д. Крутой Враг, Латминка, Малиновка, с. Наруксово, п. Новоархангельский, с. Новониколаевка, д. Новотроицкая, п. Романовка, Рябиновка, д. Садовка. Из Василевской волости: п. Бор, с. Василевка, п. Красный, с. Криуша, п. Ленин, Николаевка (Новониколаевка), Пулково, с. Темяшево, Шагаево. Из Никитинской волости: с. Дураково. Из Новоалександровской волости: д. Авгуры, Верякуши, Гавриловка, с. Ирсеть, д. Кивчей, с. Константиновка, п. Мироновка, д. Михайловка, с. Новоалександровка, п. Пушкино, д. Рюминка, Саловка, Трегубовка, с. Учуев Майдан.

Закончилась гражданская война. В стране была введена НЭП (новая экономическая политика). Продразверстка в деревне заменилась продналогом. Налаживалась торговля. В Наруксове увеличилось число крепких «кулацких» хозяйств. Достаточно сказать, что к концу восстановительного периода в Наруксове было 28 ветряных мельниц, 15 крупорушек и маслобоен, 50 домохозяев имели частные лавки.

Малоземельные крестьяне добровольно переселялись на соседние необжитые земли. Выселенцами из Наруксова были образованы деревни Казанка, Ново-Архангельское, Садовка.

Пионерские отряды в селе Наруксово начали организовываться в 1924 году. Их было два: в Рубцове и Саитовке. Среди первых пионеров были Раиса Ивановна Канавцева, Михаил Иванович Поливцев, Яков Александрович Дерябин.

Хотя школы в Наруксове были большие, в Рубцовском отряде числилось всего пятнадцать человек. В Саитовке было и того меньше. Трудно было убедить родителей даже в бедняцких семьях, а уж тех, кто жил побогаче и говорить нечего. Ребятишек не хотели отпускать в отряд, запирали дома, запрещали ходить в школу

Но всё-таки пионерский отряд в Наруксове жил. Играли ребята в «красные и белые», устраивали громкие читки книг, разжигали по вечерам костёр за селом и пели песни.

Всей пионерской работой руководили сельские комсомольцы, которых тоже было очень мало. Время было трудное: народ тёмный, неграмотный, религиозный.

Свои сборы пионеры проводили в сельской библиотеке. Они были активными книгоношами, читали книги взрослым, ходили по домам и учили неграмотных. Участвовали в художественной самодеятельности.

На дорогах, выходивших из села, можно было встретить ребят в красных галстуках и с котомками, в которых несли они корреспонденцию для адресатов в дальние деревни. Открыли детскую коммуну. Принимали даже грудных малышей. Приносили с собой зыбки и еду кто что мог. Приводили и приносили детей: кто троих, кто четверых, а кто и шестерых. Благодарили своих помощников и шли работать в поле.

Отряд села Наруксова под руководством Паши Горюновой помогал в сборе овощей и фруктов, других продуктов для детского дома.

Сельские пионеры помогали бороться с врагами Советской власти. Кулаки, бандиты укрывались в лесу, в оврагах, а ближе к ночи выбирались оттуда и устраивали поджоги, грабежи, убийства. Вот получили пионеры задание — выслеживать бандитов.

Жизнь Наруксовской пионерии была отражена в книге «Красный галстук», где была помещена и фотография пионервожатой Паши Горюновой.

В 1927 году в Советском Союзе было организовано акционерное общество «Дубитель» с целью строительства заводов дубильных экстрактов. До революции в России был один подобный завод на Украине, под Киевом, и страна импортировала данную продукцию из-за рубежа. В начале 1928 года в лесу, в 12 км от Наруксова началось строительство одного из 15 заводов. Это была одна из крупнейших и значимых строек на юге Нижегородской губернии. Партийные и государственные органы Наруксовский волости, а с 1929 года Наруксовского района принимали непосредственное и самое деятельное участие в стройке. Строился завод, поселок, подбирались сотни рабочих, строителей. Жители Наруксова были одними из главных действующих лиц в этом процессе.

12 августа 1930 года завод был пущен, а в 1932 году вышел на полную мощность, перерабатывая 190–200 кубометров древесины в сутки. На протяжении более 50 лет село Наруксово, завод и поселок Коммунар были тесно связаны между собой административно, хозяйственно, экономически, людскими ресурсами. Весь этот период завод носил название «Наруксовский завод дубильных экстрактов». Заводской гудок, который включался несколько раз в день, был хорошо слышен в Наруксове вплоть до полного закрытия завода.

В 1927 году по решению XV съезда ВКП(б) партия взяла курс на коллективизацию сельского хозяйства в нашей стране. Из бедняков была организована инициативная группа. В нее входило 22 хозяйства. Среди них: Григорий Тимофеевич Долбунов, Яков Максимович Рябов (бывший работник комитета бедноты) и Михаил Алексеевич Михалев. На собрании инициативной группы в апреле 1928 года было решено создать сельскохозяйственную артель, ей дали название «Бедняк». Был разработан и принят устав артели, избрано правление колхоза. Председателем первого наруксовского колхоза избрали Григория Тимофеевича Долбунова.

Кулаки (а их было в Наруксове более 60 хозяйств), имеющие большинство в земельном обществе, не дали сельхозартели просимый участок у оврага «Мочилище», а выделили наихудшие земли вдали от села с тем, чтобы выселить всех колхозников из Наруксова.

Поэтому в 1928 году колхоз к обработке земли не приступал. Дело передали в Лукояновский Уездный суд. И только на основе решения суда осенью 1928 года колхозу был отведен земельный участок в 150 гектаров.

Но на этом разногласия не прекратились. 20 июля 1930 года под звон колоколов, раздававшийся с церквей, собрались огромные толпы людей на улицах. Выкрикивались призывы грабить и убивать колхозников. Толпа била окна, ломала имущество в домах активистов, некоторым членам артели были нанесены раны. С завода «Коммунар» прибыла вооруженная охрана, и мятеж был подавлен. 36 человек, активных участников восстания, арестовали. Был посажен и наруксовский 62 летний священник Пожарский Сергей Алексеевич, который руководил беспорядками. 15 ноября 1930 года «Тройкой» по статьям 17–59 п. 2 и 58 п. 8–10 он был осужден на 5 лет ссылки в Северный край.

Вступление в колхоз сопровождалось массовым принуждением, запугиванием, угрозами и репрессиями. Добровольно в коллективную артель вступали, в основном, бедняки. «Благодаря» принятым мерам росла численность колхозников.

Если в 1929 году в колхозе было 29 хозяйств, то в 1930 году уже 70. В 1932 году в колхоз вступило 170, а к 1933 году — 280 хозяйств. Увеличивалось и артельное имущество. В 1929 году в колхозе имелось 7 лошадей, а в 1930 — 36, в 1931 — 130, в 1932 — 200 лошадей, росло поголовье количество коров, овец, свиней, количество пчелосемей.

В 1933 году колхоз был переименован и стал называться «Октябрь», но в этом же году он был разукрупнен. Из него выделили другую артель имени Жданова. Председателем колхоза «Октябрь» избран Александр В. Курепин, председателем колхоза имени Жданова — Григорий Тимофеевич Дьяков.

В 1934 году из «Октября» выделено еще два колхоза — имени Буденного и «Красный Боец». В Наруксове стало четыре колхоза.

В дальнейшем, в 1950 году произошло их укрупнение. Вместо четырех в селе стало 2 колхоза: имени Жданова и имени Буденного. В 1964 году колхозы слились в один, получивший название «Рассвет», а в следующем, 1965 году, колхоз реорганизован в совхоз «Наруксовский».

В 1929 году в селе стала функционировать ШКМ (школа колхозной молодежи), В 1935 году на базе неполной средней школы образовалась средняя школа.

В центре села (в бывшей церкви) начал работать клуб, построено здание библиотеки, ведущей свою историю с 1907 года.

Наруксово было районным центром с июня 1929 по январь 1931 года. С 1931 по 1935 год Наруксовский район входил в состав Починковского.

В 1934 году в селе создана машинно-тракторная станция.

В 1935 году Наруксово вновь стало районным центром в несколько измененном составе сельсоветов.

Электроснабжение

В 1930-х годах из кирпича Саитовской церкви в Школьном переулке было построено здание электростанции. Дизельный двигатель работал несколько часов в сутки. Электроэнергия поступала в административные здания и некоторые жилые дома центра села. Постоянное, бесперебойное электроснабжение пришло в село в 1962 году.

Радиофикация

Первые радиопередачи отдельные жители села стали слушать в конце 1920-х годов на самодельные детекторные приемники. Проводное радио пришло в село в декабре 1936 года. В начальный период радиоточек было 300. Здание радиоузла располагалось в школьном переулке. Из него велись и местные передачи на весь район. Извещение школьников о холодной погоде и экстренные новости для жителей села передавались до начала 1970-х годов. Передачи вел Голубев, который жил в соседнем доме. В народе его называли «Наруксовский Левитан», по аналогии с Ю. Левитаном — диктором центрального радиовещания.

Война

Началась Великая Отечественная война. Всего за 4 года войны из Наруксова призвано в армию около 700 человек.

Одним из первых встретил войну участник защиты Брестской крепости мл. сержант 333 стрелкового полка Морозов Григорий Андреевич. Он родился 10 февраля 1921 года в с. Наруксово, призван в КА в 1940 году Наруксовским РВК. Пленен 02.07.1941., лагерный номер 31245 в Пинском шталаге. Погиб в плену 25.06.1942.

Еще один наш земляк попал в сводку Совинформбюро при трагических обстоятельствах.

Центральные и местные газеты в т. ч. и «Комсомольская правда» за 13 сентября 1942 года опубликовали утреннее сообщение Совинформбюро за 12.09.1942 года:

«Группа бойцов Н-ской части, заняв деревню Колодези Смоленской области, обнаружила в одном из сараев 14 трупов красноармейцев, замученных немецко-фашистскими палачами. Трупы красноармейцев Федотова И. В., Волкова В. В., Михайлова И. Н., и остальных неопознанных Советских бойцов носят следы нечеловеческих пыток и издевательств. Гитлеровские мерзавцы вывернули пленным красноармейцам руки и ноги, кололи их штыками, вырезали куски мяса и распороли животы».

Одним из замученных был уроженец Наруксова. Это И. Н. Михайлов. (Иван Николаевич Михайлов, 1913 года рождения, проживал на ул. 1 мая. Призван на фронт в апреле 1941 года, воевал в 68 танковом полку башенным стрелком танка. В областной Книге Памяти считается пропавшим без вести в сентябре 1941 года.).

То, что граница между фронтом и тылом была условной видно из следующего документа:

ЦА ФСБ России

Из докладной записки ГУКР «Смерш» НКО СССР № 128/А в ГКО о задержании германских шпионов-парашютистов, заброшенных на советскую территорию, и использовании их в радиоиграх с противником

3 июня 1943 г.

«13 мая 1943 г. на территории Наруксовского района Горьковской облас­ти задержан германский агент-радист Припутненко А. И., 1916 года рождения, младший лейтенант Красной Армии, в плен к немцам попал в августе 1941 г. в районе г. Гомеля, содержался в лагере военнопленных в г. Сувалки, окончил Варшавскую разведшколу противника. Явился добровольно с повинной в органы контрразведки

Разведчик имел задание пробраться на ст. Рузаевка Мордовской АССР, осесть там и вести шпионскую работу, устанавливая количество, наименование и дислокацию частей гарнизона, аэродромов, промышленных предприятий, воинских складов, количество и характер проходящих по железной дороге грузов, а также выяснить местонахождение Маршала Советского Союза т. Жукова.

По радиостанции связь с немцами установлена и им будет передаваться дезинформационный материал по интересующим их вопросам. Радиостанция «Арфа» находится на ст. Рузаевка, включена в радиоигру с противником 22 мая сего года.»

За период ВОВ на территории СССР было поймано 1000 вражеских шпионов, из них 200 стали сотрудничать с Красной Армией и передавать дезинформационные материалы врагу.

В июне 1944 года в район на побывку прибыл Герой Советского Союза Федор Григорьевич Анощенков. Он провел много встреч с колхозниками и молодежью. Вернувшись на фронт, он через 2 месяца погиб в бою.

Геройски сражался на защите Севастополя бывший секретарь Наруксовского РК ВЛКСМ Иван Николаевич Павликов. Он являлся политруком роты разведчиков морской пехоты и к тому времени был награжден орденом Красной Звезды. Бывший военком района Епифанов Петр Алексеевич — лейтенант, командир стрелкового взвода потерял в бою ногу, был награжден орденом Отечественной войны I степени.

Весьма редким и почетным полководческим орденом А. Невского награждены Авдеев Иван Степанович, Канавцев Семен Дмитриевич и Сонин Василий Николаевич.

Из общего количества участвовавших в войне более 500 человек награждены боевыми орденами и медалями. В том числе двумя орденами Славы награждены Иван Дмитриевич Рябов, Иван Никифорович Сметанин, Василий Иванович Поливцев, Кашин Иван Александрович, Доронин А. А. Здобнов Петр Васильевич, двумя орденами Красного Знамени — Семен Дмитриевич Канавцев, Павел Иванович Смагин.

Многие земляки занимали высокие армейские должности и выполняли ответственные задания:

Голубинов Георгий Федорович — лейтенант, командир звена истребителей. Обеспечивал сопровождение правительственных «Дугласов» с Н. С. Хрущевым, А. А. Ждановым, маршалами Г. К. Жуковым, А. М. Василевским, А. А. Новиковым, Н. Н. Ворониным, с членами английской и американской миссий. Не вернулся с боевого задания в феврале 1944 года.

Лисин Федор Степанович — майор медслужбы, нагржден тремя орденами Красной Звезды и Ов 2 степени;

Мамыкин Николай Сергеевич — подполковник, зам. начальника штаба танковой бригады, награжден орденами Ов 1 степени, двумя Ов 2 степени, двумя Красной Звезды;

Морозов Александр Васильевич — полковник, пом. командира минометного полка, награжден орденами Ов 2 степени и двумя Красной Звезды;

Орлов Николай Дмитриевич — майор, командир батальона связи, награжден орденами Красного Знамени, Ов 1 степени, тремя Красной Звезды

Петрунин Дмитрий Гаврилович — начальник ОКР МГБ 4-й гв. Механизированной армии, полковник Госбезопасности, награжден орденами Красного Знамени, Ов 1 степени, Ов 2 степени, двумя Красной Звезды;

Петрунин Степан Федорович — пом. инспектора кавалерии 3 Белорусского фронта, полковник, награжден двумя орденами Красного Знамени, Ов 1 степени, двумя Красной Звезды;

Пожарский Александр Сергеевич (сын Наруксовского священника) — полковник медицинской службы, награжден орденами Ленина, Красного Знамени;

Поливцев Василий Иванович — майор, парторг дивизии, награжден орденами Славы 2 и 3 степени;

Смагин Максим Степанович — подполковник, помощник командира полка связи, награжден орденами Красного Знамени, двумя Ов 1 степени, Ов 2 степени;

Смагин Павел Иванович — полковник, командир зенитно-артиллерийского полка, награжден орденами Ленина, тремя Красного Знамени, Ов 1 степени и Красной Звезды;

Сонин Василий Николаевич — полковник, командир ночного бомбардировочного полка, награжден орденами Ленина, 5-ю Красного Знамени, А. Невского, Ов 1 степени, Красной Звезды;

Степнов Иван Иванович, Буцин Иван Михайлович, Орлов Николай Дмитриевич — командиры батальонов.

Наруксовцы воевали во всех родах войск и на все фронтах:

• Новиков Антон Иванович и Новиков Антон Иванович — пехотинцы,
• Аверин Николай Павлович и Рябов Иван Дмитриевич — разведчики,
• Петрунин Василий Гаврилович и Голубинов Георгий Федорович — летчики,
• Князев Павел Петрович и Морозов Иван Федорович — моряки,
• Трофимов Василий Иванович и Михайлов Иван Николаевич — танкисты,
• Голубинов Нестер Петрович и Поливцев Михаил Иванович — политруки,
• Журавлев Иван Алексеевич и Князев Петр Иванович — пулеметчики,
• Здобнов Петр Васильевич и Князев Василий Павлович — артиллеристы,
• Зинин Николай Андреевич и Михалев Василий Андреевич — зенитчики,
• Авдеев Петр Михайлович и Баранова Анастасия Дмитриевна — снайперы,
• Долбунов Иван Васильевич и Парынов Александр Васильевич — саперы,
• Князев Николай Николаевич и Поливцев Василий Иванович — минометчики,
• Орлов Николай Дмитриевич и Неумоин Петр Иванович — связисты,
• Тихомиров Сергей Сергеевич и Пыхонин Александр Михайлович — медики и санитары,
• Авдеев Петр Григорьевич и Рябов Василий Дмитриевич — шофера,
• Филонов Родион Иванович и Дударов Петр Александрович — ветеринары,
• Родионов Григорий Иванович и Петрунин Степан Федорович — кавалеристы,
• Михалев Семен Николаевич и Балев Иван Владимирович — почтальоны и связные,
• Голубинов Григорий Васильевич и Соболев Александр Петрович — писаря.

Не менее 50 женщин-наруксовцев были призваны на фронт, 11 из них были награждены орденами и медалями. В основном они служили медиками и санитарами, в подразделениях связи. Снайпер Баранова Анастасия Дмитриевна уничтожила до 10 фашистов. Лейтенант медслужбы Пыхонина Наталья Григорьевна погибла.

В Карелии сражался Козлов Павел Федорович, защищали Ленинград: Балев Иван Семенович и Панченков Николай Иванович, дрался в Сталинграде Яшков Андрей Ильич, штурмовал Кенигсберг Голубинов Гавриил Алексеевич, брали Берлин Давыдов Петр Степанович, Подателев Павел Васильевич и Подмарева Татьяна Ивановна, на Дальнем Востоке с милитаристской Японией воевал Голубинов Федор Степанович.

Сын Наруксовского священника, старший сержант

Тяжело, голодно и напряженно жили труженики тыла. Не хватало самого необходимого: еды, одежды, дров, керосина, бумаги для писем… Наруксовцы трудились в полях, на фермах, в районных организациях. Отдавали последние рубли на производство военной техники, собирали посылки с продуктами и теплыми вещами на фронт.

Население участвовало в строительстве оборонительных сооружений около завода «Коммунар» и на подступах к городу Горький.

Несколько раз жители видели вражеские самолеты в небе над Наруксовом. На промкомбинате наряду с изготовлением саней, телег, колес было налажено производство спичек. По ныне известным немецким планам, после неудачного штурма Москвы осенью 1941 года, основные силы Вермахта по окружению Москвы, в 1942 году должны были пройти с юга на Арзамас и город Горький, т. е. по нашей территории. Трудно представить, что было бы с нашими селами, с нашими земляками, осуществись эти планы в действительности.

По далеко не полным данным 612 наруксовцев (призывавшихся в Красную Армию из Наруксова и других мест Советского Союза) пали на полях сражений, умерли от ран и болезней, погибли в плену и пропали без вести.

Послевоенная жизнь

Многие бойцы вернулись с войны искалеченными. В конце сороковых, пятидесятых годах в селе была масса инвалидов войны. Так от Кладбищенского переулка до конца улицы Горького, из 25 домов в 7 жили инвалиды войны: Дерябин Я. А., Михалев Д., Дедулин, двое Князевых, Пыхонин Н., Пыхонин В. У жителя Наруксова Лепехова не было значительной части черепа. В Наруксове в то время было более 1100 домов и по логике в них проживало не менее 200 инвалидов войны.

Например, командир расчета зенитно-пулеметной роты сержант Михалев Василий Андреевич имел 7 ранений, из них 2 тяжелых. Пехотинец Новиков Антон Иванович был ранен 5 раз.

Фронтовым событиям и ужасам немецкого плена посвящена книга нашего земляка, учителя Наруксовской средней школы, кандидата педагогических наук И. И. Балаева «Об одном прошу».

Налаживалась мирная жизнь. Село, район еще долго жили трудно, голодно, но с верой в счастливое будущее.

18 мая 1946 года Облисполком принял решение об организации авиационного почтового, медицинского и пассажирского обслуживания отдаленных районов. В список вошел и Наруксовский район. Самолеты прилетали за больными, привозили врачей, воздухом перевозилась почта. Но пассажирские перевозки начались примерно в 1960 году.

В 1963 году Наруксовский район был ликвидирован.

Наруксово в 1960-х и начале 1970-х годов

На 01.01.1967 в Наруксове проживало 1165 семей с 3217 жителями. Имелось 38 различных организаций и учреждений, в том числе: средняя и начальная школы, больница, отделение «Сельхозтехника», агентство госбанка, маслозавод, картофелетерочный завод, отделение откормочного совхоза, ветлечебница, дом культуры, две библиотеки, детсад и детясли, 34 коммунальных дома, в которых проживают 64 семьи, 9 магазинов, в том числе книжный, сельпо, аптека, автостанция, хлебопекарня, столовая, закусочная, инкубаторная станция, аэродром, электроподстанция, дом колхозника, отделение промкомбината, мастерские бытового обслуживания, отделение связи, семенная лаборатория, сберкасса, парткабинет с библиотекой, дорожная инспекция и т. д. У населения имелось: 2 легковых автомобиля, 50 мотоциклов, 900 велосипедов, 150 телевизоров, около 450 радиоприемников.

Известные земляки

«Меня буквально поразил случай с Наруксовом. Невероятно, но факт, что выходцами этого очень удалённого русского села Нижегородской глубинки стали сразу три православных подвижника великой святости! Несомненно, что это редкий, если не редчайший случай в истории Церкви». (Писатель Цветков В. Г.)

В Наруксове родились известные в стране люди:

Авдеев Иван Кузьмич — капитан 1 ранга, Заслуженный работник культуры СССР;

Авдеев Иван Степанович — кавалер ордена А. Невского;

Балашов Юрий Павлович — ген. директор клиники «Садко» в Нижнем Новгороде;

Брайцев Геннадий Александрович — директор ООО «Ноябрь». Город Бор, производство хлеба;

Вдовин Владимир Александрович — владелец сети магазинов в Московской области;

Виноградова Елена Геннадьевна — исполнительный директор Нижегородского филиала Московского института бизнеса и политики, кандидат психологических наук;

Горшенков Геннадий Николаевич — доктор юридических наук, профессор;

Долбунов Виктор Андреевич — работник атомной промышленности, кавалер ордена Ленина;

Долбунов Григорий Васильевич — православный старец;

Полковник Долбунов Николай Николаевич, был начальником кафедры Военно-морской академии им. Адмирала флота Советского Союза Кузнецова Н. Г., позднее работал советником первого вице-губернатора Санкт-Петербурга по науке и образованию;

Долбунов Сергей — первый сталинский стипендиат Кузбасского университета, работник торгпредства в Болгарии и Швеции;

Долбунова Людмила Александровна — кандидат филологических наук;

Жариков Вячеслав Леонидович, Заслуженный работник культуры РФ, работал председателем райисполкома, главой администрации и главой местного самоуправления Большеболдинского района в 1985–2010 гг;

Ивлиев Валентин Иванович — график, живописец, член Союза художников Украины;

Канавцев Семен Дмитриевич — кавалер ордена А. Невского;

Карташов Виктор Романович — доктор химических наук, профессор, Заслуженный деятель науки РФ;

Князев Федор Сергеевич — летчик, подполковник, зам. командира эскадрильи «Сокол»;

Козлов Александр Васильевич — проректор НГСХА, профессор, зав. кафедрой, кандидат сельскохозяйственных наук;

Козлов Николай Васильевич — глава администрации Лысковского района в 1992–96 годах;

Малышев Геннадий Федорович – нач. отдела растениеводства министерства сельского хозяйства Нижегородской области в 1980–90 годах, кандидат сельскохозяйственных наук;

Могутнов Виктор Петрович — проректор НГТУ, кандидат технических наук;

Морозов Алексей Васильевич — самый молодой в СССР капитан дальнего плавания, разработчик передовой системы морской навигации, применяемой в мире до настоящего времени;

Неумоин Степан Петрович — неоднократно встречался с В.И. Лениным;

Панченков Анатолий Николаевич — доктор технических наук, доктор физико-математических наук, профессор, ведущий в мире создатель и разработчик судов на подводных крыльях и экранопланов, самый молодой, в свое время, доктор наук на Украине;

Пыхонин Василий Михайлович — Заслуженный артист РФ, имеющий звание «Непревзойденный бас Магнитки»;

Сергунин Александр Анатольевич — доктор политических наук, кандидат исторических наук, профессор СПбГУ;

Сметанин Владимир Васильевич — полковник, глава муниципального образования «Остров Новая Земля», руководитель Управления Федеральной службы судебных приставов по Нижегородской области;

Сметанин Михаил Алексеевич — православный старец;

Сонин Василий Николаевич — кавалер ордена А. Невского;

Суханов М. Е — революционер, расстрелянный за революционную деятельность в армии в декабре 1916 года;

Третьяков Ф. Д., зам. директора ФИБ, ветеран атомной промышленности; директор Филиала Института биофизики в г. Озерск. Доктор наук;

Успенский (Фаддей) Иван Васильевич — священномученик, в разное время архиепископ Астраханский, Пятигорский, Саратовский, Тверской и Каширский. Непродолжительное время фактически был Патриархом Московским и Всея Руси;

Успенский Александр Васильевич — преподаватель Орловской духовной семинарии, кандидат богословия;

Успенский Владимир Васильевич — член Предсоборного Совета, член Собора Православной Церкви Московского патриархата, кандидат богословия;

Цветаев Александр Александрович — советский географ, педагог. Кандидат педагогических наук. Автор около 15 научных работ, в том числе учебников по географии Башкирии;

Цыбаев Николай Васильевич — зам. министра лесного хозяйства РСФСР, инициатор посадки сосновой рощи на левом берегу р. Ирсети, похоронен на Саитовском кладбище;

Доктора и кандидаты наук: Мокшанов Л., Овчинников Л., Киселев;

Полковники: П. М. Синицын, Я. Корнев, З. В. Пыхонин, А. А. Кузин, Панин В.Г. (Неумоин), Соболев, В.М. Авдеев (МВД).

Синицын П. М.

Неумоин В. Г.

Пыхонин З. В.

Самодеятельные поэты: В. М. Пыхонин, Н. В. Параничев, В. А. Тараканов,

Пыхонин В. М.

Параничев Н. В.

Тараканов В. А.

Одно из судов, плавающих под российским флагом во внутренних и международных водах до мая 2011 года носило имя «НАРУКСОВО». Судно построено в 1969 году, порт приписки Таганрог, водоизмещение 4200 т, длина 114,2 м, ширина 13,22 м, Высота 5,5 м.

Они работали и жили в Наруксове:

Балаев Иван Иосифович — учитель, кандидат педагогических наук, автор книг на педагогические темы и воспоминаний о ВОВ;

Захарьевский Иван Егорович — священник с. Наруксова, родоначальник фамилии и династии Захарьевских;

Леонов — генерал-майор, начальник УВД на Московской ЖД;

Надежин Виктор Иванович — Заслуженный врач РСФСР, кандидат медицинских наук.

Обухов Олег Александрович — главный врач больницы им. Семашко Нижнего Новгорода, Почетный гражданин Н. Новгорода, Почетный гражданин НО, доктор медицинских наук, Заслуженный деятель науки РСФСР, Народный врач СССР, Заслуженный врач РСФСР, награжден орденом Ленина. Работал зав. райздравотделом Наруксовского райисполкома в 1950–52-х годах;

Плотников Федор Васильевич — Герой Советского Союза. До войны был директором Наруксовской районной школы полеводов;

Рылов Лев Витальевич — председатель Большеболдинского районного совета ветеранов войны и труда, подполковник;

Селихин Вениамин Васильевич — пред. райисполкома Большеболдинского района;

Споров Вячеслав Яковлевич — пред. Облисполкома Владимирской области, в 1936–39 гг. работал директором Наруксовской МТС;

Харитонов Александр Евгеньевич — главный архитектор Н. Новгорода, дважды лауреат Государственной премии, мать родилась в Наруксове;

Шамов Юрий Николаевич — глава местного самоуправления Починковского района в 2010-е гг.;

Шутиков Валентин Васильевич — первый секретарь РК КПСС Вадского и Шатковского районов.

Село в 19 веке посещали:

Известный почвовед В. В. Докучаев;

Фотограф Дмитриев М. П.

Писатель В. Г. Короленко

В соседних селах и деревнях, входящих в состав Наруксовского сельского Совета родились:

Шестикратная чемпионка СССР, рекордсменка мира и Европы по легкой атлетике Т. С. Бабинцева (д. Воскресеновка);

Герои Советского Союза Ф. Г. Анощенков (Уч. Майдан) и П. Я. Почукалин (Криуша);

Анощенков Ф. Г.

Почукалин П. Я.

>

Кавалер трех орденов Славы Глотов И. М. (п. Коммунар);

Герои Социалистического труда: М. П. Чернова и А. П. Варзаев (Уч. Майдан), Т. М. Сябаева (Н. Михайловка), М. П. Карпушкин (Романовка).

Чернова М. П.	Варзаев А. П.
Сябаева Т. М.	Карпушкин М. П.

Президент Нижегородской медицинской академии, доктор медицинских наук, Заслуженный деятель науки РФ, Заслуженный врач РФ, членкор. РАМН, профессор, Почетный гражданин НО Шкарин Вячеслав Васильевич (д. Сухая Вейка).

Профессор, доктор физико-математических наук Васюков Владимир Николаевич — Сухая Вейка

Протеирей, этнограф Василий Иванович Вербицкий — Азрапино (1849–1853 гг.)

Филькин Николай Михайлович — доктор технических наук, профессор, действительный член Российской академии транспорта, член-корреспондент Российской академии естествознания — Азрапино

Чечеткин Кузьма — гармонных дел мастер (Константиновка).

В поселке Коммунар в 1943–1945 годах жил художник Петр Иванович Нерадовский, ученик С. А. Коровина и И. Е. Репина

Население Наруксова составляло:

Населенный пункт	1916 год	Сегодняшний район
Нижний Новгород с пригородами (Сормово и Дарьино)	134108
Павлово	14960
Арзамас	14463
Городец	9545
Лысково	7014
Починки	6950
Ворсма	6647	Павловский
Ключищи	6447	Красно-Октябрьский
Кочкурово	6012	Починковский
Татарское Маклаково	5513	Спасский
Наруксово	5432	Починковский

В 1916 году население Наруксова составляло 5432 человека — это 11 место среди всех населенных пунктов Нижегородской губернии и 4 место среди сел.

Население Наруксова по годам:

Год	Население, чел.	Число хозяйств
1844	2 337	247
1850	3 188	364
1879	3 787	435
1880-е	3 892	552
1883	4 028	448
1904	3 990	?
1916	5 432	1 000
1924	4 783	814
1930	5 200	1 000
1959	4 056	?
1967	3 217	1 165
1972	2 858	?
1975	2 425	1 107
2010	1 350
2019	1233

Сравнение населения Наруксова и соседних районных центров на 1959 год:

Районный центр	Население в 1959 г., чел.
Починки	7 354
Лукоянов	6 983
Наруксово	4 056
Пильна	3 889
Большое Болдино	2 503
Перевоз	2 470
Бутурлино	2 242
Сеченово	2 042
Дальнее Константиново	2 031
Вад	1 746
Княгинино	1 541
Гагино	1 496
Дивеево	1 430

Население, перепись 1959 года

Район	Население	Кроме того в райцентре
Б. Болдинский	26,727	2 503
Б. Мурашкинский	13,2	4 850
Бутурлинский	25,6	2 242
Вадский	20,0	1 746
Гагинский	40,1	1 496
Д. Константиновский	40,0	2 031
Дивеевский	26,0	1 430
Уразовка	29,0	1 796
Княгинино	18,5	1 541
Лукоянов	61,0	6 983 / 6 237 Разино
Наруксово	28,778	4 056
Пильна	37,0	3 889
Починки	44,5	7 354
Салганы	13,9	2 125
Сеченово	35,4	2 042
Чернуха	26,7	4 576
Шатки	31,0	4 847

Наименование колхозов Наруксовского района в период войны:

Ленинка	им. Ленина
Бор	им. Кирова
Шагаево	1. им. Калинина 2. им. Кирова
Василевка	1. Объединение 2. Победа 3. им. Кагановича 4. ?
Криуша	1. Ленинский путь 2. им. Молотова 3. Смелый путь
Дуброво	1. Трудовик 2. им. Пугачева
Веселый Кут и Воскресеновка	Культурник
Наруксово	1. Красный Боец 2. им. Буденного 3. Октябрь 4. им. Жданова
Уч. Майдан	1. Красное Теплово 2. 18 Партсъезд 3. им. Мичурина
Константиновка	Сеятель
Н. Михайловка	15 годовщина Октября
Н.Михайловка	Алатырь
Садовка	2-я пятилетка
Казанка	Лесная деревня
Н. Архангельское, Рябиновка	Двигатель труда
Александровка	Коммунар
Н. Николаевка	Им. Революции
Богусловка	Красная звезда
Н. Троицкое	Красный пахарь
Алексеевка	Им. Завода «Коммунар»
Цыганиха, Вознесеновка	Красный уголок
Латминка	Примерный
Малиновка	7-й съезд Советов
Покровка, Клин, Ирса	1. Смена 2. ?
Павловка	им. М. Горького
Романовка	Ударник
Курлей	Октябрь
Н. Михайловка	1. Красный Алатырь 2. им. Сталина (Искра)
Лопужлей	им. Буденного
Мадаево	1. им. 1-го партсъезда 2. Ленинская искра 3. Путь Ильича
Урюпино	им. Фрунзе
Роганиха	им. Кирова
М. Пуза	Путь к Социализму
Суворовка, Каменка, Ленгуши	2-я пятилетка
Ризоватово	1. им. Коминтерна 2. 9-е января
Азрапино	1. Красная гора 2. Передовик
Даниловка	МОПР
Воздвиженка (Репьиха)
Калиновка
Зинин Ключ	Показатель

Административное подчинение менялось следующим образом:

• С Х1Х века до 1918 года село входило в Азрапинскую волость.
• Наруксовская волость создана пост. УИК 22.04.1918
• Ликвидирована пост ГИК 07.07.1921
• Восстановлена пост. ГИК 04.04.1924 и През. ВЦИК 17.04.1924
• Ликвидирована пост. ГИК 20.06.1929 и През. ВЦИК 10.06.1929
• Наруксовский район создан пост. Презид. ВЦИК РСФСР 10.06.1929

Из Наруксовской волости в него вошли сельсоветы:

• Алексеевский
• Василевский
• Верякушский
• Дураковский
• Ирсетский
• Криушинский
• Наруксовский
• Новоалександровский
• Садовский
• Темяшевский
• Учуево-майданский
• Шагаевский

Из Шутиловской волости:

• Новомихайловский
• Покровский

Из состава района вышли 10.06.1929:

• Верякушский
• Ирсетский
• Новоалександровский
• Темяшевский

В состав района вошли:

• Мадаевский — 24.08.1929
• Малопузинский — 11.01.1935
• Новоурюпинский — 11.01.1935
• Ризоватовский — 11.01.1935

Район ликвидирован в июле 1931 года

Восстановлен в январе 1935 года

Вновь ликвидирован в апреле 1963 года. Селения переданы в состав Починковского и Лукояновского районов.

1963–2009 — центр сельсовета.

С 2009 — центр объединенного сельсовета (Наруксовский, Коммунарский, Азрапинский, Криушинский и Уч. Майданский).

Председатели сельских советов с 1960-х годов: Кильдюшов, Кулагин, Каманов, Князев, Мухин

Настояшее время:

На 01.01.2019 в селе имеется: Агрофирма «Наруксовская», филиал Починковского РайПО, ГРС «Наруксово», участковая больница, средняя школа, ветлечебница, почта, сберкасса, узел связи, Горэнерго, ПЧ-149, сельская библиотека, детская библиотека, сельская администрация, отделение Росгосстраха, ДК, детский сад, Коммунальное хозяйство, аптека, церковь, небольшие частные предприятия.

В парке установлены памятники Ленину (1959–60 гг.) и Павшим воинам (1967 г.). Места отдыха: бывший колхозный сад, Сурошникова (Дубровская) роща, сосновая роща вдоль р. Ирсеть, Больничный пруд, пруд в Мерделейке, роща «Березки».

Благоустроенные родники: Больничный и Молокозаводской.

Мемориальные кресты на месте Саитовской и Рубцовских церквей

Справочные сведения:

Церкви:

В Наруксове было три церкви:

Первая, деревянная называлась Зимней или Троицкой (Во имя Св. Пресвятые живоначальные Троицы), двухпрестольная была построена в 1856 году (с 1930-х по 1975 г. в ней находился ДК).

Вторая, также деревянная — летняя или Михайловская (Во имя Св. Архистратига Михаила), однопрестольная, была открыта в 1871 году (в ней с 1930-х по 1963 г. находился РК КПСС и райисполком, а с 1963 по 1990-е гг. — школа). Именно в этих двух церквах в середине XIX века вел церковную службу В. Успенский — отец будущего священномученика русской Православной церкви Фаддея. На месте церквей в настоящее время установлен Мемориальный знак.

Третья, в Саитовке, каменная — Христорождественская. Освещена в 1904 году. Разобрана в 1939.. В церкви был позолоченный иконостас, который расписывал Наруксовский живописец Василий Алексеевич Комиссаров-Живописцев. Резьбу по дереву осуществляла артель резчиков, во главе с этим живописцем. На месте этой церкви сохранился валун от фундамента размером 1,5 × 1,5 м. Установлено также 5 уцелевших крестов с куполов церкви.

Школы:

Земские школы:

Первая школа появилась в 1840 году, в 1860–70-х годах некоторое время в ней был преподавателем В. Успенский, отец священномученика Русской Православной церкви Фаддея.

Согласно перечню населенных мест Нижегородской губернии за 1850 год, в Наруксове числилось 2 училища: одно сельское и одно церковно-приходское.

В конце XIX века школа находилась на Большой улице в частном доме. В ней работала одна учительница, которая одновременно учила учеников младшего, среднего и старшего классов..

В 1903 году организовалась вторая школа в Саитовке. В 1913 году земство построило для обеих школ типовые здания. В Саитовке на ул. Горького и в центре (в Рубцове) на сегодняшней ул. Агафонова, в ней позже находились школьная мастерская, КБО. Оба здания не сохранились. В Саитовке на этом месте приусадебные участки, а в Рубцове — ДК. В 1913 году старший класс в Рубцовской школе окончило 13 учеников.

Перед ВОВ Саитовская начальная школа была преобразована в семилетнюю. Эта школа с перерывом в 1943–1947 гг. существовала до 1960 года. Школа располагалась в двух зданиях: двухэтажном (особняк Сонина) на ул. 1 мая, где учились 1–4 классы, и в деревянном на ул. Горького — 5–7 классы. С 1961 года школа вновь стала начальной, а в 1973 году была ликвидирована. Учителями в Саитовской школе в 50–70-е годы были:

Директор Новикова Екатерина Васильевна.

Учителя: Козлова Мария Ильинична, Аряшева Анна Ивановна, Рокунова Анна Григорьевна и др.

1 сентября 1930 года в райцентре открылась Школа Колхозной Молодежи (ШКМ). В 1933 году ее переименовывают в неполную среднюю школу, а в 1935 году на ее базе образовалась Наруксовская средняя школа.

Первым директором ШКМ был А. И. Романов, затем Спиридон Степанович Аверьянов. Учителя:

• Добротворский Дмитрий Федорович — математика, физика;
• Кешарская Таисия Николаевна — русский язык и литература;
• Мартынов Александр Иванович — география;
• Морозова Антонина Степановна — биология, химия;
• Власов Михаил Николаевич — сельское хозяйство;
• (фамилия неизвестна) Григорий Степанович — пение;
• Корнев Василий Яковлевич — труд;
• Аверьянов Спиридон Степанович — история.

Впоследствии учителями работали: Василий Александрович Буханин, Ратушник, Михаил Середин.

Первый выпуск состоялся летом 1933 года. Окончило школу 41 человек из района и Мордовии. Выпускники из Наруксова:

• Агафонов Андрей Николаевич
• Дерябин Яков Алексеевич
• Долбунов Василий Алексеевич
• Князев Николай Сергеевич
• Казаков Иван
• Лавров Николай Николаевич
• Машонов Василий Григорьевич
• Новиков Сергей Иванович
• Рябова Василиса Яковлевна
• Синицын Иван Васильевич
• Сонина Мария Андреевна
• Шурыгина Татьяна Ивановна
• Чернышев Михаил Иванович

Средняя школа сделала первый выпуск в 1938 году. По 2018 год школа сделала 80 выпусков, за это время школу окончило 2 737 учеников. (1938–2017 1 693 дневное отд)

Учителя: Телятников В. Ф. (география), Фаренков Ф. И., Синицина А. П., Добротворский Д. Ф., Круглов И. Н., Кемарский А. Н., Аверина З. В., Зимнюков К. Г., Самоедов И. М. (физика), Сивов И. Я. (директор), Сивова В. Ф (биология), Канавцева Р. И. (литература), Параничев Н. В. (история), Петрунина В. А., Пряничникова Е. И., Власов М. Н. (биология), Власова Е. В., Колокольцов Н. П., Лебедев В. П. (история), Балаев И. И. (химия), Балаева Т. Л. (начальные классы), Бацын М. К. (физика), Могина М. П., Могин (слесарное дело), В. Н. Лавров (пение). Мамыкин А. Н., Мамыкина А., Князев Н. А. (директор), Голубинов А. П. (физкультура), Поливцев, Голубинова Е. П. (математика).

Школа в 1950–70 гг. занимала основное школьное здание, здание бывшего РК КПСС и райисполкома, школу 1913 года, бывшее здание редакции, бывшее здание электростанции.

1 сентября 2008 Губернатор Нижегородской области В. П. Шанцев открыл в селе новую школу на 152 места. До этого в селе были и обещали это сделать все первые лица области: Соколов, Немцов, Скляров, Ходырев.

Количество выпускников:

1938 – 30	1948 – 14	1958 – 53	1968 – 62	1978 – 52	1988 – 23	1998 – 4	2008 – 9
1939 – 50	1949 – 19	1959 – 45	1969 – 92	1979 – 85	1989 – 19	1999 – 19	2009 – 7
1940 – 60	1950 – 19	1960 – 29	1970 – 92	1980 – 88	1990 – 21	2000 – 8	2010 – 8
1941 – 45	1951 – 44	1961 – 0	1971 – 73	1981 – 77	1991 – 18	2001 – 15	2011 – 11
1942 – 25	1952 – 41	1962 – 11	1972 – 92	1982 – 64	1992 – 11	2002 – 13	2012 – 5
1943 – 9	1953 – 81	1963 – 23	1973 – 90	1983 – 53	1993 – 12	2003 – 12	2013 – 7
1944 – 7	1954 – 91	1964 – 42	1974 – 116	1984 – 53	1994 – 16	2004 – 9	2014 – 8
1945 – 12	1955 – 78	1965 – 64	1975 – 105	1985 – 36	1995 – 22	2005 – 14	2015 – 6
1946 – 14	1956 – 84	1966 – 156	1976 – 118	1986 – 38	1996 – 19	2006 – 11	2016 – 5
1947 – 19	1957 – 67	1967 – 119	1977 – 106	1987 – 40	1997 – 13	2007 – 7	2017 – 4

Школа колхозной молодежи (ШКМ):

Открыта в 1935 году. Первым директором был Василий Ефимович Пирогов. Завуч — зоотехник Вениамин Степанович Тюрин, затем его сменила Татьяна Алексеевна Федосеева.

Преподавателями работали: Петр Ильич Лебедев, Екатерина Тимофеевна Кравченко, Николай Иванович Панченков. До начала ВОВ преподавателем в школе был и будущий Герой Советского Союза Плотников Федор Васильевич.

Школа готовила бухгалтеров, младших ветеринарных фельдшеров, зав. фермами, полеводов.

В 1945–1947 гг. директором в школе был Алексей Петрович Бондарев, завучем — Дерябин Яков Алексеевич.

После войны учителями были:

Стешин Егор Михайлович — бухучет, Аржадеева Софья Васильевна, Руновская Мария Яковлевна, Лебедева Прасковья Петровна (в последствии работала гл. агрономом районного сельхозотдела, гл. агрономом Большеболдинского управления сельского хозяйства. Награждена орденом Трудового Красного Знамени), Дружков Иван Дмитриевич, Дружкова Ксения Михайловна.

За годы существования школы было подготовлено сотни специалистов среднего звена для сельского хозяйства района.

История Наруксовской больницы

(Сведения по медицинскому персоналу представила Починковский краевед М. А. Фуфаева)

Здравоохрание конца 19-го начала 20-го века

В 1892 году в Наруксове существовал фельшерский пункт, который обслуживал Азрапинскую и Ново-Александровскую волости с населением более 20 тыс. человек. В штат фельшерского пункта входили 2 фельдшера и акушерка.

В архивных документах начала 20-го века встречаются сведения о фельдшерах села Наруксова. В 1904–1907 годы в селе работал земский фельдшер Александр Семенович Дуров, в 1909 году (вероятно и позднее) работал земский фельдшер Петр Петрович Радайкин, в 1910 году — земский фельдшер Никита Артемьевич Абаимов, Сорокин тожъ (из крестьян села Шагаево), в 1909–1914 годы — земский фельдшер Иосиф Сергеевич Цыбин (из крестьян села Пахотный-Усад).

В 1913–1915 году в метрических книгах упоминается так же земский фельдшер в наруксовской амбулатории Семен Иванович Шапошников.

В 1911–1914 годах в селе Наруксове работал земский врач 8-го участка Владимир Григорьевич Вавин, уроженец города Лукоянова.

В 1914 году значится земским врачом села Наруксова Вячеслав Рафаилович Душутин (сын починковского купца).

Вероятно, это неполный список медицинских работников.

Упоминается в метрических книгах села Наруксова за 1918 год врач 8-го участка Лукояновского уезда Александр Сергеевич Пожарский (сын наруксовского священника).

От инфекций периодически наблюдалась высокая детская смертность: скарлатина (в 1905 году), коклюш (в 1907 году), корь (в 1908 году) и т. д.

Обращает внимание, что с 1915-го по 1918 год в Наруксове родилось очень много близнецов. В 1918 году родилась даже тройня у гражданина Григория Ильича Алабина и его жены Евдокии (все новорожденные дети умерли по очереди в течение 3-х недель).

Здравоохранение советских лет

Современная Наруксовская участковая больница располагается на возвышенном месте в северо-восточной части села. Она состоит из нескольких корпусов.

Первое здание построено, по рассказам, в 1928 году. В нем до 2006 года находилась амбулатория. А первоначально это был фельдшерский медицинский пункт, в котором работал фельдшер Михаил Тимофеевич Синицын.

В 1931 году открылась районная больница, которая активно развивалась.

Сохранились сведения о медиках, работающих в 1935 году в детско-женской консультации, это:

• врач — Клюквина Евдокия Федоровна (работала с 1935 по 1941 год),
• акушерка — Ухова Тамара Ивановна (работала с 1935 по 1941 год),
• акушерка — Швецова Евдокия Павловна (работала с 1939 по 1980 год),
• патронажная медсестра — Морозкина Татьяна Ивановна (работала с 1939 по 1981 год).

Также в 1935 году был открыт стационар на 50 коек:

• хирургических — 13,
• детских — 12,
• терапевтических — 25.

В стационаре работали:

• врач-хирург и главный врач — Ивлев Иван Григорьевич (с 1935 по 1941 год и с 1944 по 1947 год), участник Великой Отечественной войны,
• врач — Богданович Николай Иосифович (с 1939 по 1941 год),
• врач — Вильдяксин Дмитрий Никитович (с 1940 по 1941 год и с 1945 по 1969 год),
• врач — Мясцова Галина Васильевна (с 1941 по 1944 год),
• врач — Таланина Вера Николаевна (с 1944 по 1946 год, в 1946 году переведена в Мадаевскую участковую больницу),
• главный врач — Надежин Виктор Иванович (с 1945 по 1957 год, затем переведен во 2-ю областную Арзамасскую больницу имени Владимирского),
• врач-педиатр — Надежина Агния Васильевна (с 1946 по 1957 год),
• врач — Горбунова Александра Павловна (с 1946 по 1949 год),
• врач-терапевт — Курочкина Анна Иннокентьевна (с 1950 по 1960 год).

В 1946–1947 годы строится здание родильного отделения на 12 коек и инфекционного отделения на 13 коек. Общая коечность больницы увеличивается до 75 коек. Родильное отделение функционировало до 1986 года, затем было закрыто.

В 1976 году в Наруксовской больнице построено новое здание стационара на 50 коек. С 2005 года действует 25 коек.

Работу Наруксовской больницы и ФАПов района до 1956 года возглавляли заведующие Райздравотделом при исполкоме Райсовета:

• Мартемьянов Иван Алексеевич с 1935 по 1936 год,
• Шмелев Павел Степанович с 1936 по 1937 год,
• Шарова Мария Алексеевна с 1937 по 1940 год,
• Солдашонов Иван Ал. с 1940 по 1941 год,
• Мокшанова Прасковья Степановна с 1941 по 1946 год,
• Скрыль Татьяна Георгиевна с 1946 по 1950 год,
• Обухов Олег Александрович с 1950 по 1952 год,
• Синицын Леонид Михайлович с 1952 по 1956 год. В 1957 году он стал главным врачом больницы и рентгенологом на 0,5 ставки. В это время Райздравотделы были упразднены. Леонид Михайлович занимал пост главного врача по 1971 год.

1 ряд (восемь человек):

1. Сметанин Александр Петрович, кочегар.
2. Надежин Леонид Викторович (вероятно сын супругов Надежиных).
3. Мишутина Екатерина Ивановна, сестра-хозяйка.
4. Карельская Александра Михайловна, медсестра.
5. Долбунова-Кувшинова Екатерина Михайловна, акушерка.
6. Морозкина Татьяна Ивановна, медсестра детского кабинета.
7. Синицына Анна Васильевна, медсестра.
8. Бушуева Мария Ивановна, санитарка.

2 ряд (шесть человек):

1. Синицын Леонид Михайлович, врач.
2. Вильдяксин Дмитрий Никитович, врач.
3. Надежин Виктор Иванович, врач-хирург (главный врач больницы).
4. Надежина Агния Васильевна, врач-педиатр (жена В. И. Надежина).
5. Алякшина Антонина Петровна, врач-гинеколог.
6. Курочкина Анна Иннокентьевна, врач-терапевт.

3 ряд (пятнадцать человек, далее фото обрезано):

1. Мартюхина Елена Александровна, медсестра.
2. Чидин Николай Васильевич, кочегар.
3. Долбунова Пелагея Михайловна, повар.
4. Сонина Надежда Степановна, санитарка.
5. Аверина Елена Филипповна, прачка.
6. Щербакова Анна Сергеевна, санитарка.
7. Цыбаева Надежда Николаевна, санитарка.
8. Захарова Евдокия Сергеевна, санитарка.
9. Козлова Анастасия Михайловна, санитарка.
10. Миронов Василий Иванович, завхоз.
11. Дедулина Анна Ильинична, акушерка.
12. Кудряшова Татьяна Васильевна, медсестра.
13. Погодина Анна Михайловна, главная медсестра больницы.
14. Неумоина Мария Степановна, медсестра.
15. Чидина Вера Васильевна, акушерка.

В шести зданиях располагались стационар, поликлиника, туберкулезный диспансер, хирургия, терапевтическое отделение. В 1961 году был составлен план реконструкции больницы, который предполагал строительство и расширение корпусов, но осуществить который было не суждено из-за ликвидации района в 1963 году.

В 1960–1980-е годы в Наруксовской участковой больнице работали следующие врачи:

• врач-гинеколог — Алякшина Антонина Петровна с 1952 по 1962 год,
• врач-рентгенолог — Брайцев Аркадий Петрович с 1958 по 1985 год,
• врач-педиатр — Цыбина Галина Леонидовна с 1960 по 1961 год,
• врач-педиатр — Кочемасова Эльвира Николаевна с 1961 по 1964 год,
• врач-хирург — Тарасова Людмила Федоровна с 1961 по 1965 год,
• врач-педиатр — Паршина Любовь Васильевна с 1965 по 1968 год,
• врач-терапевт — Молев Николай Иванович с 1966 по 1972 год,
• врач-гинеколог — Пожидаева Екатерина Павловна с 1970 по 1984 год,
• врач-хирург — Елисеев Борис Николаевич с 1972 по 1985 год,
• врач-инфекционист — Шабалин Анатолий Андреевич (с 1971 года заместитель главного врача),
• врач-стоматолог — Власов Александр Васильевич с 1975 года по 2006 год и далее,
• врач-терапевт — Ежов Николай Алексеевич с 1977 года по 2006 год и далее,
• врач-хирург — Басов Андрей Геннадиевич с 1984 по 1985 год, затем переведен в Починковскую райбольницу,
• врач — Капитанов Юрий Владимирович с 1986 по 1988 год.
• врач Соловьев Сергей Дмитриевич работал в 1971 году.

Вместе с врачами трудились фельдшера, медсестры и санитарки:

• Неумоина Мария Степановна — операционная медсестра, позднее постовая медсестра (с 1935 по 1970 год),
• Кувшинова-Орешина Татьяна Ивановна — операционная и старшая медсестра (с 1939 по 1980 год),
• Погодина Анна Михайловна — старшая медсестра (с 1948 по 1982 год),
• Чидина Вера Васильевна — акушерка (с 1940 по 1976 год),
• Новикова Лидия Александровна — медсестра (с 1956 по 1996 год),
• Князева Нина Николаевна — медсестра физиокабинета (с 1961 по 2001 год),
• Голубинова Екатерина Васильевна — старшая медсестра поликлиники (с 1982 по 2001 год),
• Комиссарова Елена Петровна — санитарка (с 1946 по 1970 год),
• Щербакова Ан. Сергеевна — санитарка (с 1946 по 1975 год),
• Бушуева Мария Ивановна — санитарка (с 1946 по 1980 год),
• Князева Анна Васильевна — санитарка (с 1948 по 1998 год).

1 ряд (девять человек):

1. Голубинова Мария Анатольевна, медсестра.
2. Петрунина Надежда Петровна, медсестра.
3. Капитанов Юрий Владимирович, врач-терапевт.
4. Ежов Николай Алексеевич, главный врач.
5. Власов Александр Васильевич, врач-стоматолог.
6. Басов Андрей Геннадиевич, врач-хирург.
7. Кашина Мария Петровна, медсестра.
8. Голубинова Екатерина Васильевна, старшая медсестра больницы.
9. Долбунова Мария Федоровна, медсестра.

2 ряд (шестнадцать человек, семнадцатая – плохо видна).

1. Филонова Антонина Михайловна, санитарка.
2. Князева Елена Яковлевна, санитарка.
3. Аверина Анна Ивановна, кастелянша.
4. Козлова Екатерина Ивановна, санитарка.
5. Крупенина Ольга Дмитриевна, медсестра.
6. Синицына Анна Яковлевна, медсестра.
7. Аверина Елена Евдокимовна, санитарка.
8. Просвирнова Екатерина Васильевна, акушерка.
9. Петрунина Мария Алексеевна, медсестра.
10. Команова Антонина Васильевна, медсестра.
11. Болдинская Любовь Дмитриевна, зубной врач.
12. Аболемова Надежда Яковлевна, регистратор.
13. Мокроусова Надежда Николаевна, медсестра.
14. Аверина Мария Константиновна, медсестра.
15. Маненкова Анастасия Ивановна, медсестра.
16. Погодина Анна Михайловна, медсестра.

3 ряд (два человека):

1. Новикова Лидия Александровна, акушерка.
2. Сметанина Нина Петровна, медсестра.

Больница в 2006 году

Наруксовская больница в 2006 году состояла из трех зданий:

• деревянная амбулатория,
• кирпичный стационар (1-й корпус),
• деревянная кухня.

В 2006 году в больнице имелось три врача:

• Власов Александр Васильевич — стоматолог (работает с 1975 года),
• Ежов Николай Алексеевич — терапевт и главный врач (работает с 1978 года),
• Леонова Вера Александровна — педиатр (работает с 1992 года).

Больница в 2019 году

В 2002 году круглосуточный стационар Наруксовской больницы был закрыт, оставлено 5 коек дневного стационара.

Персонал больницы состоит в 2019 году: один врач общей практики (высшей категории с 2017 года, Вера Александровна Леонова), три медсестры, один фельдшер, одна санитарка, один водитель, два сторожа.

Имеется также постоянный врач-стоматолог Мария Викторовна Кульпина и приезжающий из Василевки (по субботам) зубной врач Тамара Васильевна Кострюкова.

Сотрудники Наруксовской больницы в 2019 году:

• Рыбнова Елена Алексеевна, медсестра.
• Кульпина Мария Викторовна, врач-стоматолог.
• Горюнова Лилия Викторовна, санитарка.
• Поливцева Наталья Анатольевна, фельдшер.
• Петрунина Надежда Петровна, медсестра.
• Леонова Вера Александровна, врач.

Врач Пожидаева Екатерина Павловна

С 1970 года на протяжении 14 лет работала в участковой Наруксовской больнице врач акушер-гинеколог Екатерина Павловна Пожидаева. С благодарностью и уважением отзываются о ней жители села: бывшие её пациенты и коллеги. Их любовь завоевала врач Пожидаева с первых дней работы в сельской больнице. Приветливой, тактичной, способной сопереживать запомнилась она сельчанам, которым довелось с ней общаться.

По воспоминаниям Екатерины Павловны Пожидаевой (Калошкиной) акушера-гинеколога с 1970 года, её коллегами были:

• Синицын Леонид Михайлович — хирург, рентгенолог и главный врач, в 1971 году он уехал со своей семьей в Беларусь,
• Молев Николай Иванович — врач-терапевт,
• Соловьев Сергей Дмитриевич — врач-педиатр, уроженец села Василев-Майдан (позднее он получил специализацию по хирургии и уехал работать хирургом во 2-ю областную Арзамасскую больницу имени Владимирского),
• Шабалин Анатолий Андреевич — дерматолог и инфекционист, уроженец села Наруксово (1937–1984 год),
• Брайцев Аркадий Петрович — рентгенолог, уроженец села Наруксово (он работал в участковой больнице до пенсионного возраста, затем уехал со своей семьей в г. Горький),
• Елисеев Борис Николаевич — врач-хирург, уроженец села Починки (с 1946 г. р.), трагически погибший в 1985 году.

В 1970-е годы, рассказывала Екатерина Павловна, в родильном отделении участковой больницы принималось 100–120 родов в год. Пожидаева была единственным врачом акушер-гинекологом в селе. Ей приходилось принимать самостоятельно решения в тяжелых случаях, проводить экстренные операции. Ждать помощи было неоткуда, посоветоваться с коллегами из Починок она могла только по телефону.

Очень тепло отзывалась Екатерина Павловна об операционных медсестрах тех лет: Кувшиновой Татьяне Ивановне и Камановой Антонине Васильевне (к 2006 году их уже нет в живых). Эти женщины морально поддерживали Екатерину Павловну и были безупречными помощниками.

В 1984 году семья Пожидаевых переехала жить в Борский район, где Екатерина Павловна работала главным врачом Редькинской врачебной амбулатории до 1997 года и ушла на заслуженный отдых.

11 января 2011 года Екатерина Павловна Пожидаева умерла.

Первые коммунисты 1918:

• Нестер Петрович Голубинов,
• Григорий Яковлевич Агафонов,
• Александр Николаевич Карташов
• А. Вавилов
• И. М. Соболев

Первые комсомольцы:

• Прасковья Александровна Горюнова,
• Серафима Ивановна Новикова,
• Наталья Васильевна Комисарова,
• Яков Тимофеевич Малижкин

Первые пионеры:

• Михаил Иванович Поливцев,
• Федор Тимофеевич Машикин,
• Раиса Ивановна Новикова,
• Борис Долбунов,
• Зинаида Алексеевна Долбунова,
• Василий Михайлович Мухин,
• Иван Петрович Михалев,
• Василий Алексеевич Дедушкин,
• Михаил Иванович Деревин,
• Сергей Иванович Цыбаев,
• Никита Васильевич Курепятов,
• Ксения Павловна Карнова,
• Пелагея Стапановна Неумоина,
• Василий Григорьевич Машонов,
• Павел Андреевич Князев

Первые библиотекари:

• Наталья Васильевна Комисарова,
• Александра Рябова,
• Клавдия Яковлевна Никулина,
• Клавдия Ефимовна Ковшова

Районная газета «Ленинский путь»:

1-й номер вышел 23 февраля 1935 года. Последний номер вышел в конце апреля 1962 года. Редакторами были: Василий Шутиков (его сын впоследствии был 1-м секретарем РК КПСС в Вадском и Шатковском районах), Василий Ефимович Пирогов, Анатолий Иванович Сурыгин, Михаил Иванович Егоров, Ефим Михеевич Кудряшов, Виктор Иванович Камнев, Николай Анисимович Макаров, Анатолий Васильевич Сергунин.

Отв. секретарями были: Михаил Иванович Егоров, Галина и Валентина Петровны Голубевы, Яков Алексеевич Дерябин, Евдокия Павловна Пыхонина (в годы войны).

Зам. редактора были: Иван Михайлович Голиков, Павел Савельевич Романцов, Анатолий Васильевич Сергунин, Александр Иванович Качамкин.

В состав Наруксовского района входили села и деревни:

Сёла: Дуброво, Криуша, Василевка, Шагаево, Константиновка, Учуев Майдан, Садовка, Казанка, Ново-Архангельское, Ново-Николаевка, Алексеевка, Покровка, Азрапино, Мадаево, Ново-Урюпино, Ризоватово, Малая Пуза.

Деревни: Калиновка, Веселый Кут, Воскресеновка, Бор, Ленинка, Михайловка, Рябиновка, Александровка, Латминка, Мокрая Вейка, Малиновка, Ирса, Павловка, Курлей, Вознесеновка, Романовка, Виноградовка, Кашенка, Роганиха, Суворовка, Даниловка, Ленгушка, Невляй.

Поселок: Коммунар.

Ликвидировались села, поселки и деревни:

Абиссиния, Японовка, Казанка, Алексеевка, Николаевка, Латминка, Богуславка, Малиновка, Цыганиха, Новоархангельская, Рябиновка, Садовка, Курлей, Кобыленка, Коммунар, Романовка, Виноградовка, Новый Свет.

В настоящее время в состав Нарусковского сельсовета входят населенные пункты (некоторые не жилые):

Сёла: Наруксово, Азрапино, Константиновка, Криуша, Новомихайловка, Новониколаевка, Учуев-Майдан.

Деревни: Алексеевка, Виноградовка, Воздвиженка, Новотроицкое, Романовка, Садовка.

Поселки: Кобыленка, Коммунар.

Погибшие, пропавшие без вести, умершие от ран и болезней, оставленные на поле боя жители села Наруксово,

участники I Мировой войны 1914-1918 годов

1. Авдеев Андрей Иванович. Рядовой, п/б 6 февраля 1915
2. Авдеев Василий Петрович. Рядовой, п/б 07.07.1917
3. Авдеев Дмитрий Романович. Рядовой, оставлен на поле боя 19.05–21.05.1915
4. Аверин Андрей.Ратник, п/б 10.12.1915
5. Алабин Иван Андреевич. Рядовой, убит 26.04.1915
6. Алабин Матвей Андреевич. Ратник, п/б 17.06.1915
7. Алабин (Алагин) Сергей Андреевич. Гренадер, п/б 27 сентября 1914 г.
8. Балев Василий Васильевич. Лейб-гвардии ефрейтор, п/б 07.11.1914
9. Балев (Банев) Василий Владимирович. Рядовой, убит 8 мая 1916
10. Балев Петр Владимирович. Рядовой, убит 08.05.1916
11. Буцын Михаил Яковлевич. Рядовой, п/б 20.08.1916 г.
12. Володин Павел Дмитриевич. Рядовой, п/б 04.07.1915
13. Герасичкин Андрей Алексеевич. Рядовой, убит 05.07.1915
14. Гладков Егор Семенович. Гренадер, п/б 6 ноября 1914 г.
15. Голубинов Иван Семенович. Рядовой, умер от ран 09.06.1915
16. Голубинов (Голубин) Михаил Семенович. Рядовой, п/б 02.07.1915
17. Голубинов (Голубин) Николай Семенович. Рядовой, п/б 02.07.1915
18. Долгов Федор Егорович. Ратник, п/б 17.06.1915 г.
19. Долбунов Василий Петрович. Ратник, п/б 17.06.1915 г.
20. Ешков Петр Ильич. Рядовой, убит 16 сентября 1916 г.
21. Захаркин Яков Михайлович. Рядовой, п/б 06.07.1915 г.
22. Касаткин Николай Сергеевич. Ефрейтор, убит 7 декабря 1916 г.
23. Киселев Сергей Алексеевич. Рядовой, умер от тифа 3 апреля 1915 г.
24. Князев Василий Иванович. Стрелок, убит 11.07 –15.07.1916
25. Князев Иван Федорович. Ратник, п/б 17.06.1915
26. Князев Михаил Федорович. Гренадер, п/б 6 ноября 1914 г.
27. Комисаров Александр Никифорович. Ратник, п/б 17.06.1915
28. Комисаров Николай Никифорович. Гренадер, п/б 27 сентября 1914 г.
29. Лямкин Василий Алексеевич. Гренадер, п/б 8 ноября 1914 г.
30. Малышев Алексей Иванович. Стрелок, оставлен на поле боя 03.07.1915
31. Мамыкин Григорий Петрович. Рядовой, убит 18.09.1916
32. Михалев Иван Григорьевич. Ефрейтор, п/б 10.01.1915
33. Морозов Василий Яковлевич. Стрелок, п/б 03.10.1916
34. Морозов Николай Иванович. Рядовой, п/б 22.04–15.05.1915
35. Неумоин Алексей Андреевич. Гренадер, п/б 27 сентября 1914 г.
36. Неумоин Иван Семенович. Ратник, п/б 26.04.1915
37. Низовцев Алексей Васильевич. Рядовой, умер 19.10.1916
38. Низовцев Михаил. Рядовой, убит 14.03.1915
39. Низовцев Тимофей. Рядовой, убит 14.03.1915
40. Новиков Яков Степанович. Рядовой, п/б 23 апреля 1915 г.
41. Поливцов Иван Алексеевич. Ратник, п/б 17.06.1915
42. Прелов Михаил Васильевич. Гренадер, п/б 8 ноября 1914 г.
43. Пыхонин Иван Иванович. Рядовой, умер от тифа 17 марта 1916 г.
44. Пыхонин (Тихонин) Павел Алексеевич. Рядовой, п/б 09.08.1915
45. Пыхонин (Тихонин, Паходин) Федор Федорович. Рядовой, п/б 10.10.1914 (оставлен на поле боя 29.05.1916)
46. Радионов Федор. Рядовой, п/б 06.12–12.12.1914
47. Рябов Василий Степанович. Рядовой, п/б 10.10.1914
48. Смагин Иван Григорьевич. Рядовой, п/б 11.07.1917
49. Смагин Михаил Иванович. Ефрейтор, убит 28.07.1916
50. Смагин Михаил Павлович. Мл. унтер-офицер, п/б 05.07.1915
51. Соболев Михаил Дмитриевич. Стрелок, убит 15.09.1915
52. Соколов Сергей Матвеевич. Гренадер, п/б 11 августа 1914 г.
53. Сонин Андрей. Ратник, п/б 10.02.1915
54. Сонин Иван Федорович. Рядовой, п/б 21.06.1915
55. Сотников Николай Гаврилович. Ефрейтор, оставлен на поле боя 19.05.1915
56. Сотников Алексей Павлович. Рядовой, убит 27.07.1915
57. Усбаев (?) Федор Алексеевич. Рядовой, п/б 10.10.1914
58. Хлынов Григорий Васильевич. Рядовой, убит 25.05.1916
59. Цыбин (Цыбель) Василий Ильич. Рядовой, п/б 22.04–15.05.1915
60. Юраскин Иван Яковлевич. Рядовой, п/б 22.07.1915

Эти люди, с большей долей вероятности, также родились в селе Наруксово (в документах указано только «Азрапинская волость»):

61. Авдеев Иван Иванович. Рядовой, п/б 19 марта 1915 г.
62. Аверин Яков Федорович. Рядовой, убит 16 февраля 1916 г.
63. Агафонов Алексей Яковлевич. Рядовой, оставлен на поле боя 07.06–08.06.1915
64. Брайцев (Брайцов) Иван Семенович. Рядовой, п/б 19 апреля 1915 г.
65. Бушуев Иван Андреевич. Рядовой, п/б 16.06.1915
66. Бушуев Сергей Михайлович. Рядовой, убит 28.07.1916
67. Бушуев (Шушуев) Сергей Сергеевич. Рядовой, убит 12.05.1917
68. Бушуев Федор Михайлович. Ополченец, п/б 23.04.1915
69. Бушуев Филипп Ефимович. Стрелок, оставлен на поле боя 20.01.1915
70. Вахутин Тихон Иванович. Рядовой, п/б 22.04.1915
71. Гладков Федор Николаевич. Рядовой, п/б 17 августа 1914 г.
72. Долбунов Андрей. Рядовой, убит 11.02.1915
73. Долбунов Василий Андреевич. Рядовой, п/б 19.06.1915 (04.07.1915)
74. Кашин Иван Прокопьевич. Рядовой, п/б 23.04.1915
75. Кашин Федор Ефремович. Ефрейтор, п/б 26.01.1915
76. Князев Григорий Яковлевич. Рядовой, убит 21 февраля 1915 г.
77. Князев Иван ДмитриевичРядовой, умер от ран 8 сентября 1915 г.
78. Князев Федор Алексеевич. Рядовой, умер от ранения 1 марта 1915 г.
79. Князев Федор Семенович. Рядовой п/б 26.07.1915
80. Козлов Дмитрий Петрович. Рядовой, оставлен на поле боя 01.07.1916
81. Крупенин Сергей Дмитриевич. Рядовой, убит 20 января 1915 г.
82. Мадонов Сергей Петрович. Рядовой, оставлен на поле боя 01.07.1916
83. Мамыкин Егор Тимофеефич. Ефрейтор, п/б 23.04.1915
84. Мудрецов Яков. Стрелок, убит в период с 1 по 12 декабря 1915 г.
85. Неумоин Андрей Александрович. Рядовой, п/б 03.09.1916
86. Неумоин Григорий Николаевич. Рядовой, оставлен на поле боя 25.08.1915
87. Неумоин Иван Игнатьевич. Рядовой, п/б 25.04.1915
88. Неумоин (Неумойков) Иван Петрович. Рядовой, п/б 19.04.1915
89. Неумоин Михаил Иванович. Рядовой, оставлен на поле боя 25.04.1915
90. Неумоин Павел. Стрелок, п/б 01.03–25.03.1915
91. Неумоин (Неулоин) Федор Алексеевич. Ст. унтер-офицер, п/б 23.04.1915
92. Неумоин Федор. Рядовой, п/б 13.02.1915
93. Неумоин Федор Михайлович. Рядовой, п/б 04.07.1915
94. Новиков (Навиков) Андрей Васильевич. Рядовой, оставлен на поле боя 25.04.1915
95. Новиков Ефим. Рядовой, п/б 16.06.1915
96. Панченков Иван Николаевич. Рядовой, оставлен на поле боя 26.04.1915
97. Пестов Иван Иванович. Рядовой, п/б 02.06.1915
98. Петрунин Иван. Рядовой, п/б 7 ноября 1914 г.
99. Петрунин Михаил. Ефрейтор, убит 11.02.1915
100. Петрунин (Петрухин) Павел Александрович. Ратник, п/б 22.04.1915
101. Петрунин Филипп. Мл. унтер-офицер, п/б 7 ноября 1914 г.
102. Петрунин Яков Федорович. Рядовой, убит 01.07.1916
103. Просвирнов Иван. Рядовой, умер от болезни 18 августа 1917 г.
104. Просвирнов (Прошевнев) Семен Иванович. Рядовой, убит 18.08.1916
105. Пыхонин Матвей Иванович. Рядовой, п/б 28.05.1916
106. Пыхонин Никита Михайлович. Рядовой, п/б 19 апреля 1915 г.
107. Пыхонин Николай Иванович. Рядовой, п/б 19 апреля 1915 г.
108. Пыхонин Петр Григорьевич. Ополченец, п/б 18.10.1915
109. Пыхонин (Пехонин) Петр Иванович. Гренадер, оставлен на поле боя 08.07.1915
110. Синицын Павел Егорович. Рядовой, п/б 25.04.1915
111. Сонин Сергей Иванович. Рядовой, п/б 27.02.1917
112. Сонин Федор Осипович. Рядовой, умер от ран 21.07.1915
113. Цыбаев Андрей Федорович. Стрелок, убит 11.02.1915
114. Цыбаев Иван Федорович. Рядовой, п/б 08.08.1915
115. Цыбин Никита Осипович. Рядовой, п/б 21.01.1915
116. Цыбин Петр Иванович. Гренадер, п/б 21.02.1915
117. Швецов Андрей Иванович. Мл. унтер-офицер, умер от болезни 20.05.1915
118. Яшков-Долбунов Петр Ильич. Ополченец, убит 16.09.1916

Пояснения:

1. Ввиду того, что писаря на фронте были малограмотные, записи потерь велись с большими искажениями фамилий и названий населенных пунктов. Так в одном документе село Наруксово записано как «Карукелка». И таких искажений очень много, что затрудняет поиск. Очень часто в книгах потерь вообще не указан населенный пункт, откуда родом боец. Поэтому приведенный список далеко не полный и может содержать ошибки.
2. Если человек пропал без вести, то это не означает, что он погиб. Часто такие бойцы, попав в плен, впоследствии (после окончания войны) были отпущены домой.

Источники:

1. Книга Памяти Нижегородцев 1914–1918. Т. 2 Нижний Новгород, ДЕКОМ, 2017
2. Сайт «Первая Мировая война. Поиск документов…»

Погибшие, пропавшие без вести и умершие в период Великой Отечественной войны, рожденные в с. Наруксово и занесенные в Книгу Памяти Починковского района

1. Авдеев Александр Яковлевич, род. 1911, рядовой, пропал без вести, дек. 1941.
2. Авдеев Алексей Павлович, род. 1909, рядовой, погиб в бою 28 сен. 1942. Похоронен в Новгородском р-не Новгородской обл.
3. Авдеев Андрей Алексеевич, род. 1921, рядовой, пропал без вести окт. 1943.
4. Авдеев Василий Иванович, род. 1926, рядовой, погиб в бою 6 фев. 1945. Похоронен в Восточной Пруссии.
5. Авдеев Дмитрий Семенович, род. 1922, рядовой, погиб в бою 16 фев. 1945. Похоронен в Восточной Пруссии.
6. Авдеев Дмитрий Федорович, род. 1909, рядовой, погиб в бою 29 сен. 1942. Похоронен в п. Невская Дубровка Всеволожского р-на Ленинградской обл.
7. Авдеев Иван Михайлович, род. 1923, мл. сержант, погиб в бою 25 ноя. 1942.
8. Авдеев Илья Васильевич, род. 1924, рядовой, пропал без вести ноя. 1942.
9. Авдеев Михаил Иванович, род. 1902, рядовой, погиб в бою 29 янв. 1943. Похоронен в Ленинградской обл.
10. Авдеев Михаил Яковлевич, род. 1919, мл. лейтенант, погиб в бою 8 сен.(окт.) 1944. Похоронен в Огрском р-не, Латвия.
11. Авдеев Николай Алексеевич, род. 1921, рядовой, пропал без вести, ноя. 1941.
12. Авдеев Николай Васильевич, род. 1921, рядовой, пропал без вести, ноябрь 1941
13. Авдеев Петр Михайлович, род. 1925, сержант, пропал без вести в ноябре 1943.
14. Авдеев Степан Федорович, род. 1901, рядовой, пропал без вести, ноя. 1941.
15. Аверин Александр Васильевич, род. 1921, рядовой, умер от ран, 7 фев. 1944, ЭГ 3113. Похоронен в г. Днепропетровске, Украина.
16. Аверин Василий Андреевич, род. 1909, рядовой, погиб в бою, 12 июл. 1942. Похоронен в дер. Шахово Мосальского р-на Калужской обл.
17. Аверин Василий Васильевич, род. 1914, старшина, пропал без вести, дек. 1941.
18. Аверин Василий Дмитриевич, род. 1925, рядовой, пропал без вести, дек. 1944.
19. Аверин Василий Иванович, род. 1910, рядовой, пропал без вести, 1941.
20. Аверин Василий Николаевич, род. 1897, рядовой, умер от ран 13 авг. 1942. Похоронен в дер. Дряблово Износковского р-на Калужской обл.
21. Аверин Виктор Павлович, род. 1925, сержант, пропал без вести мар. 1944.
22. Аверин Владимир Иванович, род. 1910, рядовой, пропал без вести 23 октября 1941, г. Павлоград, Днепропетровской обл., Украина.
23. Аверин Григорий Павлович, род. 1910, рядовой, пропал без вести янв. 1942.
24. Аверин Иван Александрович, род. 1918, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
25. Аверин Иван Васильевич, род. 1907, рядовой, погиб в бою 24 янв. 1944. Похоронен в дер. Ротмистровка Винницкой обл., Украина.
26. Аверин Иван Михайлович, род. 1904, мл. сержант, 169 сп 1 гв. сд, погиб в бою 17 фев. 1945. Похоронен п. Поддубное Гурьевского р-на Калининградской обл.
27. Аверин Иван Павлович, род. 1915, рядовой, пропал без вести окт. 1941.
28. Аверин Иосиф Павлович, род. 1917, рядовой, погиб в бою 29 июл. 1941.
29. Аверин Михаил Иванович, род. 1925, рядовой, погиб в бою 28 сен. 1943. Похоронен в дер. Новоселки Репкинского р-на Черниговской обл., Украина.
30. Аверин Михаил Степанович, род. 1918, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
31. Аверин Николай Михайлович, род. 1908, рядовой, пропал без вести, дек. 1942.
32. Аверин Николай Петрович, род. 1908, рядовой, умер от ран 24 янв.1945. Похоронен в Польше.
33. Аверин Осип Алексеевич, погиб в бою 2 сет. 1941.
34. Аверин Павел Владимирович, род. 1902, рядовой, пропал без вести 1943.
35. Аверин Павел Петрович, род. 1899, рядовой, умер от ран 1 мар.1943. Похоронен в Льговском р-не Курской обл.
36. Аверин Сергей Васильевич, род. 1905, рядовой, пропал без вести май 1942.
37. Аверин Федор Иванович, род. 1911, рядовой, погиб в бою 28 апр. 1942. Похоронен в дер. Остров Пречистенского р-на Смоленской обл.
38. Аверин Фрол Семенович, род. 1904, рядовой, умер от ран 5 апр.1942.
39. Аверкин Федор Иванович, род. 1913, рядовой, пропал без вести, дек. 1943.
40. Агафонов Василий Никитович, род. 1912, рядовой, погиб в бою 29 дек. 1941. Похоронен в с. Игуменка Белгородской обл.
41. Агафонов Михаил Кузьмич, род. 1910, рядовой, погиб в бою 11 сен. 1942. Похоронен в п. Солянка Волгоградской обл.
42. Акулинин Николай Михайлович, род. 1903, рядовой, умер от болезни 24 июня 1942. Похоронен в г. Сегежа, Карелия.
43. Алабин Алексей Владимирович, род. 1918, рядовой, умер от ран, май 1942. Похоронен в г. Вятка.
44. Алабин Василий Дмитриевич, род. 1909, ефрейтор, погиб в бою.
45. Алабин Дмитрий Лаврентьевич, род. 1907, рядовой, пропал без вести, март 1943.
46. Алабин Николай Михайлович, род. 1909, рядовой, пропал без вести дек. 1942.
47. Алабин Семен Иванович, род. 1895, рядовой, пропал без вести, дек. 1943.
48. Алабин Семен Петрович, рядовой, пропал без вести, янв. 1943.
49. Алабин Федор Михайлович, род. 1912, красноармеец, пропал без вести ноя. 1941.
50. Ананьев Александр Константинович, рядовой, умер от ран 2 ноя.1943. Похоронен в с. Балыка Кагарлыкского р-на Киевской обл., Украина.
51. Анохин Павел Федорович, род. 1906, рядовой, умер от болезни 26 июн. 1942. Похоронен в г. Торопце Тверской обл.
52. Антонов Константин Иванович, рядовой, погиб в бою 21 дек. 1944. Похоронен в Елгавском р-не, Латвия.
53. Антонов Федор Гаврилович(Григорьевич), ст. сержант, погиб в бою 22 июл. 1943. Похоронен в Троснянском р-не, Орловской обл.
54. Антонов Федор Семенович, род.1909 (1904), ст. сержант, погиб в бою 22 июл. 1943.
55. Артамонов Сергей Ефимович, род. 1907, лейтенант, погиб в бою 10 мая 1942. Похоронен в дер. Большое Замошье Валдайского р-на Новгородской обл.
56. Бабурин Иван Иванович, род. 1911, рядовой, пропал без вести, август 1943.
57. Бабушкин Семен Алексеевич, род. 1919, гв. мл. лейтенант, погиб в бою 21 мар. 1945. Похоронен в Германии, провинция Бранденбург.
58. Бабушкин Федор Васильевич, род. 1912, пропал без вести, ноя. 1941.
59. Базаркин Василий Иванович, род. 1916, рядовой, пропал без вести июн. 1943.
60. Базаркин Иван Яковлевич, рядовой, погиб 4 авг. 1942. Похоронен в дер. Рождество Зубцовского р-на Тверской обл.
61. Базаркин Семен Иванович, род. 1915, рядовой, пропал без вести фев. 1942.
62. Базаркин Яков Иванович, рядовой, погиб в бою 25 дек. 1941. Похоронен в дер. Быково Тульской обл.
63. Балашов(Балашев в д-те)Иван Кузьмич, род. 1903, призван Дзержинским РВК, гв. красноармеец 13 гв. сп 3 гв. сд 2 гв. Погиб в бою 21 дек. 1942. Похоронен в дер. Васильевка Ворошиловского(Октябрьского) р-на Сталинградской(Волгоградской) обл.
64. Балев Иван Васильевич, рядовой, погиб в бою 24 авг. 1943. Похоронен в п. Аленино Сумской обл., Украина.
65. Балев Михаил Павлович, род. 1907, рядовой, погиб в бою 17 июл. 1943. Похоронен в дер. Лешковка Малоархангельского р-на Орловской обл.
66. Балев Николай Михайлович, род. 1907, рядовой, погиб 17 июля 1943. Похоронен в Орловской обл.
67. Балев Степан Павлович, род. 1912 рядовой, умер от ран 14 мар. 1944. Похоронен в дер. Косари Ленинградской обл.
68. Балев Сергей Васильевич, род. 1922, рядовой, погиб в бою 26 апр. 1945. Похоронен в Германии.
69. Баранов Александр Сергеевич, род. 1912, красноармеец, попал в плен 2 июл. 1941, Кричев. Погиб в плену 24 ноя. 1941, шт. – ХХС(312) Торн (Торунь, Польша).
70. Баранов Дмитрий Сергеевич, род. 1904, рядовой, пропал без вести 27 дек. 1941.
71. Баранов Иван Васильевич, род. 1919, рядовой, погиб в бою 27 июл. 1943. Похоронен в с. Михайловка Луганской обл., Украина.
72. Баранов Иван Сергеевич, род 1910, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
73. Баранов Степан Егорович, род. 1898, рядовой, пропал без вести дек. 1942.
74. Белаш Дмитрий Васильевич, род. 1907, рядовой, пропал без вести 24 авг. 1942.
75. Богоутдинов Василий Матвеевич, род. 1911, рядовой, пропал без вести, дек. 1941.
76. Богоутдинов Сергей Степанович, сержант 1160 сп 352 сд, пропал без вести 11 ноя. 1942 в дер. Ваютино Шаховского р-на Московской обл.
77. Борисов Алексей Алексеевич, род. 1921, рядовой, пропал без вести 30 янв. 1944.
78. Брайцев Александр Иванович, род. 1925, мл. сержант, погиб в бою 3 февр. 1944.
79. Брайцев Александр Михайлович, род. 1925, мл. сержант, погиб в бою 15 дек. 1943. Похоронен в дер. Блоки Витебской обл., Белоруссия.
80. Брайцев Виктор Николаевич, род. 1924, пропал без вести, янв. 1945.
81. Брайцев Григорий Иванович, род. 1900, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
82. Брайцев Михаил Иванович, род. 1907, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
83. Брайцев Павел Иванович, род. 1908, рядовой, пропал без вести 30 авг. 1941.
84. Буренин Михаил Николаевич, рядовой, умер от ран 13 мар. 1943. Похоронен в г. Курске.
85. Бусурин Николай Дмитриевич, род. 1898, рядовой, умер от ран 4 ноября 1944. Пох. на Арском кл. г. Казань.
86. Буцин Андрей Владимирович, род. 1902, рядовой, пропал без вести, сен. 1943.
87. Буцин Василий Андреевич, 1924, рядовой, пропал без вести, авг. 1944. По другим сведениям погиб 23.06.1944. Похоронен: Ленинский с/с. Горецкого р-на Могилевской обл., Беларуссия.
88. Буцин Василий Федорович, род. 1923, рядовой, пропал без вести дек. 1943.
89. Буцин Иван Филиппович, род. 1926, рядовой, пропал без вести май 1945.
90. Буцин Михаил Владимирович, род. 1894, служащий, умер от болезни, декабрь 1942. Пох. в г. Краснокамске.
91. Буцин Петр Михайлович, род. 1925, сержант, погиб в бою 1 янв. 1944. Похоронен в с. Иверское Днепропетровской обл., Украина.
92. Буцин Федор Иванович, род. 1903, рядовой, пропал без вести дек. 1942.
93. Буцин Филип Иванович, род. 1899, рядовой, погиб в бою 26 авг. 1943. Похоронен в дер. Столбчее Ульяновского р-на Калужской обл.
94. Буцин Филипп Филиппович, ряд. Погиб 5 июня 1942.
95. Бушуев Василий Григорьевич, род. 1920, рядовой, пропал без вести, ноя. 1941.
96. Бушуев Иван Дмитриевич, род. 1913, рядовой, погиб в бою 17 янв. 1944. Похоронен в дер. Бойкино Себежского р-на Псковской обл.
97. Бушуев Иван Дмитриевич, род. 1918, лейтенант, погиб в бою 11окт. 1944. Похоронен в Варшавском воев., Польша.
98. Бушуев Михаил Дмитриевич, род. 1918, рядовой, пропал без вести, окт. 1941.
99. Бушуев Николай Андреевич, род. 1915, рядовой, пропал без вести.
100. Бушуев Павел Иванович, род. 1913, рядовой, пропал без вести апр.(янв.) 1943.
101. Бушуев Тимофей Иванович, род. 1906, рядовой, погиб в бою 24 дек. 1943. Похоронен в дер. Печищи Светлогорского р-на Гомельской обл., Белоруссия,
102. Бушуев Федор Дмитриевич, род. 1921, рядовой, погиб в бою 29 мар. 1942. Похоронен в дер. Гридино Старорусского р-на Ленинградской обл.
103. Бушуев Федор Семенович, род. 1912, рядовой, пропал без вести дек. 1942.
104. Быков Андрей Григорьевич, род. 1919, пропал без вести, янв. 1943.
105. Вахутин Иван Ильич, род. 1924, ряд. Погиб 19 сент. 1943.
106. Вахутин Семен Семенович, род. 1925, мл. сержант, умер от ран 21 дек. 1943. Похоронен в г. Смоленск.
107. Вахутин Федор Иванович, род. 1919, ряд. Пропал без вести в дек. 1941.
108. Воронин Алексей Семенович, род. 1895, рядовой, пропал без вести июл. 1942.
109. Воронин Егор Павлович, род. 1912, рядовой, погиб в бою 19 апр. 1942.
110. Воронин Иван Александрович, род. 1925, рядовой, пропал без вести апр. 1943.
111. Гаврилов Егор Иванович, род. 1898, рядовой, пропал без вести янв. 1943.
112. Гладков Александр Михайлович, род. 1918, ряд. Погиб в плену 9 окт. 1941.
113. Гладков Алексей Иванович, род. 1898, рядовой, погиб в бою 16 янв. 1943. Похоронен в дер. Выборгская Дубровка Ленинградская обл.
114. Гладков Андрей Иванович, род. 1917, сержант, погиб в бою 24 мар. 1944. Похоронен в с. Малый Дрибин Дрибинского р-на Могилевской обл., Белоруссия.
115. Гладков Василий Алексеевич, род. 1904, рядовой, пропал без вести, мар. 1942.
116. Гладков Василий Андреевич, род. 1909, рядовой, пропал без вести 3 авг. 1941.
117. Гладков Василий Андреевич, род. 1911, сержант, пропал без вести 12 июл. 1942.
118. Гладков Иван Михайлович, род. 1887, рядовой, умер от ран 23 марта 1945. Похоронен в г. Дзержинск.
119. Гладков Иван Михайлович, род. 1902, рядовой, погиб в бою 10 июл. 1943. Похоронен в Чудовском р-не Новгородской обл.
120. Гладков Семен Федорович, род. 1907, рядовой, пропал без вести янв. 1942.
121. Глухов Иван Михайлович, род. 1905, рядовой, погиб в бою 19 сент. 1944. Похоронен г. Тырва, Эстония.
122. Голубинов Василий Васильевич, род. 1914, рядовой, пропал без вести, дек. 1942.
123. Голубинов Василий Иванович, род. 1914, сержант, пропал без вести сен. 1942.
124. Голубинов Георгий Федорович, род. 1920, лейтенант, летчик сам. Як-9, пропал без вести 1 фев. 1944, не вернулся с задания.
125. Голубинов Григорий Андреевич, род. 1923, рядовой, пропал без вести 10 июля 1942.
126. Голубинов Данил Андреевич, род. 1900, рядовой, пропал без вести сен. 1943.
127. Голубинов Иван Александрович, род. 1897, рядовой, пропал без вести янв. 1942.
128. Голубинов Иван Андреевич, род. 1920, рядовой, пропал без вести, авг. 1941.
129. Голубинов Илья Сергеевич, род. 1916, сержант, пропал без вести 12 мар. 1943.
130. Голубинов Никита Сергеевич, род. 1919, рядовой, умер от ран 6 февр. 1943.
131. Голубинов Николай Васильевич, род. 1924, рядовой, пропал без вести 21 дек. 1942.
132. Голубинов Сергей Тимофеевич, род. 1925, рядовой, погиб в бою 30 авг. 1944. Похоронен в Венгрии.
133. Голубинов Федор Васильевич, род. 1915, рядовой, пропал без вести май. 1942.
134. Голубинов Яков Алексеевич, род. 1914, рядовой, погиб в бою 11 июл. 1942. Похоронен в Чудовском р-не Новгородской обл.
135. Горенков Иван Николаевич, род. 1902, рядовой, пропал без вести.
136. Горшенков Петр Егорович, род. 1901, рядовой, погиб в бою 7 июл. 1942. Похоронен в Ульяновском р-не Калужской обл.
137. Горюнов Александр Васильевич, род. 1926, рядовой, пропал без вести фев. 1945.
138. Горюнов Иван Андреевич, род. 1899, рядовой, погиб в бою 22 июн. 1944. Похоронен в Ленинградская обл.
139. Горюнов Иван Иванович, род. 1912, рядовой, погиб в бою 1 сен. 1942. Похоронен в дер. Н. Назия Кировского р-на Ленинградская обл.
140. Горюнов Николай Иванович, род. 1924, гв. рядовой, пропал без вести 19 дек. 1942.
141. Горюнов Федор Иванович, род. 1909, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
142. Гребнев Алексей Петрович, род. 1902, рядовой, погиб в бою 10 янв. 1942. Похоронен на ст. Зикеево Калужской обл.
143. Громов Иван Степанович, рядовой, умер от ран 6 окт. 1943. Похоронен в п. Приазовское Запорожской обл., Украина.
144. Гуляев Иван Алексеевич, род. 1903, рядовой, погиб в бою 22 мар. 1943. Похоронен в Новгородском р-не Новгородская обл.
145. Гуляев Яков Алексеевич, род. 1906, рядовой, пропал без вести фев. 1943.
146. Гусев Дмитрий Иванович, род. 1904, рядовой, умер от ран 23 авг. 1942. Похоронен в дер. Хотень Сухиничского р-на Калужской обл.
147. Гусев (Гуськов) Иван Александрович, род. 1913, рядовой, умер от ран 9 мар. 1942. Похоронен в г. Козельск Калужской обл.
148. Гусев Федор Петрович, род. 1905, рядовой, погиб в бою 15 янв 1942.
149. Давыдов Василий Иванович, род. 1919, сержант, пропал без вести сен. 1941.
150. Давыдов Василий Михайлович, род. 1919, рядовой 254 сп 39 сд, погиб в плену 24 ноя. 1941, шт. – IV H (304), Мюльхаузен. Похоронен во Франции, г. Мюлуз.
151. Давыдов Василий Степанович, род. 1911, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
152. Давыдов Иван Алексеевич, умер от ран. Похоронен на х. Украинский Крымского р-на Краснодарского края.
153. Давыдов Николай Степанович, род. 1923, сержант, погиб в бою 10 сен. 1942. Похоронен в балке Пичуга Волгоградской обл.
154. Давыдов Павел Осипович, род. 1902, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
155. Дедулин Дмитрий Иванович, род. 1897, рядовой, погиб в бою 1942. Похоронен в дер. Пустошка Бельского р-на Тверская обл.
156. Дедулин Дмитрий Степанович, род. 1909 (1908), рядовой, пропал без вести дек. 1941.
157. Дедулин Иван Степанович, род. 1906, рядовой, пропал без вести, дек. 1941.
158. Дедулин Никита Алексеевич, род. 1916, рядовой, погиб в бою 2 авг. 1944. Похоронен в Латвии.
159. Дедулин Николай Дмитриевич, род. 1923, рядовой, погиб в бою 2 авг. 1944. Похоронен в дер. Сыксели. Режецкого уезда, Латвия.
160. Дедушкин Василий Иванович, род. 1919, рядовой, пропал без вести июн. 1944.
161. Дерюгин Михаил Сергеевич, род. 1917, сержант, пропал без вести ноя. 1941.
162. Дерябин Григорий Андреевич, род. 1921, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
163. Дерябин Иван Алексеевич, род. 1906, рядовой, пропал без вести мар. 1943.
164. Дерябин Иван Григорьевич, род. 1926, ст. сержант, умер от ран. Похоронен в Саратовской обл.
165. Дерябин Илья Алексеевич, род. 1923, ефрейтор, погиб в бою 17 окт. 1943. Похоронен в дер. Транов Бор Локнянского р-на Псковская обл.
166. Дерябин Илья Сергеевич, род. 1906, рядовой, пропал без вести окт. 1941.
167. Дерябин Михаил Григорьевич, род. 1922, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
168. Дерябин Михаил Иванович, род. 1913, рядовой, погиб в бою 5 ноя. 1943. Похоронен в дер. Крутовраг Великолукского р-на Псковская обл.
169. Дмитриев Сергей Никифорович, род. 1908, рядовой, погиб в бою 1 ноя. 1943. Похоронен в дер. Верясько Старорусского р-на Новгородской обл.
170. Долбунов Александр Андреевич, род. 1911, рядовой, погиб в бою 10 ноя. 1943. Похоронен в дер. Долощо Пустошкиского р-на Псковская обл.
171. Долбунов Александр Иванович, род. 1908, воентехник, пропал без вести окт. 1941.
172. Долбунов Алексей Алексеевич, род. 1911, рядовой, пропал без вести, февр. 1943.
173. Долбунов Алексей Андреевич, род. 1895, рядовой, пропал без вести 13 авг. 1942.
174. Долбунов Алексей Михайлович, род. 1922, рядовой, пропал без вести май 1944.
175. Долбунов Андрей Иванович, род. 1909, рядовой, погиб в бою 2 фев. 1945. Похоронен в Калининградской обл.
176. Долбунов Василий Андреевич, род. 1915, рядовой, погиб в бою 11 сент. 1942. Похоронен в дер. Гретня Думиничского р-на Смоленской обл.
177. Долбунов Василий Михайлович, род. 1914, ряд. Пропал без вести.
178. Долбунов Иван Дмитриевич, род. 1906, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
179. Долбунов Иван Николаевич, род. 1921, рядовой, погиб в бою 23 фев. 1943. Похоронен в дер. Кожановка Думинического р-на Калужской обл.
180. Долбунов Иван Филиппович, род. 1919, рядовой, умер от ран 17 июл. 1942. Похоронен в г. Кунцево Московской обл.
181. Долбунов Матвей Андреевич, род. 1904, рядовой, пропал без вести.
182. Долбунов Михаил Осипович(Иосифович), род. 1910, ст. лейтенант, погиб в бою 3 февр. 1943. Похоронен в 9 км от города Новороссийск.
183. Долбунов Николай Васильевич, сержант, пропал без вести 1 авг. 1942.
184. Долбунов Николай Григорьевич, род. 1925, мл. сержант, погиб в бою 24 янв. 1945. Похоронен в Лиепайском р-не, Латвия.
185. Долбунов Николай Иванович, род. 1923, рядовой, пропал без вести, сент. 1943.
186. Долбунов Николай Павлович, род. 1905, рядовой, погиб в бою 30 дек. 1942. Похоронен в г. Санкт-Петербург.
187. Долбунов Николай Петрович, род. 1910, рядовой, пропал без вести фев. 1945.
188. Долбунов Павел Алексеевич, род. 1903, рядовой, умер от болезни 25 авг. 1942. Похоронен в г. Волгоград.
189. Долбунов Павел Андреевич, рядовой, умер от ран 10 марта 1942.
190. Долбунов Петр Алексеевич, род. 1921, мл. сержант, пропал без вести 23 июл. 1943.
191. Долбунов Петр Андреевич, род. 1919, мл. сержант, погиб в бою 13 сен. 1944. Похоронен в Польше.
192. Долбунов Петр Иванович, род. 1918, мл. сержант, пропал без вести 17 авг. 1942 у дер. Горки Горковского р-на Смоленской обл.
193. Долбунов Степан Иванович, род. 1904, рядовой, пропал без вести 3 дек. 1942.
194. Долбунов Федор Николаевич, род. 1902, рядовой, пропал без вести окт. 1942.
195. Долгов Алексей Степанович, род. 1906, рядовой, пропал без вести июл. 1942.
196. Долгов Иван Николаевич, род. 1906, рядовой, пропал без вести, июль 1942.
197. Долгов Михаил Егорович, род. 1903, рядовой, погиб в бою 14 янв. 1944.
198. Доронин Максим Андреевич, род. 1922, ряд. Погиб 12 мая 1942. Пох. в с. Спасская Полисть Новгородской обл.
199. Егорушкин Михаил Алексеевич, род. 1922, рядовой, пропал без вести 8 авг. 1941.
200. Елисеев Алексей Иванович, род. 1912, ряд. Пропал без вести в 1942.
201. Елисеев Василий Иванович, род. 1922, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
202. Журавлев Михаил,род. 1909, погиб в плену 24 февр. 1945. Похоронен в г. Гюнцбург, Германия.
203. Журавлев Федор Федорович, род. 1912, рядовой, пропал без вести, сент. 1942.
204. Захаров Иван Васильевич, род. 1903, мл. сержант, пропал без вести 25 авг. 1942.
205. Захаров Иван Яковлевич, род. 1921, рядовой, пропал без вести, сент. 1941.
206. Захаров Матвей Васильевич, род. 1897, ряд. Сержант, пропал без вести 18 авг. 1942.
207. Захаров Николай Васильевич, род. 1920, ефрейтор, погиб в бою 10 сент. 1943. Похоронен в г. Сухиничи Калужской обл.
208. Захаров Семен Яковлевич, род. 1924, мл. лейтенант, погиб в бою 5 дек. 1943. Похоронен в дер. Дорогиня Жлобинского р-на Гомельской обл., Белоруссия.
209. Земнюхов Константин Григорьевич, политрук, пропал без вести в янв. 1942.
210. Исааков Василий Павлович, род. 1922, ст. сержант, умер от ран 13 окт. 1943. Похоронен в с. Красное Туапсинского р-на Краснодарского края.
211. Кашин Алексей Владимирович, род. 1918, рядовой, умер от ран 31 июл. 1943. Похоронен в Курской обл.
212. Кашин Семен Алексеевич, род. 1908, рядовой, погиб в бою ноя. 1941. Похоронен на Украине.
213. Киселев Григорий Иванович, род. 1919, ефрейтор, погиб в бою 16 ноя. 1943. Похоронен в дер. Хандоги Дубровенского р-на Витебской обл., Белоруссия.
214. Киселев Иван Павлович, рядовой, погиб в бою 9 фев. 1945. Похоронен в Восточной Пруссии.
215. Клюев Николай Иванович, род. 1918, рядовой, умер от ран 2 окт. 1942. Похоронен в дер. Каменный Брод Ольховского р-на Волгоградской обл.
216. Князев Андрей Владимирович, род. 1919, рядовой, погиб в бою 1 окт. 1941. Похоронен в дер. Залужье Ленинградской обл.
217. Князев Андрей Григорьевич, род. 1904, рядовой, умер от ран ноя. 1943.
218. Князев Василий Алексеевич, род. 1915, рядовой, умер от ран ноя. 1943. Похоронен в дер. Старое Зубцовского р-на Тверской обл.
219. Князев Василий Васильевич, род. 1916, рядовой, пропал без вести авг. 1944.
220. Князев Василий Васильевич, род. 1925, сержант, пропал без вести 28 окт. 1943.
221. Князев Василий Федорович, род. 1917, пропал без вести, февр. 1945.
222. Князев Василий Яковлевич, род. 1907, рядовой, погиб в бою 29 мая 1944. Похоронен в Эстонии.
223. Князев Григорий Николаевич, рядовой, погиб в бою 26 янв. 1943. Похоронен в дер. Печора Сычевского р-на Смоленской обл.
224. Князев Григорий Федорович, род. 1922, рядовой, умер от ран 19 сен. 1942. Похоронен в дер. Николаевка Ленинградской обл.
225. Князев Дмитрий Иванович, род. 1925, рядовой, погиб в бою 23 окт. 1943. Похоронен в с. Красный Рог Гомельской обл., Белоруссия.
226. Князев Дмитрий Константинович, род. 1904, рядовой, погиб в бою 27 апр. 1945. Похоронен в дер. Мюкендорф Бранденбургской пров., Германия.
227. Князев Иван Андреевич, род. 1920, рядовой, погиб в плену 4 нояб. 1941. Похоронен в лаг. Аушвитц (Освенцим), Польша.
228. Князев Иван Иванович, род. 1909, рядовой, пропал без вести авг. 1942.
229. Князев Иван Михайлович, род. 1912, гв. рядовой, погиб в бою 16 дек. 1942. Похоронен в дер. Осетрогино Воронежской обл.
230. Князев Иван Никитович, род. 1907, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
231. Князев Иван Тимофеевич, род. 1925, рядовой, пропал без вести фев. 1944.
232. Князев Михаил Анисимович, род. 1902, рядовой, умер от ран 26 фев. 1945. Похоронен на ст. Поне Лиепайский р-н, Латвии.
233. Князев Михаил Иванович, род. 1914, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
234. Князев Николай Андреевич, род. 1922, рядовой, погиб в бою 3 дек. 1942. Похоронен в дер. Сельцо Бельского р-на Тверской обл.
235. Князев Николай Васильевич, род. 1908, рядовой, пропал без вести 16 июля 1944 у дер. Выдрицкое Полоцкого р-на Винницкой обл., Украина.
236. Князев Николай Сергеевич, род. 1917, лейтенант, погиб в бою 28 фев. 1943 дер. Бяково Залучского р-на Ленинградской обл.
237. Князев Петр Иванович, род. 1911, рядовой, погиб в бою 21 янв. 1943. Похоронен в Туапсинском р-не Краснодарского края.
238. Князев Петр Иванович, род. 1907, рядовой, умер от ран 29 дек. 1941. Похоронен в г. Ленинграде на Пискаревском кладбище.
239. Князев Петр Николаевич, род. 1911, ряд. Пропал без вести в марте (мае) 1943.
240. Князев Петр Павлович, род. 1919, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
241. Князев Семен Константинович, род. 1906, рядовой, пропал без вести 15 окт. 1941.
242. Князев Степан Иванович, род. 1903, гв. рядовой, погиб в бою 15 апр. 1942. Похоронен в дер. Зимницы Думинического р-на Калужской обл.
243. Князев Степан Иванович, род. 1923, рядовой, погиб в бою 12 окт. 1943. Похоронен в дер. Монастырск Кагарлыкского р-на Киевской обл., Украина.
244. Князев Степан Петрович, род. 1902, рядовой, пропал без вести, окт. 1941.
245. Князев Тимофей Павлович, род. 1903, рядовой, пропал без вести авг. 1942.
246. Князев Федор Алексеевич, род. 1904, сержант 12 сп 53 сд 43А, умер от ран 4 янв. 1942, 181 ППГ. Похоронен в дер. Адлеровка Малоярославецкого р-на Калужской обл.
247. Князев Федор Андреевич, 1917, ряд. Погиб 13 авг. 1942.Пох. д. Грядякино Зубцовского р-на Тверской обл.
248. Князев Федор Иванович, род. 1913, рядовой, пропал без вести, окт. 1941.
249. Князев Федор Михайлович, род. 1896, рядовой, погиб в бою, нояб. 1943. Похоронен в Могилевской обл.
250. Князев Федор Павлович, род. 1912, пропал без вести, нояб. 1941.
251. Козлов Григорий Павлович, род. 1907, рядовой, погиб в бою 28 июл. 1943. Похоронен в дер. Доморники Сафроновского р-на Смоленской обл.
252. Козлов Иван Гаврилович, род. 1904, рядовой, погиб в бою 22 июл. 1943. Похоронен в с. Тросна Орловской обл.
253. Козлов Михаил Сергеевич, род. 1906, гв. рядовой, погиб в бою 22 июл. 1943. Похоронен в Ленинградской обл.
254. Козлов Михаил Сергеевич, род. 1923, рядовой, погиб в бою 20 июл. 1942. Похоронен в с. Грузино Чудовского р-на Новгородской обл.
255. Козлов Петр Иванович, род. 1904, рядовой, погиб в бою 1942. Похоронен в дер. Малево Тульской обл.
256. Козлов Федор Петрович, род. 1903, мл. сержант, пропал без вести окт. 1942.
257. Козлов Яков Никитич, род. 1911, рядовой, погиб в плену 10 дек. 1941.
258. Колденков Кузьма Семенович, род. 1923, мл. лейтенант, погиб в бою. Похоронен в Венгрии.
259. Комиссаров Алексей Иванович, род. 1921, сержант, умер от ран 4 авг. 1943.
260. Комиссаров Алексей Семенович, рядовой, погиб в бою 30 авг. 1943. Похоронен в дер. Алферовка Спас-Деменского р-на Калужской обл.
261. Комиссаров Иван Николаевич, род. 1912, рядовой, умер от ран авг. 1941.
262. Комиссаров Иван Михайлович, род. 1908, рядовой, пропал без вести 22 дек. 1941.
263. Комиссаров Петр Андреевич, род. 1902, гв. рядовой, погиб в бою 19 фев. 1943. Похоронен в дер. Нахаловка Свердловского р-на Орловской обл.
264. Кондратьев Дмитрий Федорович, род. 1905, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
265. Коптелов Василий Архипович, род. 1898, рядовой, умер от ран 23 сен. 1942. Похоронен в дер. Поляна Ленинградской обл.
266. Коптелов Василий Иванович, род. 1911, ряд. Пропал без вести 23 окт. 1941.
267. Копченков Сергей Иванович, 1914, ряд. Погиб в плену.
268. Коротин Павел Васильевич, ст. сержант, погиб в бою 23 июл. 1944. Похоронен в Литве.
269. Коротков Сергей Иванович, род. 1906, лейтенант, пропал без вести 4 мар. 1943.
270. Кошелев Иван Петрович, род. 1900, рядовой, пропал без вести дек. 1942.
271. Круглов Иван Николаевич, рядовой, умер от ран 4 фев. 1942. Похоронен в Тверской обл.
272. Крупенин Алексей Михайлович, род. 1914, ряд. Пропал без вести.
273. Крупенин Иван Дмитриевич, род. 1902, рядовой, умер от ран 29 апр. 1943. Похоронен в г. Волгоград.
274. Крупенин Михаил Николаевич, род. 1905, рядовой, умер от ран 13 мар. 1943. Похоронен в г. Курск.
275. Кудряшов Иван Андреевич, гв. мл. сержант, погиб в бою 21 янв. 1944. Похоронен в Витебской обл., Белоруссия.
276. Кудряшов Николай Андреевич, род. 1924, рядовой, погиб в бою 30 мая 1943. Похоронен в Кировском р-не Ленинградской обл.
277. Кузнецов Василий Сергеевич, род. 1919, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
278. Кузнецов Вячеслав Иванович, род. 1911, зам. политрука. Погиб в бою 15 июня 1942.
279. Кузнецов Михаил Кузьмич, род. 1903, мл. сержант, погиб в бою 20 янв. 1944. Похоронен в дер. Фенистово Новосокольнического р-на Псковской обл.
280. Кузнецов Яков Александрович, род. 1908, сержант 28 осбр 20 А, погиб в бою 14 (11) янв. 1942. Похоронен 200 м зап. дер. Соснино Осташевского (Волоколамского) р-на Московской обл.
281. Кузовков Алексей Иванович, род. 1916, рядовой, пропал без вести 28 июл. 1944.
282. Кулагин Алексей Павлович, род. 1908, рядовой, погиб в бою на х. Бородино Волгоградской обл.
283. Куликов Алексей Иванович, род. 1920, рядовой, погиб в бою 6 июл. 1943. Похоронен на х. Генераловка Белгородской обл.
284. Кулясов Алексей Иванович, род. 1920, старшина, погиб в бою 6 июл. 1943. Похоронен в Белгородской обл.
285. Курепятов Никита Васильевич, род. 1914, рядовой, пропал без вести 26 авг. 1941.
286. Курзин Александр Васильевич, род. 1913, рядовой, умер от ран 5 мая 1942. Похоронен в с. Росстани Парфинского р-на Новгородской обл.
287. Курзин Александр Михайлович, род. 1920, рядовой, погиб в бою дек 1942.
288. Курлынов Григорий Гаврилович, род. 1919, рядовой, погиб в бою 26 февр. 1942. Похоронен в Ленинградской обл.
289. Куропятов (Курепятов) Иван Иванович, род. 1923, рядовой 290 сп ВВ НКВД, погиб в бою 28 апр. 1943. Похоронен 1 км. южнее изгиба дороги Глебовка — Новороссийск, Краснодарский край.
290. Линев Николай Дмитриевич, род. 1923, рядовой, погиб в бою 18 авг. 1942. Похоронен в дер. Рамено Ржевского р-на Тверской обл.
291. Липатов Иван Иванович, гв. ст. лейтенант, умер от ран 19 июл. 1944.
292. Лисин Александр Федорович, род. 1914, лейтенант, пропал без вести, май 1944.
293. Лисин Григорий Сергеевич, род. 1923, рядовой, погиб в бою 29 ноя. 1942. Похоронен в с. Ширино Великолукского р-на Псковской обл.
294. Лисин Дмитрий Иванович, род. 1916, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
295. Лисин Егор Иванович, род. 1903, рядовой(красноармеец) 113 сд, (погиб в бою апр. 1942) умер от ран 7 мая 1942 в СЭГ 290. Похоронен в г. Москва, 1-й Донской крематорий.
296. Лисин Иван Сергеевич, род. 1914, рядовой, погиб в бою 30 авг. 1942. Похоронен в дер. Трунево Демянского р-на Новгородской обл.
297. Лисин Михаил Егорович, род. 1922, ряд. Погиб.
298. Лисин Федор Гаврилович, род. 1918, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
299. Ляшкин Иван Петрович, род. 1906, ефрейтор, погиб в бою 19 фев. 1945. Похоронен в дер. Голиц Бранденбургской провинции, Германия.
300. Мадонов Иван Иванович, род. 1914, рядовой, пропал без вести мар. 1943.
301. Майоров Петр Михайлович, род. 1922, рядовой, пропал без вести авг. 1941.
302. Малышкин Василий Григорьевич, рядовой, погиб в бою 20 июн. 1942. Похоронен в Кировском р-не Ленинградской обл.
303. Мамонов Василий Григорьевич, род. 1913, рядовой, погиб в бою 9 апр. 1942. Похоронен в Износковском р-не Калужской обл.
304. Мамыкин Василий Григорьевич, род. 1909, рядовой, погиб в бою 20 июн. 1942. Похоронен в дер. Н. Назия Кировского р-на Ленинградской обл.
305. Мамыкин Василий Егорович, род. 1909, рядовой, погиб в бою 6 фев. 1942. Похоронен в с. Шляхтино Великолукского р-на Псковской обл.
306. Мамыкин Дмитрий Иванович, род. 1910, мл. сержант, пропал без вести в авг. 1942.
307. Мамыкин Иван Константинович, род. 1902, рядовой, погиб в бою 19 окт. 1944. Похоронен в Чехословакии.
308. Мамыкин Иосиф Петрович, род. 1897, рядовой, погиб в плену 7 мая 1943 в г. Славуте Хмельницкой обл., Украина.
309. Мамыкин Михаил Иванович, род. 1923, рядовой, умер от ран мар. 1944.
310. Мамыкин Михаил Иванович, род. 1922, сержант, погиб в бою 7 апр. 1945. Похоронен в г. Калининград.
311. Мамыкин Михаил Николаевич, род. 1915, рядовой, пропал без вести июн. 1942.
312. Мамыкин Петр Иванович, род. 1912, рядовой, умер от ран мар. 1943. Похоронен в г. Пермь.
313. Марков Василий Федорович, род. 1920, рядовой, пропал без вести 24 авг. 1944.
314. Марков Иван Федорович, род. 1918, сержант, пропал без вести мар. 1942.
315. Марков Николай Федорович, род. 1914, рядовой, умер от ран 11 апр. 1943. Похоронен в г. Санкт-Петербург на Пискаревском кладбище.
316. Масайкин Яков Сергеевич, род. 1906, рядовой, пропал без вести авг. 1941.
317. Мерзляков Василий Михайлович, род. 1910, рядовой, погиб 2 ноя. 1943 в Керченском проливе, Крым.
318. Милавкин Дмитрий Андреевич, род. 1910, рядовой, пропал без вести 11 фев. 1942.
319. Минеев Иван Андреевич, род. 1902, рядовой, умер от ран 19 мая 1942.
320. Михайлов Дмитрий Тимофеевич, род. 1921, рядовой, погиб в бою 9 янв. 1944. Похоронен в дер. Синяки. Витебской обл., Белоруссия.
321. Михайлов Иван Николаевич, род. 1913, рядовой, пропал без вести сен. 1941.
322. Михалев Алексей Дмитриевич, род. 1904, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
323. Михалев Алексей Иванович, род. 1911, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
324. Михалев Андрей Григорьевич, род. 1895, рядовой, умер от ран янв. 1944. Похоронен в г. Н. Тагил, Свердловская обл.
325. Михалев Иван Иванович, род. 1909, рядовой, пропал без вести окт. 1941.
326. Михалев Иван Петрович, род. 1913, пропал без вести 1 июн. 1942.
327. Михалев Николай Петрович, род. 1921, умер от ран 21 сен. 1942. Похоронен в г. Балашов Саратовская обл.
328. Михалев Павел Петрович, род. 1922, мл. лейтенант, умер от ран 12 дек. 1942. Похоронен на ст. Погостье Мгинского р-на Ленинградской обл.
329. Михалев Семен Иванович, род. 1914, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
330. Михалев Сергей Федорович, род. 1921, рядовой, погиб в бою 15 фев. 1942. Похоронен в дер. Языковщина Холмского р-на, Новгородская обл.
331. Михалев Федор Васильевич, род. 1897, рядовой пропал без вести апр. 1943.
332. Михалев Федор Николаевич, род. 1911, рядовой, умер от болезни 3 мар. 1942. Похоронен в г. Санкт-Петербурге на Пискаревском кладбище.
333. Мишанин Василий Иванович, род. 1922, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
334. Мишанин Матвей Петрович, род. 1907, рядовой, пропал без вести, дек. 1941.
335. Морозов Василий Андреевич, род. 1918, ст. лейтенант, погиб в бою 3 авг. 1943. Похоронен в с. Козычево Яковлевского р-на Белгородской обл.
336. Морозов Григорий Андреевич, род. 1921, рядовой(красноармеец) 333 сп. Попал в плен 2 июл. 1941 в р-не г. Пинск, погиб в плену 25 июн. 1942, шт. – Х D (310). Похоронен (в г. Запорожье, Украина) Юстербург, Германия.
337. Морозов Иван Алексеевич, род. 1922, сержант, умер от ран 19 апр. 1943. Похоронен в Ростовской обл.
338. Морозов Иван Андреевич, род. 1906, рядовой, умер от ран 10 апр. 1945. Похоронен в п. Петрово Гурьевского р-на Калининградской обл.
339. Морозов Иван Васильевич, род. 1899, рядовой, погиб в бою 29 авг. 1942. Похоронен на ст. Погостье Мгинского р-на Ленинградской обл.
340. Морозов Иван Ильич, род. 1925, сержант, погиб в бою 5 фев. 1944. Похоронен на х. Безымянный Шумилинского р-на Витебской обл., Белоруссия.
341. Морозов Иван Петрович, род. 1922, рядовой, пропал без вести мар. 1943.
342. Морозов Иван Федорович, матрос, пропал без вести 6 ноя. 1944.
343. Морозов Михаил Андреевич, рядовой, пропал без вести окт. 1941.
344. Морозов Михаил Кузьмич, род. 1903, пропал без вести 7 апр. 1942.
345. Морозов Михаил Петрович, род. 1922, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
346. Морозов Павел Осипович, род. 1908, старшина, погиб в бою 9 апр. 1943. Похоронен в ст. Абинская Абинского р-на Краснодарского края.
347. Морозов Петр Семенович, род. 1921, рядовой, пропал без вести авг. 1942.
348. Морозов Петр Семенович, род. 1908, рядовой, пропал без вести дек. 1942.
349. Морозов Петр Сергеевич, род. 1911, ряд. Погиб 15 окт. 1941. Маловишенский р-н Новгородской обл.
350. Морозов Федор Андреевич, род. 1926, пропал без вести, сент. 1945.
351. Мудрецов Василий Сергеевич, род. 1918, рядовой, погиб в бою 20 марта 1943.
352. Назаров Сергей Иванович, род. 1918, рядовой, пропал без вести 30 апр. 1942.
353. Неськин Дмитрий Иванович, род. 1918, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
354. Неумоин Александр Иванович, род. 1910, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
355. Неумоин Алексей Никитович, род. 1904, рядовой, пропал без вести мар. 1944.
356. Неумоин Арсений Никитович, род. 1901, рядовой, умер от ран 14 сен. 1943. Похоронен в г. Снежном Донецкой обл., Украина.
357. Неумоин Василий Александрович, род. 1910, рядовой, погиб в бою 24 фев. 1943. Похоронен в дер. Алексеевка Покровского р-на Орловской обл.
358. Неумоин Василий Алексеевич, род. 1896, рядовой, погиб в бою 9 авг. 1944. Похоронен в Латвии.
359. Неумоин Василий Петрович, род. 1900, рядовой, погиб в бою фев. 1943. Похоронен в с. Широково Курской обл.
360. Неумоин Василий Семенович, род. 1910, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
361. Неумоин Григорий Васильевич, род. 1899, рядовой, пропал без вести фев. 1944.
362. Неумоин Григорий Ильич, род. 1909, рядовой, пропал без вести 30 авг. 1941.
363. Неумоин Даниил Степанович, род. 1900, рядовой, пропал без вести, май 1943.
364. Неумоин Дмитрий Алексеевич, род. 1911, рядовой, погиб в бою 1 фев. 1944. Похоронен в дер. Савин Рог Калинковичского р-на Гомельской обл., Белоруссия.
365. Неумоин Дмитрий Иванович, род. 1919, сержант, пропал без вести, апр. 1942.
366. Неумоин Дмитрий Иванович, род. 1905, рядовой, пропал без вести ноя. 1942.
367. Неумоин Дмитрий Федорович, род. 1924, рядовой, погиб в бою 21 июл. 1944. Похоронен в дер. Белый Лес Львовской обл., Украина.
368. Неумоин Егор Васильевич, род. 1899, рядовой, пропал без вести, авг. 1942.
369. Неумоин-Цыбин Егор Иванович, род. 1906, рядовой, пропал без вести, март 1942.
370. Неумоин Иван Алексеевич, род. 1897, рядовой, пропал без вести 28 авг. 1942.
371. Неумоин Иван Алексеевич, род. 1919, рядовой, пропал без вести июль 1942.
372. Неумоин Иван Андреевич, род. 1906, рядовой, погиб в бою 21 авг. 1942. Похоронен в дер. Ерзовка Волгоградской обл.
373. Неумоин Иван Григорьевич, род. 1923, рядовой, погиб в бою 11 янв. 1942.
374. Неумоин Иван Иванович, род. 1906, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
375. Неумоин Иван Николаевич, род. 1914, рядовой, пропал без вести в 1943.
376. Неумоин Иван Семенович, род. 1921, рядовой, погиб в бою 27 окт. 1943. Похоронен в дер. Ильинка Городокского р-на Витебской обл., Белоруссия.
377. Неумоин Иван Степанович, род. 1907, рядовой, пропал без вести 28 авг. 1941.
378. Неумоин Иван Степанович, род. 1918, офицер, пропал без вести сен. 1941.
379. Неумоин Иван Федорович, род. 1919, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
380. Неумоин Михаил Михайлович, рядовой, погиб в бою 6 сен. 1943. Похоронен в дер. Старые Луки Смоленской обл.
381. Неумоин Михаил Степанович, род. 1918, рядовой, погиб в плену 27 апр. 1942. Похоронен в дер. Масюковщина Минской обл., Белоруссия.
382. Неумоин Михаил Федорович, род. 1912, рядовой, пропал без вести май 1945.
383. Неумоин Никита Григорьевич, род. 1908, рядовой, погиб в бою 6 мая 1942. Похоронен в дер. Пустошка Кировского р-на Ленинградской обл.
384. Неумоин Николай Андреевич, род. 1909, рядовой, погиб в бою 15 янв. 1942. Похоронен в дер. Печище Маревского р-на Новгородской обл.
385. Неумоин Николай Иванович, род. 1919, рядовой, умер от ран 15 мая 1942. Похоронен в г. Борисоглебовск Воронежской обл.
386. Неумоин Николай Николаевич, род. 1917, рядовой, пропал без вести, авг. 1942.
387. Неумоин Николай Степанович, род. 1923, рядовой, пропал без вести дек. 1943.
388. Неумоин Павел Алексеевич, рядовой, пропал без вести дек. 1942.
389. Неумоин Павел Герасимович, род. 1908, рядовой, пропал без вести, дек. 1941.
390. Неумоин Петр Федорович, род. 1908, рядовой, пропал без вести фев. 1944.
391. Неумоин Петр Федорович, род. 1919, рядовой, погиб в плену 4 нояб.1941.
392. Неумоин Степан Иванович, род. 1908, погиб в бою 17 авг. 1943. Похоронен в хут. Клячино Пречистенского р-на Смоленской обл.
393. Неумоин Тимофей Васильевич, род. 1914, ряд. Пропал без вести в дек. 1943.
394. Неумоин Федор Алексеевич, род. 1918, рядовой, погиб в бою 25 июл. 1942. Похоронен в дер. Дубовицы Ленинградской обл.
395. Неумоин Федор Иванович, род. 1897, рядовой, погиб в бою 27 янв. 1944. Похоронен в дер. В. Деревичи Житомерской обл., Украина.
396. Неумоин Федор Петрович, род. 1911, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
397. Неумоин Федор Семенович, род. 1915 (1917), ст. сержант, погиб в бою 1 июн. 1943. Похоронен на ст. Назия Мгинского р-на Ленинградской обл.
398. Низовцев Василий Андреевич, род. 1923, рядовой, пропал без вести 10 мар. 1945.
399. Низовцев Константин Иванович, род. 1923, рядовой, пропал без вести апр. 1943.
400. Никитин Павел Андреевич, род. 1908, рядовой, пропал без вести 2 июл. 1942.
401. Никишин Яков Иванович, род. 1893, рядовой, умер от ран 12 дек. 1942. Похоронен в г. Н. Новгород.
402. Новиков Алексей Егорович, род. 1914, рядовой, погиб в бою 26 мая 1942. Похоронен на х. Дулево Алексинского р-на Тульской обл.
403. Новиков Василий Степанович, род. 1898, рядовой, пропал без вести мар. 1943.
404. Новиков Георгий Семенович, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
405. Новиков Иван Георгиевич, род. 1907, рядовой, пропал без вести июн. 1942.
406. Новиков Иван Григорьевич, род. 1922, рядовой, погиб в бою 6 окт. 1942. Похоронен в Малгобекском р-не, Чечено-Ингушетия.
407. Новиков Иван Никитович, род. 1915, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
408. Новиков Иван Николаевич, род. 1914, рядовой, погиб в бою 7 мар. 1943. Похоронен в с. Тросна Орловской обл.
409. Новиков Иван Семенович, рядовой, пропал без вести авг. 1941.
410. Новиков Иван Степанович, род. 1904, рядовой, пропал без вести 28 авг. 1942.
411. Новиков Михаил Иванович, род. 1903, рядовой, погиб в бою 10 янв. 1942. Похоронен в дер. Студенец Орловской обл.
412. Новиков Николай Андреевич, род. 1922, гв. ефрейтор, погиб в бою 10 мар. 1944. Похоронен в Эстонии.
413. Новиков Николай Васильевич, род. 1924, мл. лейтенант, погиб в бою 6 фев. 1944. Похоронен в дер. Иваново Городокского р-на Витебской обл., Белоруссия.
414. Новиков Николай Григорьевич, рядовой, погиб в бою 15 авг. 1941.
415. Новиков Николай Дмитриевич, род. 1895, рядовой, умер от ран 24 авг. 1942. Похоронен в дер. Гнилово Ржевского р-на Тверской обл.
416. Новиков Петр Степанович, род. 1901, рядовой, погиб в бою 29 июл. 1942. Похоронен в дер. Н. Назия Кировского р-на Ленинградской обл.
417. Новиков Сергей Яковлевич, род. 1908, рядовой, пропал без вести, ноя. 1943.
418. Новиков Степан Семенович, род. 1904, рядовой, пропал без вести 14 авг. 1942.
419. Обломов Василий Иванович, род. 1917, мл. лейтенант, погиб в бою 23 сен. 1943. Похоронен в с. Демки Котелевского р-на Полтавской обл., Украина.
420. Овчинников Петр Михайлович, род. 1903, ст. сержант, пропал без вести 11 авг. 1942.
421. Пальнов Петр Алексеевич, рядовой, погиб в бою 20 фев. 1944. Похоронен в с. Ковалыш Калинковичского р-на Гомельской обл., Белоруссия.
422. Папанов Павел Васильевич, род. 1903, рядовой, пропал без вести.
423. Пестов Андрей Васильевич, рядовой, погиб в бою 9 сен. 1942. Похоронен в балке Сухая Мечетка Волгоградской обл.
424. Петрунин Александр Павлович, род. 1924, рядовой, умер от ран 26 янв. 1944. Похоронен в дер. Ново-Синютино Невельского р-на Псковской обл.
425. Петрунин Александр Дмитриевич, род. 1908, рядовой, погиб в бою 24 февр. 1942. Похоронен под Курском.
426. Петрунин Алексей Алексеевич, род. 1924, рядовой, погиб в бою 6 сен. 1943. Похоронен в дер. Климякино Смоленской обл.
427. Петрунин Андрей Константинович, род. 1907, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
428. Петрунин Василий Григорьевич, род. 1923, рядовой, пропал без вести 19 ноя. 1943.
429. Петрунин Василий Дмитриевич, рядовой, погиб в бою 20 ноя. 1943. Похоронен в дер. Старое Село Ветковского р-на Гомельской обл., Белоруссия.
430. Петрунин Василий Михайлович, род. 1910, рядовой, пропал без вести 19 июля 1944.
431. Петрунин Василий Михайлович, род. 1910, ряд. Пропал без вести 13 авг. 1942.
432. Петрунин Василий Николаевич, род. 1903, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
433. Петрунин Григорий Сергеевич, род. 1922, мл. сержант, пропал без вести авг. 1942.
434. Петрунин Дмитрий Петрович, род. 1909, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
435. Петрунин Иван Гаврилович, род. 1920, майор, умер от ран 18 марта 1945. Похоронен в г. Ауце, Латвия.
436. Петрунин Иван Никитович, род. 1916, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
437. Петрунин Иван Семенович, род. 1906, сержант, пропал без вести апр. 1943.
438. Петрунин Иван Степанович, род. 1906, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
439. Петрунин Матвей Петрович, род. 1899, рядовой, пропал без вести дек. 1943.
440. Петрунин Матвей Федорович, род. 1896, рядовой, пропал без вести 28 авг. 1942.
441. Петрунин Михаил Матвеевич, род. 1922, рядовой, пропал без вести авг. 1943.
442. Петрунин Михаил Петрович, род. 1918, рядовой, пропал без вести дек. 1943.
443. Петрунин Михаил Семенович, род. 1910, рядовой, умер от ран 29 ноя. 1942. Похоронен в Новоусманском р-не Воронежской обл.
444. Петрунин Михаил Степанович, род. 1919, рядовой, погиб в бою 2 окт 1944. Похоронен в Польше.
445. Петрунин Николай Петрович, род. 1902, сержант, умер от ран 4 июня 1943. Похоронен в Ленинграде на Пискаревском кладб.
446. Петрунин Николай Семенович, род. 1918, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
447. Петрунин Павел Петрович, род. 1902, рядовой, пропал без вести апр. 1942.
448. Петрунин Петр Алексеевич, род. 1919, рядовой, пропал без вести 6 дек. 1941.
449. Петрунин Семен Никитович, род. 1903, рядовой, пропал без вести май 1944.
450. Петрунин Федор Иванович, лейтеннант, погиб в бою 28 мар. 1942. Похоронен в дер. Трошково Старорусского р-на Новгородской обл.
451. Петрушин Дмитрий Семенович, род. 1898, рядовой, пропал без вести сен. 1941.
452. Петряков Илья Васильевич, род. 1910, сержант, умер от ран 25 июн. 1945. Похоронен в г. Черняховск Калининградской обл.
453. Плаксин Павел Васильевич, род. 1914, рядовой, пропал без вести 2 авг. 1944.
454. Подателев Иван Иванович, род. 1915, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
455. Подателев Михаил Дмитриевич, род. 1914, рядовой, пропал без вести, окт.1941.
456. Подмарев Алексей Дмитриевич, род. 1915, рядовой, пропал без вести окт. 1941.
457. Подмарев Владимир Иванович, погиб в бою 13 февр. 1943.
458. Подмарев Михаил Федорович, род. 1910, старшина, пропал без вести ноя. 1942.
459. Поливцев Андрей Михайлович, род. 1905, рядовой, пропал без вести 30 авг. 1942.
460. Поливцев Андрей Никитович, рядовой, пропал без вести 16 сен. 1942.
461. Поливцев Иван Васильевич, род. 1919, рядовой, умер от ран 30 янв. 1945. Похоронен в Германии.
462. Поливцев Иван Гаврилович, род. 1908, рядовой, погиб в бою авг. 1941. Похоронен в Орловской обл.
463. Поливцев Иван Федорович, род. 1912, рядовой, пропал без вести июл. 1942.
464. Поливцев Николай Никитович, род. 1907, рядовой, пропал без вести, авг. 1942.
465. Поливцев Николай Петрович, ефрейтор, погиб в бою 16 дек. 1943 Ленинградская обл.
466. Поливцев Петр Константинович, род. 1909, сержант, погиб в бою 2 дек. 1942. Похоронен в дер. Дубровка. Бельского р-на Смоленской обл.
467. Поливцев Степан Иванович, род. 1913, лейтенант 857 сп 294 сд 52 А 1 Укр. ФР, погиб в бою 23 апр. 1945. Похоронен на кладбище г. Вейсенберг, Германия.
468. Поляков Иван Сергеевич, род. 1921, ст. сержант, погиб в бою 1 янв. 1942. Похоронен в с. Оболенское Малоярославецкого р-на Калужской обл.
469. Прелов Андрей Михайлович, рядовой, погиб в бою 10 июл. 1942. Похоронен в дер. Крутая Людиновского р-на Калужской обл.
470. Прелов Иван Михайлович, род. 1919, мл. сержант, погиб в бою 7 апр. 1945. Похоронен в Калининградской обл.
471. Прелов Иван Степанович, род.1908, рядовой, умер от ран 16 окт. 1943. Похоронен в п. Приазовское Запорожской обл., Украина.
472. Привалов Иван Михайлович, род. 1916, рядовой, пропал без вести, окт. 1943.
473. Просвирнов Петр Сергеевич, род. 1909, рядовой, погиб в бою 10 июл. 1943 д. Кричина Орловской обл.
474. Пухов Петр Григорьевич, род. 1918, рядовой, погиб в бою 28 авг. 1942.
475. Пушков Алексей Александрович(Иванович), род. 1923, рядовой, пропал без вести апр. 1943.
476. Пушков Сергей Александрович, род. 1896, рядовой, погиб в бою 30 июл. 1942. Похоронен в дер. Ново-Семеновское Ржевского р-на Тверской обл.
477. Пушков Степан Федорович, род. 1906, рядовой, погиб в бою 25 янв. 1942.
478. Пыхонин Алексей Андреевич, род. 1918, рядовой, погиб в бою 16 июл. 1941.
479. Пыхонин Василий Федорович, род. 1912, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
480. Пыхонин Григорий Иванович, род. 1903, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
481. Пыхонин Григорий Павлович, род. 1912, рядовой, пропал без вести, дек. 1941.
482. Пыхонин Иван Григорьевич, род. 1903, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
483. Пыхонин Иван Михайлович, род. 1918 (1914), рядовой, пропал без вести апр. 1943.
484. Пыхонин Максим Дмитриевич, род. 1892, рядовой, пропал без вести 11 окт. 1944.
485. Пыхонин Матвей Григорьевич, род. 1923, рядовой, пропал без вести, окт. 1942.
486. Пыхонин Михаил Дмитриевич, род. 1892, рядовой, пропал без вести авг. 1942.
487. Пыхонин Михаил Иванович, род. 1915, рядовой, пропал без вести май 1942.
488. Пыхонин Никита Павлович, род. 1909, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
489. Пыхонин Павел Дмитриевич, род. 1900, рядовой, умер от ран 9 июн. 1944. Похоронен в Кировоградской обл., Украина.
490. Пыхонин Петр Григорьевич, род. 1923, рядовой, пропал без вести апр. 1944.
491. Пыхонин Степан Иванович, род. 1917, курсант, погиб в бою 9 фев. 1942.
492. Пыхонин Тимофей Федорович, род. 1916, рядовой, пропал без вести.
493. Пыхонина Наталья Григорьевна, род. 1922, лейтенант, умерла от ран 26 янв. 1945. Похоронена в Кенигсберге, округ. Д. Айзерваген.
494. Родимушкин Степан Алексеевич, род. 1901, рядовой, погиб в бою 27 дек. 1941. Похоронен в дер. Городня Белевского р-на Тульской обл.
495. Родинцев Алексей Иванович, рядовой, погиб в бою 9 мар. 1943.
496. Родионов Федор Иванович, род. 1910, рядовой, пропал без вести авг. 1944.
497. Романцов Михаил Семенович, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
498. Рыжов Спиридон Васильевич, род. 1896, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
499. Рябов Алексей Петрович, род. 1920, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
500. Рябов Григорий Дмитриевич, род. 1913, рядовой, погиб в бою 1 янв. 1942. Похоронен в Курской обл.
501. Рябов Иван Иванович, род. 1924, ефрейтор, погиб в бою 4 ноя. 1943. Похоронен в дер. Юркевичи Гомельской обл., Белоруссия.
502. Рябов Никита Семенович, род. 1905, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
503. Рябов Николай Иванович, мл. сержант, погиб в бою 29 дек. 1941. Похоронен в с. Большая Игуменка Курской обл.
504. Рябов Николай Петрович, род. 1917, гв. рядовой, умер от ран 10 авг. 1943. Похоронен в дер. Вититново Смоленской обл.
505. Рябов Николай Семенович, род. 1902, рядовой, погиб в плену 14 апр.1943.
506. Рябов Павел Петрович, род. 1913, рядовой, пропал без вести.
507. Рябов Степан Андреевич, род. 1908, рядовой, пропал без вести, июнь 1942.
508. Рябов Федор Петрович, род. 1919 (1924), рядовой, погиб в бою 1 сент. 1943. Похоронен в с. Доброполье Люботинского р-на Харьковской обл., Украина.
509. Рябов Федор Петрович, род. 1919, ряд. Пропал без вести в окт. 1941.
510. Савченков Дмитрий Петрович, сержант, погиб в бою 7 июл. 1944. Похоронен в дер. Дольск Турийского р-на Волынской обл., Украина.
511. Савченков Петр Алексеевич, род. 1903, рядовой, пропал без вести сен. 1941.
512. Серанов Василий Васильевич, род. 1899, рядовой, погиб в бою 18 окт. 1943.
513. Синицин Александр Иванович, род. 1911, мл. сержант, погиб в бою 18 авг. 1943. Похоронен в дер. Сухая Каменка Донецкой обл., Украина.
514. Синицин Александр Федорович, род. 1906, рядовой п/я 042, пропал без вести (мар.) фев. 1942.
515. Синицын Андрей Иванович, род. 1907, рядовой, пропал без вести окт. 1941.
516. Синицин Иван Андреевич, род. 1913, рядовой, пропал без вести 28 сен. 1942.
517. Синицин Иван Иванович, род. 1920, ст. сержант, погиб в бою 6 мар. 1943. Похоронен в дер. Грибово Бельского р-на Тверской обл.
518. Синицын Леонид Михайлович, род. 1920, лейтенант, пропал без вести 6 мар. 1943.
519. Синицын Михаил Андреевич, род. 1913, рядовой, пропал без вести ноя. 1941.
520. Синицын Михаил Васильевич, рядовой, погиб в бою 9 мар. 1944. Похоронен в дер. Сычево Себежского р-на Псковской обл.
521. Синицын Петр Александрович, род. 1911, рядовой, погиб в бою 12 янв. 1943. Похоронен в дер. Малуксы Ленинградской обл.
522. Синицын Степан Федорович, род. 1911, рядовой, пропал без вести 30 мая 1944.
523. Синицын Яков Федорович, род. 1915, рядовой, погиб в плену.
524. Слухов Степан Александрович, род. 1899, рядовой, пропал без вести дек. 1943.
525. Смагин Михаил Иванович, род. 1915, старшина, погиб в бою 22 июл.1943.
526. Смагин Николай Иванович, рядовой, погиб в бою 10 авг. 1943. Похоронен в дер. Речица Угранского р-на Смоленской обл.
527. Смагин Николай Степанович, род. 1924, ст. сержант, умер от ран 7 фев. 1944. Похоронен в дер. Прусино Кричевского р-на Могилевской обл., Белоруссия.
528. Сметанин Василий Васильевич, рядовой, умер от ран 6 окт. 1942. Похоронена в с. Кадки Дубовского р-на Волгоградской обл.
529. Сметанин Николай Сергеевич, род. 1922, рядовой, пропал без вести 1942.
530. Сметанин Петр Федорович, род. 1908, сержант, погиб 23 июня 1942. Пох. в с. Н. Володеевка Купянского р-на Харьковской обл., Украина.
531. Соболев Алексей Никитович, сержант, пропал без вести 30 сен. 1942.
532. Соболев Василий Никитович, род. 1911, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
533. Соболев Иван Матвеевич, род. 1912, рядовой, погиб в бою 20 июл. 1942. Похоронен в дер. Паново Ленинградской обл.
534. Соболев Петр Николаевич, род. 1899, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
535. Соловьев Иван Николаевич, род. 1923, пропал без вести 18 янв. 1945.
536. Сонин Василий Алексеевич, род. 1905, рядовой, погиб в бою 15 янв. 1942. Похоронен в дер. Печище Ленинградской обл.
537. Сонин Василий Гаврилович, род. 1912, рядовой, погиб в бою 2 янв. 1944. Похоронен в дер. Овсянниково Невельскго р-на Псковской обл.
538. Сонин Василий Ильич, род. 1923, пропал без вести, ноя. 1943.
539. Сонин Василий Федорович, род. 1908, рядовой, погиб в бою 22 июл. 1943. Похоронен в п. Синявино Кировского р-на Ленинградской обл.
540. Сонин Дмитрий Алексеевич, рядовой, погиб в бою 16 янв. 1942. Похоронен в дер. Кузнечики Демянского р-на Новгородской обл.
541. Сонин Иван Александрович, род. 1920, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
542. Сонин Михаил Иванович, род. 1921, рядовой, пропал без вести окт. 1943.
543. Сонин Николай Иванович, род. 1912, рядовой, пропал без вести авг. 1945.
544. Сонин Петр Алексеевич, род. 1901, ефрейтор, погиб в бою 23 мар. 1943. Похоронен в Кировском р-не Ленинградской обл.
545. Сонин Петр Владимирович, род. 1903, рядовой, пропал без вести авг. 1942.
546. Сонин Петр Петрович, род. 1920, рядовой, погиб в бою 22 фев. 1943. Похоронен в д. Синявино Кировского р-на Ленинградской обл.
547. Сонин Федор Александрович, род. 1926 (1923), гв. рядовой 2 гв. сд, погиб в бою 17 янв. 1945. Похоронен в (Восточной Пруссии) п. Высокое Нестеровского р-на Калининградской обл.
548. Сотников Михаил Александрович, род. 1908, санинструктор, умер от ран 1 мая 1943. Пох. в д. Бозня Вяземского р-на Смоленской обл.
549. Сперенков Алексей Филиппович, род. 1924, рядовой, погиб в бою 3 окт. 1943. Похоронен в дер. Арвяница Дубровенского р-на Витебской обл., Белоруссия.
550. Столяров Алексей Андреевич, род. 1920, рядовой, пропал без вести сен. 1941.
551. Суханов Петр Кузьмич, род. 1921, рядовой, пропал без вести окт. 1942.
552. Суханов Степан Кузьмич, род. 1911, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
553. Тихонов Василий Семенович, род. 1908, рядовой, пропал без вести 10 авг. 1941.
554. Ткаченко Владимир Федорович, род. 1899, старшина, погиб в бою 11 мая 1943. Похоронен в дер. Раздобарино Холм-Жирковского р-на Смоленской обл.
555. Тумаев Василий Яковлевич, род. 1924, сержант, пропал без вести дек. 1944.
556. Филин Василий Семенович, род. 1919, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
557. Филин Иван Филиппович, рядовой, погиб в бою 29 нояб. 1942.
558. Филин Михаил Семенович, род. 1911, рядовой, пропал без вести окт. 1941.
559. Филин Николай Семенович, род. 1921, рядовой, пропал без вести окт. 1941.
560. Филин Сергей Алексеевич, род. 1913, рядовой, пропал без вести мар. 1943.
561. Филин Федор Семенович, род. 1910, рядовой, умер от ран 15 авг. 1941. Похоронен в с. Шерякино Курской обл.
562. Филин Филипп Яковлевич, род. 1912, рядовой, пропал без вести дек. 1944.
563. Филонов Андрей Андреевич, род. 1913, рядовой, умер от ран 20 фев. 1945. Похоронен в Польше.
564. Филонов Андрей Федорович, род. 1898, красноармеец 329 сп 70 сд ЛенФр, Невская группа войск, пропал без вести авг. 1942.
565. Филонов Григорий Григорьевич, рядовой, пропал без вести, февр. 1942.
566. Филонов Иван Степанович, род. 1916, рядовой, пропал без вести.
567. Филонов Иосиф Григорьевич, род. 1921, рядовой, пропал без вести 1941.
568. Филонов Михаил Петрович, род. 1913, рядовой, пропал без вести окт. 1941.
569. Филонов Николай Дмитриевич, род. 1908, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
570. Филонов Петр Иванович, род. 1897, рядовой, погиб в бою 13 авг. 1942. Похоронен в дер. Леоники Темкиинского р-на Смоленской обл.
571. Филонов Федор Иванович, род. 1894, рядовой, пропал без вести июн. 1943.
572. Харламов Константин Егорович, ряд. Пропал без вести в апреле 1942.
573. Цибаев Алексей Никитич, род. 1912, сержант, пропал без вести дер. Черкасово Калининской обл.
574. Цибаев Иван Никитович, род. 1922, рядовой, пропал без вести апр. 1942.
575. Цибаев Михайл Никитович, род. 1914, рядовой, пропал без вести мар. 1942.
576. Цибаев Сергей Васильевич, род. 1912, рядовой, пропал без вести дек. 1941.
577. Цибаев Сергей Иванович, род. 1913, рядовой, пропал без вести 14 авг. 1941.
578. Чивикин Петр Иванович, род. 1899, сержант, погиб в бою 11 мар. 1945. Похоронен в Германии.
579. Шабалин Андрей Яковлевич, род. 1902, мл. сержант, погиб в бою 26 мар. 1945. Похоронен в Германии.
580. Швецов Василий Данилович, род. 1900, рядовой, погиб в бою 18 апр. 1943. Похоронен в Кировском р-не Ленинградской обл.
581. Швецов Николай Степанович, род. 1918, сержант, погиб в бою 2 ноя. 1943. Похоронен в дер. Репище Невельского р-на Псковской обл.
582. Широков Петр Савельевич, род. 1918, рядовой, погиб в бою 9 авг. 1942.
583. Ширяев Алексей Павлович, род. 1924, рядовой, пропал без вести июн. 1943.
584. Шитов Филипп Васильевич, род. 1908, рядовой, пропал без вести май 1943.
585. Шмаков Александр Андреевич, род. 1921, лейтенант, погиб в бою 23 июл. 1942. Похоронен в дер. Сачково Парфинского р-на Новгородской обл.
586. Шурыгин Василий Васильевич, род. 1925, рядовой, пропал без вести 25 фев. 1945.
587. Шурыгин Василий Михайлович, род. 1918, сержант, умер от ран 26 июл. 1944. Похоронен в Порховском р-не Псковской обл.
588. Шурыгин Дмитрий Павлович, род. 1919, ряд., погиб в плену 21 дек. 1941, шталаг VI В.
589. Шурыгин Иван Петрович, ст. сержант, пропал без вести 22 апр. 1944.
590. Шурыгин Михаил Михайлович, род. 1908, рядовой, погиб в бою 16 сен. 1942. Похоронен в Воронежской обл.
591. Шурыгин Николай Павлович, род. 1916, рядовой, пропал без вести окт. 1941.
592. Шурыгин Петр Семенович, умер от ран апр. 1942. Похоронен в с. Новая Кересть Ленинградской обл.
593. Шушуев Григорий Александрович, род. 1896, рядовой, пропал без вести дек. 1942.
594. Щербаков Василий Алексеевич, род.1906, рядовой, погиб в бою 9 мая 1943. Похоронен в г. Ленинграде.

Не вошли в районную Книгу Памяти, но родились в с. Наруксово:

1. Агафонов Михаил Яковлевич, род. 1893, рядовой, пропал без вести 13 марта 1945.
2. Быков Михаил Иванович, род. 1913, мл. сержант, погиб в бою 30 авг. 1943. Похоронен в дер. Бересток Курской обл.
3. Гладков Александр Иванович, род. 1918, рядовой, пропал без вести, окт. 1941. По другим сведениям, погиб в плену 09.10.1941. Проживал в Садовке.
4. Долбунов Захар Яковлевич, род. 1898, п/б 16 авг. 1942.
5. Думцев Василий Осипович, ряд., погиб 08.07.1944. Пох. Белоруссия, Витебская обл., Станиславский р-н, д. Ковалево.
6. Дьяков Сергей Сергеевич, род. 1907. п/б 10.1941, жил в Садовке.
7. Зибаев Сергей Васильевич, умер в плену 04.01.1942.
8. Казаков Александр Иванович, род. 1921, рядовой, пропал без вести сен. 1941.
9. Козлов Степан Федорович, род. 1892. п/б 04.1942, жил в Н. Архангельском.
10. Крайнов Иван Павлович, 1913, рядовой, пропал без вести 21 июня 1943.
11. Кузин Тимофей Иванович, рядовой, умер от ран 25 мая 1942. Похоронен в дер. Дусьево Ленинградской обл.
12. Лавров Николай Николаевич, род. 1916. Погиб 10.07.1942, пох. в д. Жуковка, жена из Кочкурова.
13. Мартынов Сергей Тимофеевич, род. 1924, рядовой, погиб в бою 9 фев. 1943. Похоронен в Ленинградской обл.
14. Морозов Василий Дмитриевич, род. 1904. Ряд. п/б 12.1942 жил в Н. Архангельском.
15. Низовцев Степан Андреевич, род. 1914, ряд., п/б 09.1942, жил в Садовке.
16. Новиков Константин Петрович, род. 1919.п/б 12.1941, жил в Н. Архангельском.
17. Одуев Александр Федорович, род. 1921, ст. лейтенант, погиб 12.07.1944, пох. Белоруссия, г. Пинск.
18. Руйбайдилин Мутамед, род. 1905, рядовой, пропал без вести 18 сент. 1942.
19. Сонин Иван Иванович, род. 1921, сержант. Погиб 25.07.1943. Пох. Орловская обл. ст. Отрада.
20. Тихомиров Николай Сергеевич, род. 1908, ряд., п/б 30.08.1941 в Орловской обл., Жуковский р-н, д. Владимировка.
21. Тихонин Василий Семенович, род. 1908, ряд п/б 10.1941.
22. Толокин Захар Семенович, род 1898, рядовой, пропал без вести в дек. 1941. Жил в Н. Архангельске.
23. Шушуев Михаил Александрович, род. 1899. П/б 06.1943, жил в Садовке.

Личные воспоминания 1950-60 годы:

Моя семья проживала в самом конце ул. Горького. Первые воспоминания относятся к середине 50-х годов. Помню, что когда к соседу дяде Васе приехал сын в военной форме (он фронтовик, служил в Сибирском ВО, в будущем полковник), я увидев его в окно, произнес: «а к Пыхониным Сталин приехал!». Тогда в газетах и журналах было много портретов Сталина в военной форме.

Помню, что меня в санках зимой возили на место крушения самолета АН-2, который упал на огородах ул. 1 мая. Это где-то в районе дома старца Долбунова. Народа было много, летчик ходил около самолета. Что было с самолетом дальше — я не знаю.

Вечером 4 октября 1957 года многие жители улицы стояли и смотрели в небо, искали святящуюся точку — первый спутник Земли. А уже 12 апреля 1961 года будучи дома (мы учились во вторую смену в Саитовской школе) я услышал по радио о запуске первого космонавта.

Отец всегда на Новый год дома для детей ставил елку. Игрушек было мало и мы вешали конфеты из картошки: вырезали ломтики из картошки и обёртывали фантиками. Из бумаги клеили цепочки.

В 1959 или в 1960 году весной над селом летал самолет «Кукурузник» и сбрасывал листовки, в которых сообщалось о начале регулярных полетов пассажирского самолета до города Горький. Говорили, что одна из упаковок не раскрылась и пробила крышу одного из домов.

Война закончилась недавно и многое напоминало о ней. У нас — пацанов — для игры была настоящая берданка. Она была полностью комплектна, с затвором, но ее у нас взрослые не отбирали, ведь патронов к ней найти было невозможно. Долгое время играли немецким штык-ножом. Его мы бросали в мазанку Чивикиных и он иногда втыкался – это было успехом. В карманах были чьи-то боевые ордена и медали. Они переходили у мальчишек из кармана в карман. Фронтовики их в те времена не носили и все это терялось. У нас дома было штук 5–7 губных немецких гармошек, такое же количество зажигалок, компас, рулетка. Все это отец привез с фронта. Многие фронтовики носили еще гимнастерки, на 25 домов от переулка (что идет к кладбищам) и до конца улицы приходилось до десятка инвалидов войны: без ноги, хромых, слепых. А бригада Саитовских «певчих» (хор верующих, которые отпевали покойников и провожали их в последний путь) состояла полностью из мужчин-фронтовиков. Они шли за гробом в гимнастерках и как они пели!

Однажды из Волгограда вернулся наш друг-ровесник. Они уезжали туда, но не прижились. Он привез огромное количество немецких патронов, вероятно от карабина. Он говорил, что во дворе дома, где они жили, стояла немецкая танкетка и в ней этих патронов было полно. И это в середине 60-х годов! У каждого из нас ими были набиты полные карманы.

А еще в наших карманах были комсомольские значки КИМ. У одного из наших друзей отец работал в книжном магазине и там их списали как устаревшие. Их было сотни, но сейчас не осталось ни одного. Однажды весной, на улице, в грязи мы нашли новый пистолет ТТ. Но не успели мы его отмыть в бочке, как мальчишки повзрослее его у нас отобрали.

В кино ходили «в центр». Обычно был детский фильм в 18:00 и взрослый в 20:00. Иногда сеансов было больше. Всегда зрителей было «битком». Кассу открывали за час до начала фильма, но очередь уже была большая. На билетах проставлялись места. Всегда сверх имеющихся мест (зал примерно на 300 мест) продавали билеты без мест, т. е. с этими билетами сидели на полу. До начала сеанса в малом зале показывали короткометражные фильмы. Они были бесплатные и смотрели их стоя. Киномехаников было двое или больше. Но «основной» был Тимка (Тимофей). Он был любимцем всех — и детей и взрослых. Пленка часто рвалась и тогда зрители свистели и возмущались. А еще часто отключали свет и тогда, выждав минут 5, Тимка начинал запускать бензиновый двигатель, который размещался в небольшой будке у Дома Культуры. Запускался он плохо, взрослые выходили из зала и помогали. В вестибюле ДК висели огромные репродукции картин местного художника Буцына: «Тарас Бульба» и Шишкина «В сосновом лесу». В углу парка была танцплощадка. Это была огороженная деревянная многоугольная сцена, приподнятая над землей примерно на 0,8 метра. Но из-за малого возраста я не знаю подробностей ее работы, а в конце 60-х годов ее уже не стало.

Работники милиции регулярно вывешивали на застекленном стенде газету с карикатурами и стихами про пьяниц, дебоширов и других нарушителей. Оформление и стихи были отличные, и у стенда всегда толпился народ.

В центре села были тротуары из досок, а переулок Агафонова и часть ул. 1 мая до школьного переулка в сторону Саитовки были вымощены кругляком-булыжником. Парни вставляли в каблуки кирзовых сапог шарики от подшипников и при ходьбе из-под сапог летели искры. Первая асфальтированная дорожка появилась в 60–61 году. Это была аллея Мира, которая была обсажена липами и тополями и проходила вдоль парка. Около общественных зданий стояли столбы-фонари, на которых под стеклом ставились керосиновые лампы. Помню такой столб высотой 2,5 метра стоял у прокуратуры. Его зажигали в ночь.

Демонстрации на 1 мая и 7 ноября проводились на месте, где в 70–80 годы была автостанция и чуть ниже. Было очень много народа с флагами, транспарантами, были наряжены и немногочисленные легковые автомашины.

Интересно проходили проводы зимы на Масленницу. Много было наряженных лошадей с поддужными колокольчиками. Одну из машин ГАЗ-69 обшивали фанерой под русскую печку и на ней пекли блины. Эта машина ездила по селу и с нее Иванушка-дурачок разбрасывал в толпу блины и конфеты. За машиной бегали толпы ребятишек.

Футбольная команда села играла в первенстве области, и мы частенько видели матчи с командами многих районов. Помню проиграли Арзамасу 0:5 и Лукоянову 0:3. Перед матчем, нас, пацанов, сажали в коляску мотоцикла и везли в поле рвать полевые цветы. Они вручались гостям. Часто на матчах был духовой оркестр, которым руководил директор аптеки, вроде бы Лебедев. После забитого гола музыканты играли ТУШ.

По воскресеньям в базарном переулке был базар. Там были выстроены навесы и прилавки. Народа со всего района собиралось много. Продавали глиняные горшки, половики, ткани, телеги и сани, скот, мясо, молоко…

В 60–61 годах в село пришло электричество. Ямы под столбы рыли сами жители. Опыта не было и поэтому в комнатах было по одной слабенькой лампочке. Свет был тусклый, да и тот часто отключался, поэтому в запасе еще долго висела керосиновая лампа. Керосин, кстати, продавали в будках около центрального стадиона и у Саитовского магазина.

На ул. Полевой у Аверина и на ул. Горького у нашего соседа Пыхонина Василия были установлены самодельные ветряки, которые под действием ветра вырабатывали электричество. Это были довольно большие, массивные деревянные вышки. На верху было поворотное устройство с пропеллером. Сосед дядя Вася был очень премудрый человек. От вырабатываемого ветряком электричества у него работал большой токарный станок, водяной насос, различные сельскохозяйственные орудия. Для крыльца он выточил 6 больших трехметровых деревянных колонн. Толщина их была около 30 см в диаметре. Крылец был «Барский!». На участке он выращивал кукурузу высотой более 3 метров. Из нее он закладывал силос в бетонную яму для своей коровы. Однажды ветряк разрушил налетевший сильный ветер и дядя Вася его больше не восстанавливал.

В «Центр» и обратно в сухое время ходили по Валовой меже. Эта межа проходила по стыку огородов между улиц Калинина и 1 мая. Она проходила на протяжении всех этих улиц, но основная ее часть начиналась от старого Саитовского магазина и заканчивалась у хлебозавода. Это была довольно оживленная «магистраль».

Но в «Центр или Рубцово» мы, пацаны, попадали редко. Вся наша жизнь протекала в Саитовке. В нашем конце было многое: магазин, контора колхоза, два здания школы, пожарка, молокозавод, кирпичный завод, крахмальный завод, промкомбинат. Было много футбольных команд, и играли мы пацаны с ул. Горького на ул. Полевую и ул. Калинина. Однажды даже приглашали команду из Садовки. Стадионы были на берегу Ирсети и на горе за промкомбинатом. В конце 60-х годов мы выпросили в совхозе новые ровные сосновые слеги для ворот и сетки для них. А начинали мы играть самодельным мячом, сшитым из кирзовых сапог моим дядей. Весом он был как шар для игры в боулинг. Я застал еще ветряные мельницы. Две стояли у тракторного стана колхоза (около кладбища) и несколько штук на горе выше промкомбината. Были и в других местах. В 60-х годах одна из мельниц у тракторного стана еще работала и молола муку и для колхоза, и для жителей села.

В нашем конце жили в двух очень плохих домах несколько монашек, говорили, что они из бывшего Азрапинского монастыря. В одном, под соломенной крышей доме на ул. Полевой жили две старые монашки. Однажды мы втроем нанялись им распилить и расколоть машину березовых дров. Старшие мальчишки так подрабатывали часто. Нам было лет по 9–10. За 5 рублей мы трудились долго и мучительно.

В пожарке были дежурные, лошади и водяная ручная помпа. Рядом был водоем, облицованный бутовым камнем. Пожарка была на месте, где сейчас стоят поклонные кресты с Саитовской церкви.

Позже, в 70-е годы пожарку переселили в бывший колхозный гараж. Сейчас это место за Саитовским магазином.

Школа. В здании, которое стоит на ул. 1 мая размещались 1–4 классы семилетней школы. В некоторые годы даже было по два параллельных класса и занимались в две смены. Было тесно, спортзала не было и минимальные упражнения физкультуры проделывались прямо в классах. При школе был большой, хороший сад. Иногда нас, школьников, водили на ферму, где мы пели песни для животноводов.

В другом здании, что на ул. Горького занимались 5–7 классы. Эта школа была обнесена забором с красивыми воротами и по периметру были высажены густые кусты акации. Территория у этого здания весной высыхала быстро и по праздникам с южной стороны взрослые устраивали игру в орлянку или «в деньги». Мужики становились в круг, человек по 10–15 и метали монеты вверх. Таких кругов бывало до 5–7. Часто меня просили принести из дома большой старинный пятак. Монету старались подкинуть как можно выше и часто она залетала на крышу школы и тогда кто-то лез ее доставать. Некоторые пытались выиграть обманом: склеивали две монеты «орлами» наружу. Это быстро выявляли и нарушителя с треском прогоняли, а выигрыш отбирали. На Пасху у школы катали яйца.

Отдыхали на Ирсети, за ягодами ходили в Мерделейку, за грибами в Березки. Лазили по оврагам и особенно по самому глубокому — Ворониному. На дне оврагов били многочисленные родники с холодной и вкусной водой. Берега у Ирсети были чистыми, из-за того, что по берегам пасли коров, овец, лошадей. Местами были омута глубиной более двух метров. Были случаи, что в речке тонули люди. В конце 50-х и начале 60-х годов Ирсеть перегораживали деревянной плотиной. Получалось замечательное место отдыха для всего села, правда подъезд к речке был со всех улиц плохой. Но плотины каждую весну сносил паводок и впоследствии их уже не восстанавливали. А с улицы 1 мая (от Кирлейки) через Ирсеть к Крахмало-терочному заводу был перекинут подвесной мост. Его опоры до сих пор должны сохраниться по обоим берегам. Около завода стоял пятистенный дом семьи директора завода Христова. Их сын учился со мной в первых классах.

Сосновая роща на крутом берегу Ирсети возникла по инициативе Н. М. Цыбаева в начале 70-х годов. Он работал в то время руководителем одного из Главков министерства лесного хозяйства РСФСР и использовал свое служебное положение в интересах Наруксова. Сажали работники Разинского лесхоза. Но посадки прижились с третьего раза: были засухи, потравы скотом…

Рыбу в Ирсети ловили плетенками, руками, удочками, а в глубоких местах и небольшими бреднями или наметками. Однажды со взрослыми уже вечером, пройдя километра два с небольшой наметкой, хотели вернуться ни с чем. Но на месте Изюмого моста (был мост через Ирсеть между Наруксовом и Садовкой по течению реки) выловили сразу два ведра огольцов и пескарей. Кроме такой рыбы водилась тарашка и щуки.

В селах того времени было много «больных на голову», т. е. глуповатых людей. Часто в наш конец приходил Вася Юрчин. Его странностью было то, что он собирал пузырьки из-под одеколона, лекарств… Жители заранее припасали эту тару и отдавали ему. Куда он все это девал — неизвестно. Однажды ему отдали целую связку лаптей и он вез их волоком по улице, поднимая пыль. Приходил Леня Шагаський и Серега Головашкин. Последний был добрый, вежливый старик. Куда они делись в конце 60-х годов — неизвестно.

Часто по улицам на лошади с телегой проезжали сборщики вторсырья. Они собирали тряпье и металлолом. Рассчитывались не деньгами, а лампочками и батарейками к карманным фонарикам, глиняными свистульками, надувными шарами.

Иногда на поляне у колхозной конторы вечером вешали экран и показывали кино. Зрители стояли и сидели на траве. Клуб в бывшей конторе отделения совхоза открыли примерно в 1968 году. Работниками клуба были муж и жена Агафоновы. На кино приходило от 5 до 40 человек.

В 1962 году, осенью, после сокращения района, были назначены выборы в новый районный Совет. Один из избирательных участков всегда организовывался в школе на ул. 1 мая. Отец взял меня на выборы, мне было 10 лет. Народа было очень много. На первом этаже, в комнате, где занимался 1-й класс, был буфет. Продавали батоны и за ними была давка. На втором этаже, в комнате, где учился 3-й класс, была оборудована комната для голосования. Комната была забила до отказа. Стоял шум, крики. В полученных бюллетенях вычеркивали всех. Крики: «Можно ли вычеркивать карандашом? Как вычеркивать — крест на крест или построчно?». Вычеркивали на подоконниках, в единственной кабине. Ждали освобождения перьевой ручки. Через несколько дней в районной газете были опубликованы результаты выборов. Всех избрали с результатом — 99,9 %. Смеясь, взрослые рассказывали, что один местный мордвин говорил: «Чиркал, чиркал, а она прошел!»

В первой половине 60-х годов резко ухудшилось снабжение населения хлебом. Хлеб продавали по спискам. Обычно по полбуханки на едока. Но и эту норму получить было сложно. Люди бегали с 6 часов утра из магазина в магазин: «Где будут давать?». Займешь очередь в одном магазине, а оказывается будут давать в другом. Народа собиралось до 1 тыс. человек, стояли по несколько часов. Ругань, духота, всем не доставалось. Один раз в очереди я потерял сознание и очнулся на лужайке у магазина, хлеба уже не было. Иногда продавали хлеб с кузова автомашины. Нас, мелюзгу, взрослые швыряли с бортов. Однажды об железку разодрал руку. Выручали нашу семью две незамужние тетки, которые свой пай хлеба отдавали нам. Так продолжалось года 2–3. После снятия Хрущева с должности (октябрь 1964) с хлебом стало получше. В нашей семье интеллигентов коровы не было, т. к. сенокосы нам были не положены. Мимо нашего дома на телегах во флягах возили молоко на молокозавод из соседних сел. С молокозавода обратно на фермы везли обрат. Мать для нас 4-х братьев раз в неделю покупала у возчиков украдкой флягу обрата за 1 рубль (большие по тем временам деньги). И в любое время мы подбегали к фляге и пили эту синенькую водичку.

В начале 60-х годов появились первые телевизоры. В нашем конце он был у И. П. Пыхонина — работника СельПО. Трансляция шла из Саранска, антенны были очень высокие, изображение было слабое и часто пропадало. Посмотреть хотелось всем — и взрослым и детям, а домик у них был маленький и мог вместить не многих. Тогда в комнате устанавливались несколько больших зеркал и изображение ими направлялось в окно, на улицу. На улице у окна собиралось много народа и смотрели отраженное зеркалами изображение. Звука слышно не было.

В центре села на столбе был установлен радио — репродуктор «колокол». Из него радиопередачи слышались издалека. В середине 60-х годов установили еще несколько репродукторов: в Саитовке, напротив сегодняшнего магазина и на территории сельхозтехники.

---

Источники: Данные Починковского народного музея, районная газета за 1967–2010 гг., воспоминания Я. А. Дерябина, И. П. Пыхонина, И. И. Балаева, А. А. Пыхонина, П. В. Брайцева. Часть сведений, основанных на воспоминаниях, могут быть неточными. Основная цель статьи — сохранить имена и события ушедшего времени, дать отправную точку всем желающим для пополнения данного исторического обзора и для будущих исследований.

Информация о материале

Статьи

Страницы истории

03 октября 2018

Хорошо забытое старое. Часть 1

Оглавление:

• Нижегородские «места памяти» архитектора Маричелли
• О Починках в печатных изданиях
• • В. Г. Короленко «В голодный год»
  • М. В. Овчинников «Очерк Нижегородской губернии в историко-географическом отношении»
  • П. Семёнов-Тян-Шанский «Географическо-статистический словарь Российской империи», 1873 г.
  • П. Паллас «Путешествие по разным провинциям Российской империи часть 1», 1773 г.
  • Б. М. Ляпунов «Говоры Лукояновского уезда» (в журнале «Живая старина»), 1884 г.
  • В. В. Докучаев «Лукояновский уезд» (в работе «Материалы к оценке земель Нижегородской губернии»), 1884 г.
  • Н. И. Русинов. Лукояновский уезд Нижегородской губернии. (в журнале «Нижегородский сборник»), 1869 год.

Первая часть этой работы представляет собой сборник малоизвестных материалов, касающихся, в той или иной степени, Починок, починковцев и близлежащих сёл Лукояновского уезда.

Начнём с работы Дмитрия Черниховского об архитекторе Маричелли, опубликованной недавно на сайте Галины Филимоновой в рамках проекта «Места памяти Нижегородской области» (http://www.gttp.ru/MP/mp_98.htm). Несмотря на то, что Починки здесь упомянуты вскользь, материал представляет несомненный интерес в первую очередь для местных жителей.

Нижегородские «места памяти» архитектора Маричелли

Имя иностранного архитектора Гауденцио Маричелли ди Бедиллора в России известно, в первую очередь, в связи со строительством колокольни собора Шуйско-Смоленской Богоматери (Воскресенского собора) в городе Шуе Ивановской области. Это сооружение, которое начинал строить Маричелли, считается самым выдающимся в городе (высота соборной колокольни — 106,5 метров). Известно, что архитектор строил колокольню с 1810 по 1819 годы, когда, доведённая до четвёртого яруса, она обрушилась. Было заведено судебное дело. По одной из версий, Маричелли тут же бесследно исчез и, притворившись сумасшедшим, бежал за границу.

Есть и другая версия: находясь под судом по делу об обрушении колокольни, зодчий продолжал работать в шуйских окрестностях ещё два года. В 1820-х годах по его проектам были построены колокольни в Лежневе (1823 год) и Тетеринском (около Нерехты), корпуса Гостиного двора в Шуе. Маричелли приписывают также дворец Татищева в Вичуге. Некоторые исследователи предполагали, что, покинув Россию, он продолжал работать в Европе и оставил там свои постройки, которые ещё «всплывут» со временем. Впрочем, последнее предположение не оправдалось: в мае 1822 года Маричелли умер и был похоронен в России — в заштатном городке Починок Нижегородской губернии. И если следы его захоронения в Починках ещё предстоит отыскать, то ответ на вопрос, как он там оказался, уже существует.

Дело в том, что в РГИА в Петербурге был найден интересный документ — «Дело о смерти Грузинского Архитектора Камберлена и об определении на место его другого чиновника. Тут же об Архитекторах в Грузию Маричелли и Мичурине». Оказывается, что в 1821 году, по разрешению властей, Маричелли покинул Шую. В феврале 1822 года он был назначен губернским архитектором Грузии.

Получив казенные деньги на проезд до Тифлиса, жалованье и бумагу от Императора Александра Павловича на беспрепятственный проезд, предоставление лошадей и проводников, он отправился в путь. Но не доехал. 22 марта 1822 года Маричелли остановился на ночлег в заштатном городке Починок Нижегородской губернии, где его хватил паралич, «от действия коего лишился он языка и движения правых руки и ноги». Около двух месяцев он провёл на частной квартире «в крестьянском доме… ничего не говорящим и не могущим встать с постели».

Тяжёлая болезнь архитектора вызвала беспокойство начальства (петербургского, грузинского и нижегородского). Исполняющий должность нижегородского гражданского губернатора регулярно сообщал в Петербург о состоянии здоровья больного. В одном из первых докладов о состоянии Маричелли отмечалось, что «было сделано распоряжение как о пользовании его, так и о приличном помещении… хотя по старости лет неблагонадёжен к скорому выздоровлению, но штабной лекарь Ролонтовский принял на себя обязанность употреблять к поправлению его здоровья все верные способы, для чего отведена ему удобная квартира». Ролонтовский, взявшийся «пользовать» Маричелли, отмечал, что «по важности случившейся с ним болезни от удара паралича и старости лет его не предвидит он никакой к лечению надежды». Через два месяца «оный архитектор по совершении над ним таинства миропомазания 27 минувшего мая умер, и тело его предано земле по христианскому обряду».

В пухлом архивном деле хранится продолжительная переписка между петербургскими и нижегородскими чиновниками на предмет возврата неотработанных казённых денег, взятых Маричелли. Имущество архитектора продали с аукциона в Нижегородском Губернском правлении. Собранные деньги вернули казне, но значительной части всё же не хватило. Родственников, претендующих на имущество архитектора, не объявилось. Была надежда на обнаружение и продажу недвижимости в целях восполнения казённых трат, но недвижимости у Маричелли также не обнаружилось.

О Починках в печатных изданиях

В. Г. Короленко «В голодный год»

Очерки «В голодный год» вышли в 1892 г. Эта книга явилась результатом активной деятельности Короленко по устройству бесплатных столовых для голодающих в Нижегородской губернии. Очерки с трудом прошли через цензуру.

О жизни и творчестве Владимира Галактионовича Короленко можно прочитать здесь:

http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/61040/Короленко

или здесь:

http://www.znaniy.com/k/298-korolenko-vladimir-galaktionovich.html

В публикуемых выдержках речь идёт о Починках и Василёв Майдане.

…III.

…звание столицы оспаривается у Лукоянова другим центром — Починками. Это большое село, расположенное южнее и не забывающее своего титула «заштатный город». Там издавна приютились и канцелярия предводителя, и воинское присутствие, и земская управа, оттуда, собственно, исходит по меньшей мере половина тех «политических мер», которые доставили уезду всероссийскую известность…

…Уступая обстоятельствам и как будто еще не собравшись с мыслями, лукояновское попечительство согласилось в принципе допустить столовую сначала в Починках, затем, после изрядной переписки — и в Лукоянове…

…V. БУНТОВЩИКИ-ВАСИЛЕВЦЫ

Ясный день с признаками весны. Мы направляемся в «заштатный город Починки» отчасти для того, чтобы прицениться к хлебу для столовых, частью же меня влечет любопытство: по средам и четвергам в Починках — знаменитый в уезде базар, смущавший многих своей грандиозностью и обилием продажного хлеба «в голодающем уезде».

Тройка хуторских лошадей, запряженная гусем, выносит нас из сугробов полевой дороги на простор «починковского» тракта. Здесь мы прежде всего встречаем большое село, Василев-Майдан, населенный «кочубейством». С этой интересной этнографической группой (давними переселенцами из Западного края), резко отличающейся от коренного населения, я еще надеюсь познакомить читателя в дальнейших очерках, а пока остановлюсь на некоторых чертах из истории Василева-Майдана, отмеченных тоже своего рода оригинальной типичностью.

Дело в том, что в этом огромном селе живут исконные «бунтовщики», давно известные в уезде. С самого освобождения крестьян василевцы не платят выкупных платежей (внося, впрочем, государственные и земские повинности), а с 1878 года, когда они переведены на обязательный выкуп, — уплатили всего девять рублей шестьдесят копеек этого сбора. История эта, отчасти рассказанная ныне местным летописцем на страницах «Нижегородских губернских ведомостей», прошла через несколько разнообразных периодов и до настоящего времени мало подвинулась к какому бы то ни было решению. Василевцев убеждали, василевцев приводили к покорности, василевцев секли… А василевцы знают одно: бунтуют, да и только. И бунт, и укрощение бунта равно отмечены чертами несомненной самобытности и даже, если хотите, почти бессознательного юмора. Однажды, лет, если не ошибаюсь, восемнадцать назад {При губернаторе гр. Кутайсове.}, за василевцев решили приняться вплотную. Нужно было достигнуть двух целей: во-первых, заставить василевцев фактически принять надел, во-вторых, из этого логически должна была истекать необходимость платить выкупные. И вот в село «нагнали» особо организованную команду сотских, целый сермяжный баталион, который расквартировали на иждивение василевцев, подлежавших усмирению. Меры усмирения состояли в следующем. Рано утром сотские запрягали лошадей в сохи и выводили хозяина. Один из «усмирителей» вел под уздцы лошадь, другие два тащили за сохой ее владельца. В таком виде оригинальный отряд выезжал на надельную землю. Здесь усмиряемых разводили по полосам, затем сошник вставлялся в землю, передний сотский брал опять лошадь под уздцы, двое других клали руки хозяина на рассоху. Видя, что таким образом дело клонится к некоему символу «обработки надела», василевец производил, с своей стороны, некий символ бунта: чтобы доказать, что он «наделу не принимает» и желает бунтовать, невольный пахарь, вместо того чтобы идти за сохой, ложился на землю. Тогда над «бунтующим» тотчас же открывалось заседание волостного суда, который, по распоряжению «энергичного» губернатора, выезжал для этого на василевские поля. Живо составлялся соответствующий приговор, который тут же, пользуясь удобным положением бунтовщика, и приводили в исполнение: василевца драли, потом поднимали под руки и опять ставили к сохе, а он опять ложился. И так далее. При этом, и ложась, и поднимаясь, василевец имел сомнительное удовольствие видеть кругом, на нивах, своих односельцев-мирян, «бунтовавших» с таким же благодушием и усмиряемых с таким же успехом… К вечеру и усмиряемые-василевцы, и усмирители-сотские возвращались с оригинальной работы домой и более или менее мирно садились за общий ужин…

Сколько времени длились эти экзекуции, — сказать трудно, во всяком случае «бунт» продолжается до сих пор. Откуда и как он начался? Быть может, удастся в архивах разыскать письменную историю этого истинно русского «возмущения». Теперь же приходится довольствоваться седыми и, надо сказать, почти легендарными преданиями. Имение некогда принадлежало очень крупному землевладельцу Лубяновскому, о котором говорилось выше. При выкупе произошли пререкания. Крестьяне, сначала не соглашавшиеся на предложенные условия, вынуждены были впоследствии мириться с худшими. Как передают они сами, им отвели в надел, пеньки из-под вырубленной лесной площади, вместо удобной земли. Правда ли это, или нет, — не знаю. Во всяком случае вышла какая-то путаница и замешательство, которые крестьяне понимают именно в этом смысле. Далее темное предание говорит о каких-то двух таинственных личностях, которые, будто бы, явились в село, оставили тут «золотую грамоту» и уехали. Уехали и потонули «в тумане минувшего». А василевцы грамоту прочли, поняли из нее, что помещику уступать не следует, и на том себя утвердили. И с тех пор «бунтуют».

Были ли на самом деле эти два таинственных незнакомца, или их вовсе не было? Признаюсь, после того, как мне пришлось ознакомиться с некоторыми чертами лукояновской истории вообще, — я сильно сомневаюсь в реальности этих фигур. В глухих местах бродят слишком часто разные призраки, своего рода олицетворения таинственной путаницы, в которой некому разобраться. К тому же в лукояновских уездах, кажется, слишком уж склонны к изобретению таких удобных незнакомцев…

Автор статьи в «Губернских ведомостях», о которой я говорил выше, приводит еще одну своеобразную черту василевской истории. В некоторое время в обществе явился раскол: одна часть крестьян, которой надоело бунтовать, решила покориться и выказала готовность платить. Тогда… это совершенно естественно — местной полиции представился случай обнаружить распорядительность. И недоимки стали поступать все успешнее, пока… не остановились вовсе. Оказалось, что к поддавшимся василевцам была применена круговая порука, и с них стали брать, что было можно, за остальных. Увидало тогда меньшинство, что «бунтовать» во всяком случае выгоднее, и опять перестало платить.

Каковы же, однако, сами эти «бунтовщики» в остальных отношениях? Местный священник, благочинный Г. Н. Гуляев, пастырь непокорного стада (и притом, — позволю себе прибавить, — пастырь в истинном значении этого слова), рекомендует их, как отличных прихожан, смирных и кротких людей. Не правда ли, это опять неожиданная черта во всей этой оригинальной истории?.. Как бы то ни было, по пословице: «добрая слава лежит, худая бежит», василевцы пользуются своей бунтовской репутацией не только в уезде, но и в губернии. Годы этого «бунта» и этих усмирений легли бременем на василевцев, хозяйство расшатано, валится кое-как, через пень-колоду, и василевские нищие ходят с сумами далеко по окрестностям даже в обыкновенные годы.

Как же избавиться от этого хронического недоразумения? У лукояновской продовольственной комиссии явилась на этот счет своя «идея», заимствованная, очевидно, у почтенного Мымрецова: василевцев решено «не пущать», и с 1873 года им не выдают паспортов на отхожие заработки. Теперь они вновь обратились в уездный съезд земских начальников с просьбой, ввиду неурожая, разрешить им отход на промысла, но 9 октября земский начальник известил волостное правление, что в этой просьбе съездом отказано. Года за два василевцев вдобавок посетил страшный пожар (пламя «слизнуло» почти все село целиком). За пожаром пришел и голод, и вот эта минута сочтена удобной для окончательного усмирения. Предполагалось лишить бунтовщиков огня и воды, не выдавать ни паспортов, ни зерна ссуды… Боже мой, но ведь они уже доказали свою закоренелость и теперь могли добунтоваться прямо до голодной смерти!

К счастью для василевцев и к чести губернских властей проект отвергнут, выдача паспортов разрешена губернатором, и рука помощи не минула непокорного села. Несколько лет назад кто-то, кажется именно кто-то из бывших земцев, человек простой и умеющий говорить с мужиком по-человечьи, убедил василевцев, что их положение не ухудшится, если они станут пахать надельную землю. И они стали пахать, но выкупных все-таки не платят, тем более что не имеют надежды уплатить всю накопившуюся годами недоимку… Таким образом, первая половина программы, над которой так долго и тщетно трудилась некогда почтенная команда кутайсовских сотских, все же исполнена. Теперь вдобавок василевец видел руку помощи, протянутую к нему среди невзгоды. Послужит ли это к прекращению «бунта»? Едва ли, конечно, если не будет сделана попытка устранения коренных причин неурядицы…

VI. «ЗАШТАТНЫЙ ГОРОД». — «СТОЛОВАЯ». — ОПЯТЬ «СПОКОЙСТВИЕ УЕЗДА». — БАЗАР И ПАРАДОКСЫ ГОЛОДНОГО ГОДА

«Заштатный город» Починки был настоящим городом при Екатерине. В архиве одной из местных церквей недавно найден документ, в котором протоиерей Георгий Алексеев описывает сильными чертами «бывший в 1795 году мая 3 дня происходивший в первом, во втором и в третьем часах пополудни превеличайший, престрашнейший пожар в городе Починках, в котором по сгорении собора, двух церквей, духовного правления, соляных амбаров, полиции, цейгауса и разного строения до шести сот дворов, оказалось, что в огненном пламени жизнь свою положили два священника, Александр и Иоанн, и крестьян обоего пола тридцать человек, да обжегшихся по причине отвсюду разлившихся пламени с ветром и вихрем человек до сорока… В которое время и я, грешный протопоп, хотя опален был огнем, однако богу, давшему мне силу и способность, благодарение: ибо между самого горящего строения пробежав к реке Рудне, жизнь свою спас». {В 1894 г. Починки опять постигнуты страшным пожаром: сгорело до 200 домов.}

Надо думать, что именно этот пожар решил участь Починок и обратил их в село. Однако Починки не забывают прошлого и предпочитают именоваться «заштатным городом». В нем помещается уездная земская управа, происходят собрания земства и — один раз в месяц — заседания уездной продовольственной комиссии. Таким образом, Починки по праву могут считаться второй столицей Лукояновского уезда, и, говорят, отсюда, собственно, исходит то, что впоследствии стали называть «лукояновским духом».

Дух этот чувствуется здесь и сильнее, и гуще. В Починках господа лукояновские дворяне собираются охотнее, чем в Лукоянове, тут им и уютнее, и свободнее. Здесь, в особом доме помещается канцелярия предводителя дворянства, М. А. Философова. Здесь же пребывает и действует коллежский советник Ильин, письмоводитель предводителя, он же секретарь воинского присутствия, он же непременный член всех учреждений, куда только может проникнуть ловкий человек, считающийся «правой рукой» самого предводителя. От усиленных приемов какого-то лекарства лицо его приобрело темносиний цвет, и потому его зовут «синим письмоводителем». Кличка, отчасти напоминающая «Синюю бороду», звучит чем-то таинственным и грозным. И действительно, это особа грозная для злополучных сельских властей. Если господин Философов получил свою опереточную диктатуру от генерала Баранова, то диктатура, которою облечен его письмоводитель, является уже далеко не опереточной для крестьянского населения. Он облагает это «подвластное население» данями и пошлинами, которые порой официально требуются канцелярией предводителя. Так, он открыто взимает с волостных правлений плату за призывные бланки, которые по закону рассылаются даром. Он обложил пятикопеечным сбором всех призывных, вынувших дальний жребий, наконец, от времени до времени, раза два-три в год он циркулярно рассылает по волостным правлениям билеты на лотерею, на которой разыгрываются какие-то неведомого происхождения муфты, ротонды и тому подобные предметы… «Приказано брать и берешь», — со вздохом говорят старосты, которым «синий письмоводитель» предоставляет редкий случай выиграть дамскую муфту или шляпку городского фасона. Господа лукояновские дворяне усердно закрывали школы и больницы. Нельзя, однако, не признать, что наряду с этим канцелярия их представителя стремилась ввести в деревню «городскую культуру»…

Дом, где помещается канцелярия предводителя, принадлежит крестьянскому обществу, у которого он был снят в аренду. Любопытно, однако, что общество ничего не получает за это помещение: «письмоводитель», заплатив за первый год, затем прекратил это баловство, а всякому, кто заикался о правах общества, умел зажать рот и дать почувствовать, что, с наступлением «новой дворянской зры», оспаривать завоевания «первенствующего сословия» довольно неудобно.

Впоследствии, отчасти благодаря «голодному году», все это выплыло на свет божий. Один из земских начальников, г. Бобоедов, состоял в открытой вражде с господином Философовым и «уездной продовольственной комиссией». По этому самому он пользовался поддержкой «губернии». Во время одного из объездов своего участка он наткнулся на следы незаконных поборов со стороны канцелярии предводителя. Простодушные старшины, как оказалось, заносили их в официальные книги! Началось дело, и, наконец, в октябре 1894 года коллежский советник Ильин предстал перед судом. К удивлению публики, собравшейся на заседании суда, на скамье подсудимых оказался уже не коллежский советник Ильин, а рясофорный инок Арзамасского Высокогорского монастыря. Почтенный отшельник не отрицал незаконных сборов и, нимало не щадя своих покровителей, доказывал только, что незаконные сборы были заведомым обычаем в лукояновских дворянских учреждениях. Суд вынес смиренному монаху обвинительный приговор, отчасти, быть может, смягченный тем, что подсудимый уже удалился от греховного мира. {Любопытно, что в то время он не имел еще права на монашеское одеяние, так как принят в послушники только в 1896 году. Все это было оглашено в газетах («Русская жизнь», 1893 г., № 33, «Нижегор. лист.», «Русск. вед.»).} Во всяком случае коллежский советник Ильин сошел со сцены, а крестьянскому обществу удалось отвоевать свой дом, чуть не перешедший, благодаря давности владения, в собственность первенствующего лукояновского сословия…

Однако вернемся к прерванному повествованию…

В Починках (если не ошибаюсь, по инициативе госпожи Е. Н. Струговщиковой) открыта огромная столовая на двести пятьдесят человек. У двери ее — целая толпа: нищие, нищенки, старики, старухи, дети. Это еще не попавшие или не имеющие надежды попасть в столовую. Вот захожий странник, сгорбленный под котомкой, с посохом в руке, с огромной бородой и острыми, внимательными глазами. Много исходил он свету, но, видимо, здесь наткнулся на новое, еще невиданное учреждение и исследует его своим, наблюдательным взглядом, оценивая шансы поживиться и на свою странницкую долю. А вот и простодушные лица детей… Они плохо сознают, что происходит кругом. Они только голодны и смотрят на хлеб бесхитростными, грустными, широко открытыми глазами.

Ни наружного вида, ни подробностей организации этой столовой я описывать не стану. Все это уже известно читающей публике из брошюры Л. Н. Толстого и многих других описаний. Все столовые более или менее повторяли в главном свой первообраз. Здесь же я напомню только, что самое возникновение этого «опасного» учреждения в средоточии лукояновской оппозиции — следует считать результатом минутной слабости уездного попечительства. На дальнейшие просьбы о разрешении новых столовых оно отвечало уже решительным отказом, — «для избежания нареканий на лиц, заведующих продовольствием в уезде».

Теперь несколько слов о знаменитом базаре.

Впрочем, и тут я не стану повторять всем известных описаний сельского базара: скажу только, что базар в Починках, действительно, огромный, а к весне, перед началом распутицы, на нем стали появляться сотни возов овса…

Вот в этом все дело; овес есть все-таки хлеб. Итак, в голодающем уезде на базаре появляется хлеб. Это зрелище поистине соблазнительное, и вот почему «починковский базар» стал вдруг фигурировать во всех донесениях из Лукояновского уезда и каждый раз, как кто-либо из «губернии» приезжал, чтобы «увидеть голод» в уезде, господа лукояновские деятели вели его на этот базар: смотрите! И приезжие из губернии по большей части смущались: в самом деле — продают, покупают, толпы народа, сотни возов овса! …

…Теперь возвратимся к починковскому базару. Огромная площадь, толпа народа. Ряд деревянный, ряд «красного товара», ряд железный, конный, наконец — возы овса…

…Часа в четыре мы выехали из Починок. Базар поредел. Едем тихо: на дороге много «обгону», пристяжка то и дело вязнет в глубоком снегу… Пьяных, как и на базаре, не видно; не слышно песни: возвращаются налегке, — видно, что продавцов на базаре больше, чем покупателей.

Вот на дороге остановка: распряженные сани с незначительной кладью, на санях сидит мужик, на снегу лежит лошадь, положив, как собака, голову на передние ноги, и по временам тяжело, глубоко вздыхает… Возы осторожно объезжают застигнутого бедою мужика, наши лошади пугливо жмутся и, объехав, подхватывают сразу, убегая в панике от молчаливой драмы, понятной даже и лошадиному сердцу.

Я оборачиваюсь назад. Неуклюжая починковская колокольня еще видна над снегами, по дорогам тянутся черными точками возы разъезжающегося базара… В лицо дует холодеющий ветер… К ночи еще будет мороз. Две-три ночи теплых, — и дороги станут непроезжими, и уже трудно будет доставлять хлеб туда, куда — по ошибке ли, или по принципу, вольно или невольно, — не успеют доставить его раньше.

Вот опять красивая перспектива непокорного Василева-Майдана, с церковью на высоком холме… Вечерняя заря угасает за синеющими снегами. Ветряные мельницы стоят, рисуясь на золоте заката, не шелохнув крылами, точно в самом деле мертвые великаны. Ямщик развлекает меня рассказом о том, как ныне дешево можно жениться, да кстати, не подозревая этого, разрешает еще один парадокс голодного года. Говорят, в уезде много свадеб. Это опять фактически неверно: свадеб меньше, но все же женятся. И что всего страннее: женятся бедняки. Ямщик бесхитростно разрешает загадку: девки дешевы. В тех местах за них берут «кладку» рублей по пятидесяти, по сто. Теперь можно взять девку из хорошей семьи за бесценок, только с хлеба долой. Подумывал было сына женить, — теперь не женишь, потом опять вздорожают.

— Так что же?

— Неохота ее-то по миру пускать… Первый-то год лелеем мы все-таки их, а тут в доме, кроме лебеды, ничего! Нехорошо!

Так вот комментарий к этому «обилию свадеб», которое тоже приводилось, в качестве аргумента, в пользу «благосостояния уезда» и которое, вдобавок, по точной справке, оказывается такой же уткой, как и усиление пьянства, как и хорошая торговля… {Теперь (1906–7 год) в голодающих местностях отцы продают дочерей торговцам живого товара. Прогресс русского голода очевидный.}

…Уже в начале нынешнего столетия огромные жалованные владения Разумовских, населенные переселенцами, распались на две части: одна пошла в приданое князю Кочубею, другая Репнину. Этот последний владелец был хозяином Василева-Майдана, где и доныне одна местность называется «Репнинскими или Репьевскими сечами». Впоследствии Василев-Майдан и некоторые более западные поселения перешли к кн. Витгенштейну, а от него к Федору Петровичу Лубяновскому. Восточная, более значительная часть бывших имений Разумовских осталась за Кочубеями, и центр их, Новая слобода, до сих пор носит местное название «Кочубеевской слободы», а тянувшие к ней по крепостной зависимости села и деревни известны под общим названием «Кочубейства».

В «Новой слободе» воспоминания о прошлом также смутны. Один служащий в кочубеевской вотчинной конторе, состарившийся среди черных шкафов с разными «вотчинными делами», почерпнул из запаса своей старой памяти несколько обрывков: слободское и околослободское население составилось, повидимому, не в раз и не из одного места. Разные названия, как будаки (будто бы от обуви, вроде «котов»), паны (из польских краев), лемаенки (из Малороссии), — обозначают разные наслоения этого пришлого люда. Первая церковь куплена стариками на снос в селе Березенках (около Починок) {Петропавловская — прим. автора} и перевезена в слободу в 1791 году. В двадцатых годах управляющий кочубеевскими вотчинами Караулов вздумал было заняться «обрушением» кочубеевцев. В чем собственно было дело и какой опасностью грозили несчастные особенности «панских» костюмов — понять трудно, но только поньки (юбка из коричневого грубого домотканного сукна) и суконные же пояса, поверх поньки,— подверглись вдруг жесточайшему гонению. По приказанию Караулова, бурмистры резали на бабах эти юбки, срывали пояса и водили их в таком виде по селу «для сраму». Оказалось, однако, что народ не отступился от своей одежды. Он забыл свое происхождение и старую родину, оставил многие обычаи, изменил в значительной степени даже язык,— но вынес все гонения, и отстоял особенности костюма…

Полный текст произведения «В голодный год» можно прочитать здесь:

http://az.lib.ru/k/korolenko_w_g/text_1040-1.shtml

М. В. Овчинников «Очерк Нижегородской губернии в историко-географическом отношении»

М. В. Овчинников (1847–1893), инспектор народных училищ, писатель. В Нижнем Новгороде жил с 1881 г. До 1889 года являлся редактором неофициальной части «Нижегородских губернских ведомостей». Пользовался псевдонимом «Нижегородец». Работа написана в 1885 г.

П. Семёнов-Тян-Шанский «Географическо-статистический словарь Российской империи», 1873 г.

Подробнее об авторе можно узнать здесь:

http://nplit.ru/books/item/f00/s00/z0000044/st056.shtml

П. Паллас «Путешествие по разным провинциям Российской империи часть 1», 1773 г.

Подробнее об авторе первого печатного труда о Починках смотрите здесь:

http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/98326/Паллас

Полную версию записей П.А. Палласа можно прочитать здесь: (см. Приложение 1)

Б. М. Ляпунов «Говоры Лукояновского уезда» (в журнале «Живая старина»), 1884 г.

Сведения о Ляпунове можно найти здесь:

http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/75369/Ляпунов

Журнал можно скачать здесь: (см. Приложение 2)

В. В. Докучаев «Лукояновский уезд» (в работе «Материалы к оценке земель Нижегородской губернии»), 1884 г.

Сведения о Докучаеве и его деятельности содержатся здесь:

http://ru.wikipedia.org/wiki/Докучаев,_Василий_Васильевич

Материалы данной работы достаточно специфичны. Они содержат сведения о составе земельных пород и представляют интерес, пожалуй, только для специалистов.

Н. И. Русинов. Лукояновский уезд Нижегородской губернии. (в журнале «Нижегородский сборник»), 1869 год.

Русинов (Николай Иванович, 1820–1886) — писатель. Участвовал в подготовке крестьянской реформы в Нижегородской губернии, затем состоял мировым посредником, председателем лукояновской уездной земской управы и деятельным гласным нижегородского губернского земского собрания. Много сделал для сельского хозяйства в крае, созвав в 1863 г. в Лукоянове сельскохозяйственный съезд и устроив там, в 1883 г., общество земледелия и сельской промышленности. Написал: «Сведения о современном состоянии сельского хозяйства Нижегородской губернии» («Памятная книжка Нижегородской губ. на 1865 г.»), «Лукояновский уезд Нижегородской губ.» (в «Нижегородском Сборнике» А. С. Гацисского, т. 1, 1867, и т. V, 1875) и др.

(Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона)

Информация о материале

Статьи

Страницы истории

27 ноября 2018

Тайна названия села Шишадеево

В России по итогам Всероссийской переписи населения насчитывалось 155511 населенных пунктов, в том числе 153125 (93,5%) сельские поселения. Все они имеют свои географические названия (топонимы), часто полученные во время своего зарождения. Особенно это характерно для сельских поселений. Топонимы бывают вполне понятные, не требующие расшифровки. Но немало и таких топонимов, смысл и происхождение которых является загадкой. К их числу, на мой взгляд, относится и название моей Малой Родины села Шишадеево.

Односельчане и жители окрестных сел полностью не произносят названия села, а называют его в сокращенном варианте: — «Шадево». Я думаю, что на карте России больше нет населенного пункта с таким названием. Основанием так думать является отсутствие в поисковиках Интернета какого-либо другого населенного пункта с таким же или похожим названием.

Происхождение названия села (топонима «Шишадеево») мне установить не удалось. Однако в поиске расшифровки данного топонима я наткнулся на статью об истории происхождения фамилии Шиша (https://7lafa.com/pagefamilies.php?id=369851), в которой говорится, что данная фамилия образована от аналогичного прозвища и высказываются две версии толкования прозвища: 1. «В пермских говорах, — говорится в статье, — «шиша» имело значение «бедный люд»; 2. в пензенских говорах шишей называли «род самого простого овина для сушки конопли».

Очевидно, что первая часть названия села происходит от слова «шиша». Встает вопрос, что означает вторая часть названия «деево»? Выяснилось, что в России название «Деево» носят несколько населенных пунктов, например, село в Алапаевском районе Свердловской области. Название села в данном случае связывают с фамилией его основателя вольнослужащего Деева. В свою очередь фамилия «Деев» происходит от старинного имени Дей (Ганжина И. М. Словарь современных русских фамилий), ранее широко распространенного на Руси. Следовательно, можно предположить, что топоним Шишадеево образован двумя самостоятельными словами: «шиша» и «Дей».

Какое же из двух выше приведенных толкований слова «шиша» легло в основу топонима? Наиболее вероятно, что в основе названия села лежит второе толкование. Видимо начало селу положил некто Дей, который в районе современного села построил шишу (овин), где сушил коноплю. Данную постройку окружающие стали называть шиша Деева. Село, возникшее в данном месте, стали называть единым словом Шишадеево, заменив окончания «а» на «о», как принято в данной местности, например, Тагаево. Шагаево, Никитино и др.

За правдоподобность выдвинутой версии говорит, во-первых, то, что юг современной Нижегородской области и Пензенская область территориально близки, отсюда «пензенские говоры». Во-вторых, в данной местности издавна выращивали коноплю, которая очень широко использовалась в хозяйстве. Из семян били конопляное масло; из волокон пряли пряжу и ткали посконь (ткань из конопли), из которой шили будничную рабочую одежду; вили веревки, канаты, плели рыболовные снасти и др. Технологический процесс обработки конопли включал следующее: выращенную коноплю выдергивали (брали), связывали в снопы, вымолачивали семя для производства масла. Обмолоченные снопы сплачивали в плоты и опускали в реку Стыршу (вымочка необходима для того, чтобы волокна отставали от стебля), после вымочки стебли высушивали. Поскольку вымоченные снопы вытаскивали из реки уже поздней осенью, когда шли дожди, то необходимо было их сушить под крышей (отсюда шиши). Высушенные после вымочки стебли конопли называются пенькой. Далее пеньку дробили, освобождали от костры (трепали) и получали кудель, из которой пряли пряжу. Отмечу, что и во времена колхозного строя конопля была одной из наиболее выгодных культур для колхозников. Пеньку сдавали на Починковский пенькозавод, за что получали деньги, часть которых выдавали колхозникам на трудодни, заработанные именно на конопляных работах. Другие трудодни оплачивались только натуральной платой, обычно зерном.

Таким образом, я пришел к выводу, что в основе топонима «Шишадеево» лежит конкретное имя Дей и характер его хозяйственной деятельности: выращивание и обработка конопли, для чего он использовал шишу. Я не претендую на безусловную истинность моей версии, она всего лишь версия. Возможно есть и другие версии, но мне они неизвестны. Поэтому я буду рад, если кто-то отзовется и выскажет свое мнение на этот счет. Мой электронный адрес: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.

Уроженец села Шишадеева (1948 г. р.)
Кандидат географических наук, профессор
Корнев Иван Николаевич

Информация о материале

Статьи

Страницы истории

08 мая 2017

И. И. Балаев
Об одном прошу… (воспоминания бывшего военнопленного)

Оглавление:

• Предисловие
• Глава I. Мирная жизнь
• Глава II. Фронтовые пути-дороги
• Глава III. Плен
• Глава IV. Снова дороги, снова лагеря
• Глава V. Львовский лагерь «Цитадель»
• Глава VI. На земле врага. Побег
• Глава VII. Снова в строю
• Глава VIII. О войне в мирное время
• Примечания
• Об авторе

Предисловие

Великая Отечественная война для многих из нас, живущих на этой планете, уже в какой-то степени, далекая история. Но в преддверии юбилейных дат, какой является и 60-летие со дня Победы, проявляется более обостренное и повышенное внимание к событиям 1941–45 годов.

Минувшая война оставила глубокий след в сердце каждого, соприкасавшегося с ней, и память об этих трагических годах еще долго не будет заживать. Но есть немного еще живущих людей, для которых это была особая война.

Эти люди пережили ужасы фашистских концлагерей, где миллионы военнопленных подвергались изощренным издевательствам. После окончания боевых действий вышло немало книг, кинофильмов и других свидетельств о пережитом. В этом ряду особую ценность имеют не в такой степени исследования историков, публицистов, литераторов, как воспоминания очевидцев, которые, грубо говоря, на своей шкуре испытали каждодневный ужас близкой смерти и смогли остаться в этом аду людьми, что было непросто и суждено было далеко не каждому.

Перед нами воспоминания человека, видевшего все это вблизи и попытавшегося выразить пережитое на бумаге. Эти воспоминания не претендуют ни в коей мере на истину в последней инстанции, это просто рассказ о пережитом, где есть весьма интересные наблюдения. Автор не пытается выглядеть героем, он просто описывает все, что он пережил и прочувствовал.

Воспоминания лишены, и это правильно, привычной для последних лет идеологической зашоренности, когда в коммунистические времена существовали только две краски: белая и черная. Поэтому далеко не все немцы были фашистами, как мы привыкли видеть это по военным фильмам и книгам.

На мой взгляд, автором непредвзято и искренне написаны строки о плене. Он попытался понять и оценить свое положение и ощущения того времени. И все это не может не привлекать.

Автор, несмотря на все послевоенные трудности, когда к людям, выжившим в плену, относились как к предателям и смотрели на них в лучшем случае, как на людей второго сорта, нашел свое место в жизни, стал полезен обществу и своим близким, защитил кандидатскую диссертацию, опубликовал десятки научных и публицистических статей.

Глубокий смысл и значение данной книги в том, что нельзя ни в коей мере предавать забвению память миллионов уничтоженных фашизмом людей и сделать все возможное, чтобы это никогда не повторилось.

Глава I. Мирная жизнь

Ранняя весна. Лагерь военнопленных во Львове. Проснувшись утром, заключенные увидели в некоторых местах на территории лагеря побеги молодой, проросшей за ночь травы. Многие бросились ее есть. Я стал кричать им:

— Перестаньте! Вы умрете! Прекратите, не троньте траву! Вы ум-ре-те!..

И тут я проснулся в холодном поту. Лежу в теплой постели, уснуть уже не удастся, в голове проносятся воспоминанья, вся своя долгая жизнь. На календаре ноябрь 2004 года. Разве мог я подумать, что выживу, доживу до дней сегодняшних, пройдя через ад войны и фашистских лагерей.

Вспомнилось детство в небольшой деревушке Даниловка. Наша семья была единственной русской семьей в маленькой мордовской деревне. В начале 20-х годов ХХ века часть малоземельных крестьян переселилась из мордовского села Кендя на свободные земли недалеко от волостного центра с. Азрапино Лукояновского уезда Нижегородской губернии, там и осели. По рассказам моего отца, один из крестьян, Данила Куприянович, за четверть самогона уговорил переселенцев выбрать его старостой. С тех пор и стали называть поселение Даниловкой. Сейчас деревни нет, но на ее месте раскинулось Починковское ЛПУМГ с одной из крупнейших компрессорных станций газопровода Уренгой-Помары-Ужгород.

Как и у всех, детство было голодное, бедное, но беззаботное и счастливое. В школу ходили за 3 километра в село Азрапино. Хорошо помню учителя Вирясова, родом который был из села Пермеево сегодняшнего Большеболдинского района.

Хотелось учиться и, несмотря на финансовые трудности семьи, удалось окончить в 1938 году Лысковский сельскохозяйственный рабфак. Они были организованы в начале 20-х годов как филиалы ВУЗов. Рабфаки давали серьезную общеобразовательную подготовку и были ступенькой для поступления в высшие учебные заведения. Поступил в Горьковский государственный университет, но из-за болезни родителей пришлось взять академический отпуск после 1 курса обучения. Вернулся в родное село Азрапино, стал учителем семилетней школы, где проработал до 3 февраля 1940 года. Обзавелся семьей, в жены выбрал коллегу по работе, учителя начальных классов Татьяну Лавровну Сидорову. В выпускном классе было всего 7 учеников и среди них смышленый паренек Гуськов Коля. Ни он, ни я не могли знать, что судьба сведет нас через несколько лет при самых неожиданных и трагических обстоятельствах.

Началась война с белофиннами, и в первых числах февраля я был призван на действительную военную службу. Многие из нас понимали, что большой войны не избежать, это лишь вопрос времени. Но все были уверены в скорой и малокровной победе над любым врагом. О больших потерях, невзгодах и лишениях для всей страны мыслей не было.

Районный центр Наруксово, куда мы, новобранцы, должны были прибыть, находился в 5 километрах от Азрапина. Провожали до Наруксова нас и родные, жены. Настроение было у всех тревожное, ведь шла финская война. Создавалось какое-то подсознательное чувство, что друг моей жизни — жена Таня, прощается со мной, если не навсегда, то, во всяком случае, на многие годы. А она уже ждала ребенка.

Из Наруксова до железнодорожной станции Ужовка, около 40 километров, ехали на лошадях, в санях. Было нас человек 15. Пять призывников-учителей из Азрапина и 10 из Наруксова. Зима, мороз, по русскому обычаю на дорожку выпили и доехали незаметно, быстро.

Лейтенант, сопровождавший группу призывников, на наши вопросы, куда, в какую часть едем, все время отделывался молчанием. Мы на этот счет строили различные догадки, предположения. Многие из нас сходились в этих предположениях на том, что после небольшой подготовки нас направят на фронт: ведь финская компания была в самом разгаре! Поездом утром следующего дня приехали в Горький. Только там нам сообщили, что сегодня вечером прибудем к месту назначения. Так и произошло, вечером мы были в поселке Фролищи, что под Гороховцом.

Ночью хорошо покормили, а утром сообщили, что нас зачисляют в отдельный местный 128 стрелковый взвод Московского военного округа. Часть располагалась в зданиях какого-то бывшего монастыря. Месяц напряженной подготовки, принятие присяги и… праздничный обед!

Несли караульную службу по охране складов специального назначения Московского военного округа.

Служить во Фролищах пришлось полгода. Кроме несения караульной службы, усиленно занимались изучением уставов, материальной части различных видов стрелкового оружия, огневой, строевой и физической подготовкой. Такая всесторонняя подготовка впоследствии пригодилась как мне, так и всем другим военнослужащим.

Утром 13 марта нам сообщили приятную новость: закончилась война с белофиннами победой Советского народа и оружия.

В июле 1940 года в часть поступили уведомления для сдачи вступительных экзаменов в военные учебные заведения, в том числе и Харьковское военно-медицинское училище. Меня с товарищами вызвали в часть и порекомендовали сдать экзамены. Все мы были молоды, комсомольцы, отказываться в то время и в той обстановке было не принято. В штабе оформили документы и… поехали.

Проездом, нам было разрешено на несколько часов заехать домой. Стоял прекрасный безоблачный солнечный летний день. Я простился с малюткой дочкой, женой и поехал в город Харьков.

По прибытии нужно было пройти ряд комиссий: мандатную, медицинскую и другие. Сдал и экзамены. Вместе со мной поступил и земляк — завуч Азрапинской семилетней школы Переводов. Судьба его трагична. Летом 1941 года он был направлен военфельдшером под Москву, где в сентябре этого же года пропал без вести.

И вот я курсант первого курса фельдшерского отделения Харьковского военно-медицинского училища.

Прошли краткосрочные Змиевские летние лагеря для молодых курсантов.

После них начались систематические занятия по учебному расписанию. Специальные учебные дисциплины, военно-санитарная тактика, противохимическая защита, огневая, строевая и физическая и, конечно, политическая подготовка. Большой объем в системе подготовки курсантов имели политические занятия.

Занятия были довольно напряженными. Ко всему этому появились и ночные учебные тревоги, марш-броски. В воскресенье мы, курсанты, имели возможность получить на несколько часов увольнительную в город.

Занимались увлеченно, упорно, настойчиво. Преподавательский состав училища состоял из военных, штатских и работавших по найму. Это были в основной массе высококвалифицированные и опытные наставники.

Ходили в различные наряды. В строю пели наиболее популярные тогда песни: «Если завтра война…», «Три танкиста», «Любимый город», «Катюша». Все эти песни исполнялись с удовольствием. Для желающих и увлекающихся рисованием даже был организован художественный кружок, которым руководил известный в Харькове художник Шульга.

Прозанимались до первой половины июня 1941 года. Оставалось прослужить еще один год.

В ночь на 22-е июня курсантам было приказано ложиться спать только в верхней одежде, иметь при себе противогаз. Рано утром была объявлена боевая тревога. Никто из начальства нам утром 22-го ничего официально не сообщил, но мы поняли, что что-то случилось. Было объявлено, что по радио будет передано важное правительственное сообщение, курсантам всем быть у репродукторов. Стояло безветренное солнечное утро. Как сейчас слышу взволнованный, встревоженный голос заместителя председателя Совета народных комиссаров и народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова: «Граждане и гражданки Советского Союза… cегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас…» Началась война.

Мы, молодые курсанты, наивно полагали, что война продлится недолго и будет закончена полным разгромом вероломного фашистского агрессора. Но последующее выступление председателя Совнаркома И. В. Сталина 3 июля 1941 года по радио в значительной мере развеяло наши наивные иллюзии о скорой победе: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры!.. Над нашей Родиной нависла серьезная опасность…»

С этого времени все чаще стали проводиться боевые тревоги. В начале июля все курсанты, не говоря уже о командном и политическом составе училища, были абсолютно уверены в том, что выпуск из училища будет досрочным.

Над городом ночью стали появляться вражеские самолеты. Во время налетов объявлялась тревога, и курсанты быстро разбирали из пирамид свои винтовки с боевыми патронами, противогазы и выбегали на территорию училищного двора, где нами были вырыты укрытия. Правда, необходимо отметить, что первые вражеские налеты с воздуха не приносили городу существенного вреда. Из-за сильного огня зенитной артиллерии вражеские стервятники вынуждены были летать очень высоко, и бомбы падали бесприцельно. Нашей авиации не было видно.

Появились в городе первые вражеские листовки, сброшенные с

самолетов. В конце июля 1941 года над территорией училища было сброшено очень много листков. Мы сначала не сообразили, что это за листки, подняли, стали читать. Текст был более чем оригинален. Привожу дословно: «Бей жида политрука — рожа просит кирпича!» Такой текст не мог вызывать симпатий к фашистской Германии, на что рассчитывали немцы, а наоборот, вызывал возмущение. Было непонятно, как, имея мощную пропагандистскую машину, большую численность сочувствующих белоэмигрантов, немецкое командование не может использовать все это качественно и в нужном им направлении. Как показал дальнейший ход войны, фашизм на самом деле прилагал много усилий для подготовки пропагандистских подразделений в воинских частях. Но тогда эта первая листовка врага, сброшенная над Харьковом, шокировала нас своей во всех отношениях чудовищной безграмотностью и беспардонностью. Листовки были собраны и переданы нашим командирам.

Все чаще объявлялись ночные тревоги. Город готовился к обороне, увольнительные отменили. В госпиталях Харькова появились первые раненые. На выгрузку раненых из эшелонов, которые прибывали, как правило, ночью, направлялись и курсанты нашего училища. А днем — нормальные плановые занятия, согласно расписанию. Все напряженнее готовили нас к защите Родины на поле брани.

Стало известно, что в городе задержан первый вражеский шпион. В трамвае один «милиционер» подошел к кондуктору с намерением приобрести проездной билет, хотя тогда для работников милиции проезд всеми видами городского транспорта был бесплатный. Кондукторша была удивлена этим обстоятельством, но не подала виду, продала ему билет, на следующей остановке сумела сообщить о странном пассажире стоящим военным, и «милиционер» был задержан.

Курсантов военных училищ, в том числе и военно-медицинского, командование Харьковского гарнизона и органы Советской власти все чаще стали привлекать на строительство оборонительных сооружений вокруг города, часто с ночлегом на месте работы. Положение на фронтах становилось все более и более напряженным. В сводках Совинформбюро появилось «Полтавское направление». Теперь мы уже все были уверены, что досрочный выпуск курсантов — это вопрос лишь нескольких недель, а может быть и дней.

С вечера над городом при помощи специальных лебедок стали поднимать большое количество аэростатов заграждения. Мы их называли «колбасой». Рано утром их приземляли теми же лебедками. В городе было установлено также много зениток. Харьков все больше становился прифронтовым городом. Город активно готовили к защите от врага.

Стали появляться фашистские самолеты, целью которых были не военные объекты, а жилые кварталы, школы, больницы.

В первой половине сентября 1941 года учебные занятия для курсантов, только что переведенных на второй курс, официально были завершены. Со дня на день ожидали досрочного выпуска.

Во второй половине сентября нам выдали офицерское обмундирование, прицепили по два «кубаря» на петлицы, что соответствовало присвоению звания — лейтенант. С полученными денежно-вещевыми аттестатами часть выпускников, в том числе и меня, направили в распоряжение Харьковского военного округа. Приказа о присвоении звания военных фельдшеров еще не было, в училище пояснили, что представления отосланы в Москву и приказ Наркома обороны поступит несколько позже. Ждать некогда, время горячее, тревожное, фронту необходимы медики.

В начале октября мы попрощались с училищем и прибыли в распоряжение Военного округа, штаб которого располагался в городе. С группой товарищей я был направлен в район Донбасса, где формировались или пополнялись части и соединения для отправки на фронт.

Глава II. Фронтовые пути-дороги

Из Харькова поездом выехали в сторону Донбасса. Прибыли в Ворошиловград (сегодняшний Луганск), в пригороде которого на переформировке находился стрелковый полк, куда нас — группу военфельдшеров — и направили.

Стояла слякотная осенняя погода. В казармах этого полка мобилизованным и прибывшим из госпиталей делали прививки против дизентерии, брюшного тифа, столбняка, а также мы многократно участвовали в полевых учениях и строительстве оборонительных сооружений вокруг города. В результате каких-то причин через 7–8 суток группу военфельдшеров из полка направили в кавалерийские части.

Ехали на попутном транспорте, шли пешком по осенней грязи. В результате добрались до какого-то степного хутора, в котором располагалась полевая комендатура, занимавшаяся расквартировкой частей, выведенных из зоны боевых действий.

Из здания комендатуры вышел 40–45-летний армейский капитан с полевыми петлицами, серьезными, внимательными и уставшими глазами. Его окружили прибывшие офицеры и солдаты из госпиталей, военных училищ, отставшие по каким-то причинам от своих частей. Человек 20–25. У всех к коменданту хутора один вопрос — найти свою часть, соединение, как туда добраться. Причем, каждый из нас называл номер своей воинской части. Капитан, не называя номеров частей, молча, каждому дает клочок бумаги, где написан адрес части. На бумажке была приписка: «Запомните название хутора, бумажку сожгите!» Сначала мы, не успевшие еще побывать на передовой, недоумевали, к чему такая предосторожность? Потом поняли, что среди прибывших мог быть враг, поэтому такая предусмотрительность капитана была просто необходима.

На этом наши мытарства на пути поиска своих частей не закончились. По ошибке нам указали лесной массив недалеко от хутора. В лесу находилась только что прибывшая с фронта сильно потрепанная стрелковая дивизия, в которой после боев осталось всего лишь около 250 солдат и офицеров.

Встретил нас старшина, объяснивший, что это не кавалерийская дивизия, следовательно, не наша часть. Однако он порекомендовал нам идти к помощнику начальника штаба дивизии и попросить зачислить нас в штат формирующейся дивизии. Дивизия на хорошем счету, отлично дралась, часть пополнят очень быстро и скоро направят на фронт. А вам не все ли равно, в каких частях воевать? А что тут думать: оставаться на месте или по грязи и холоду продолжать поиски своей части? Майор внимательно посмотрел наши документы, подумал немного и сказал:

— Товарищи, не могу я вас зачислить в свое соединение, хотя потребность в медицинском персонале велика. Дело в том, что вы не рядовой состав. Военфельдшеры — кадры Красной Армии. В отношении же рядового состава дело значительно проще, и ответственность взял бы на себя. Переночуйте у нас в землянке, вас накормят, а утром продолжайте искать свое подразделение.

Мы поняли, что разговор исчерпан, извинились, отдали воинскую честь, развернулись и вышли. Старшина распорядился выдать нам по 100 грамм «фронтовых», хорошо накормили, и за ночь, которая прошла спокойно, мы неплохо отдохнули.

На следующий день на одном хуторе мы, наконец, нашли свою воинскую часть: 161-й кавалерийский полк 56 кавалерийской дивизии 1-го отдельного конного корпуса особого назначения. Как и положено, представились по начальству: зашли в штаб полка и доложили о прибытии майору — начальнику штаба.

Сразу же нас распределили по эскадронам, по одному военфельдшеру на эскадрон. Остальные были направлены в другие полки дивизии.

Командиром конного корпуса был генерал-майор Ф. А. Пархоменко. Командиром дивизии — генерал-майор Ильин. Командиром полка — майор Эмерсуилов. Командиром эскадрона, куда попал я, — старший лейтенант Ходов, ординарцем при котором служил рядовой Урвилов.

Поместили в хате, в которой уже квартировал командир взвода с двумя младшими командирами. Дивизия прибыла на пополнение и переформирование 3 дня назад.

Начались лихорадочные солдатские будни. Мне выделили коня, назначили коневода. Но военфельдшеров несколько обескуражил такой поворот событий: мы никогда не служили в кавалерийских частях. Но приказ есть приказ, и его необходимо выполнять. В эскадроне началась ускоренная подготовка троих санитаров: обращение с ранеными, использование подручных средств при их выносе из зоны ружейно-пулеметного огня, пользование бинтом, техника перевязок и другие приемы работы. Одновременно в составе эскадрона проводились полевые учения: отрабатывали езду на коне в строю, применение шашки, стрельбу из винтовки, автомата, пистолета.

Медленно, но прибывало пополнение: солдаты и офицеры. Поставлялись лошади, фураж, продовольствие, боеприпасы. Кавалеристы несли также караульную службу у помещения штаба полка, вокруг хутора, связными и т. п.

Запомнился случай с задержанием переодетого вражеского разведчика. Близ хутора конный патруль спросил идущую навстречу женщину средних лет:

— Гражданка, куда ведет эта дорога?

В ответ на этот и повторный вопрос — молчание. Женщина у патрульного вызвала явное подозрение, и он ее арестовал.

С поднятыми руками ее привели в штаб полка. Там выяснилось, что задержанная женщина оказалась переодетым немцем. Бойцы потом долго иронизировали по этому случаю: «Эта «хохлушка» не приласкает!» Сразу же были значительно усилены наряды вокруг хутора и на подступах к нему.

Нарабатывали опыт работы с шанцевым инструментом, гранатой, бутылками с зажигательной смесью. Необходимо сказать, что национальный состав полка был весьма разнообразен. Служили русские, белорусы, казахи, узбеки, грузины. Никакой вражды между ними не было.

Прожили в этом хуторе с неделю. Потом поступил приказ выступить на передовую. Солдатские сборы недолгие. Один за другим выстроились эскадроны полка и различные вспомогательные службы: санитарные части, кухни, взвод конной разведки, взвод автоматчиков. Военфельдшер со своей санитарной сумкой всегда должен находиться в составе своего эскадрона. Рядом выстроились другие полки дивизии. За нашим соединением на некотором расстоянии следуют другие дивизии корпуса со своими службами, штабами и военным имуществом.

С наступлением полной темноты была подана команда: выступить в поход. Взвод конной разведки пропустили в голову колонны.

Наступили сильные поздние осенние заморозки. По колонне был передан приказ: «Разговаривать только „полушепотом“, не кричать, не подавать громких команд и приказаний».

Через 6–7 часов после выступления в поход появились хорошо различимые всполохи — верный признак того, что мы находимся недалеко от передовой. Четко слышна артиллерийская канонада. Потом и ружейно-пулеметная перестрелка. Тихая команда: «Полку рассредоточиться по эскадронам и взводам! На передовой подменяем часть пехотных подразделений». Начинало брезжить, светать, основательно подморозило.

Полку было приказано занять позиции в районе села Бирюково(1). Рядом находилась железнодорожная станция Голута. Вдоль село разделяла река Кондрючья. Это была Ворошиловградская область.

На рассвете, подъезжая к этому хутору, полк уже понес первые потери: большим осколком разворотило ступню правой ноги главврачу санчасти полка, который сразу же был направлен в медсанбат дивизии. Его место немедленно занял бывший заместитель, военврач III-го ранга Айларов, осетин по национальности. Такова ирония военной судьбы: человек, который должен был руководить медико-санитарной службой полка при проведении боевых операций, сам оказался в первой же перестрелке тяжелораненым и выбывшим на длительное время из строя. Война показала, что потери среди медицинского и санитарного персонала были очень высоки, но об этом будет сказано позже.

Спешились, коноводов, в качестве которых назначили солдат более пожилого возраста, с лошадьми оставили примерно в одном километре от хутора. У окраин полуразрушенного населенного пункта нам стали попадаться бойцы пехотного батальона, к которому присоединились подразделения нашего полка. Таким образом, мы действовали в обороне как пехотная часть.

На окраине хутора мы впервые увидели убитого врага. Солдат в зеленой форме, пехотинец, убитый нашим автоматчиком, когда он ехал по улице села на мотоцикле с разведывательной целью. Убит наповал, пулей в висок. Он был крупный, с голубыми глазами и белокурыми волосами. Жалости не было. Зачем ты пришел на нашу землю? Что тебе здесь было нужно? Жил бы со своей «фрау» у себя дома. При таких обстоятельствах я встретился с первым врагом.

Немцы били по селу Бирюково частым минометным и ружейно-пулеметным огнем. Сильно беспокоила и вражеская артиллерия. В наших подразделениях автоматического оружия было мало, поэтому ответный огонь не был столь интенсивным. Стреляли из винтовок, реже из автоматов, двух пулеметов «Максим», артиллерийской батареи, которая была придана нашему кавалерийскому полку.

Почему не хватало оружия, боеприпасов? Неужели страна не смогла обеспечить армию патронами? По воле случая попав воевать в кавалерию, скажу, что в той войне роль кавалерии была минимальной. На вооружении кавалеристов были карабины и… шашки! Шашки против немецких автоматов. Автоматов в начальный период войны было мало. Вот что говорил про автоматическое оружие тогдашний нарком обороны страны, член Политбюро ВКП(б) К. Е. Ворошилов: «Где это нам набрать столько пуль, если поставим ППШ? Это же не наберешься!» (ППШ — советский автомат. Автор) (2).

Министру обороны патроны были дороже солдат! Ничего не было в достатке: оружия, боеприпасов, продовольствия, фуража. Кроме людей. Людей никто не жалел.

Да, часто жизнь солдата была дешевле винтовочного патрона. Не потому ли наши людские потери в прошедшей войне значительно превышают потери неприятеля?

Несмотря на сильный огонь врага, полк вместе с пехотным батальоном словно вгрызлись в хутор и его окрестности. И отходить без приказа не собирались.

Появились первые раненые, в том числе несколько гражданских лиц из хутора, несмотря на то что во время боя они находились в подвалах, погребах и других укрытиях. Да и жителей на хуторе оставалось немного.

Кое-что о медико-санитарной службе в кавалерийских частях на передовой. В каждом эскадроне, а это 170–180 человек и 100 лошадей, был один военфельдшер, во взводах — по одному-двум наскоро подготовленных санитаров, которые одновременно выполняли роль бойцов.

У военфельдшера была санитарная сумка с необходимым количеством перевязочного материала и некоторых лекарств. Ему же полагался коновод. Санитары-бойцы имели лишь несколько личных, индивидуальных пакетов.

Выносили раненых из плотной зоны огня, не дожидаясь окончания боя, потом — в тыл на гужевом транспорте, часто на попутном. О скорой эвакуации раненых в тыл часто не было речи. Военфельдшер всегда находился с эскадроном, то есть на передовой линии. Если в стрелковом батальоне военфельдшер мог находиться в относительном тылу от передовой (500 метров), то в эскадроне, пусть он находится и в пешем строю, этого никогда быть не может: средний медперсонал ВСЕГДА с эскадроном, никакого тыла у него нет. С одной стороны это и хорошо — находясь непосредственно на передовой, он имел возможность быстрее, оперативнее выносить раненых из плотной зоны огня. Но это приводило и к большим потерям среди медицинского персонала.

В полковой медико-санитарной части по штатам военного времени должно быть 1–2 врача, 2–3 военфельдшера, несколько санитаров, две двуколки с санитарным имуществом (перевязочный материал, медикаменты, жгуты, необходимый инструментарий, несколько носилок и т. п.).

В кавалерийских дивизиях были медсанбаты, которые во время непосредственных боевых действий развертывают небольшие полевые госпитали. В корпусе госпиталя не было: всей санитарной службой в дивизиях руководил военврач второго ранга, которому придавалось в подчинение для более оперативного руководства и работы 1–2 военфельдшера и несколько санитаров. Кроме того, у начальника медслужбы корпуса имелось несколько грузовых автомашин, которые он отправлял в случае острой необходимости то в один, то в другой медсанбат дивизий, т. е. туда, где проходят самые горячие бои. Медсанбаты имели также 1–2 грузовика. Конечно, во время жарких боев командиры для отправки раненых в тыл используют и попутные транспортные средства, которые подвозят горючее, боеприпасы, живой резерв.

Бой все более разгорался. В эскадроне появился один раненый. Перевязал и оттащил его в небольшое укрытие. В санчасть полка, которая находилась в другом хуторе на расстоянии от линии огня примерно одного километра, отправили двух гражданских раненых: одну женщину и семилетнего мальчика. В принципе гражданских лиц не полагалось отправлять в военные медико-санитарные подразделения, но командование пошло на этот шаг: на передовой, естественно, не было больниц и медпунктов для населения, и наших советских людей необходимо было как-то спасать, оказывать им первую помощь, а потом и лечение.

Особенно беспокоил нас систематический вражеский минометный и пулеметный огонь. Большая часть села разрушена, горят отдельные дома, недалеко от них трупы лошадей, иногда коров. Во многих местах вместо домов торчат только печные трубы. Типичная, часто потом встречающаяся картина войны.

К вечеру с обеих сторон дуэль-перестрелка стала постепенно стихать, а с наступлением темноты наступила почти полная тишина. Ни одна из сторон никуда не продвинулась. Наши части с наступлением темноты остались в разрушенном селе и близлежащих районах, вражеские части — в западном направлении, где-то за большой балкой. Предупредили, чтобы внутри хат без маскировки не зажигали свет.

Подъехала кухня, и с удовольствием первый раз за сутки съели разваренный гороховый концентрат с хлебом.

Ночью оставшиеся жители рассказывали об отношении немецких солдат к населению, когда ими был занят хутор. Отобрали все теплые вещи: валенки, шапки, одеяла, пальто, варежки. Потом добрались и до различных сундуков: «реквизировали» костюмы, отрезы, фуфайки, особенно вышитые украинские рубашки и рушники. Потом забирали все съестное: млеко, яйки, масло, сало… грабь-армия! В ходе дальнейших боев мы будем часто встречаться с фактами мародерства вражеской армии. Не эти ли украинские рушники я увижу в немецком особняке в пригороде Берлина в 1945 году?

На другой день бой продолжился с еще большей силой. В периоды относительного затишья повара для своих кухонь использовали часть только что перебитого домашнего скота.

Во второй половине дня был совершен массированный налет вражеской авиации на наши позиции, который продолжался около 15–20 минут. Весьма основательно досталось нашей единственной артиллерийской батарее. Она была практически уничтожена, хотя прислуга осталась совершенно невредимой. Казалось бы, что могло остаться живого после такого массированного и сравнительно длительного налета авиации?! Но вот налет закончился, и командиры приказали подсчитать потери. В полку двое убитых и четверо легко раненных, не считая потерь в соседнем стрелковом батальоне, которые также были небольшими.

Срочная, самая необходимая и неотложная помощь раненым, эвакуация их из зоны непосредственного боя. В физическом отношении это очень тяжелый труд, но часто помогают бойцы, чтобы помочь своему раненому товарищу, быстрее вынести его из опасной зоны.

Дальнейший боевой опыт в войне показал, что самое главное в спасении жизни раненого — это вынести его из зоны непосредственного ружейно-пулеметного огня и оказать ему первую помощь. В системе оказания первой помощи вынос из зоны огня — самая тяжелая и опасная работа. Ведь часто на передовой невозможно использовать не только транспорт, но даже носилки. С раненым приходится ползти по-пластунски. И если на него наложена более или менее грамотная повязка, на полковом медпункте таких раненых не задерживают. Вводят противостолбнячную сыворотку и немедленно отправляют в медсанбат, где ему уже будет оказана более квалифицированная медицинская помощь.

При выносе раненых с поля боя среди санитаров и военфельдшеров были большие потери. Знаю случай, когда наши санитары попали под огонь наших же «катюш». Впечатления не из приятных. У меня имеются данные о потерях одной из санитарных рот на реке Неман. В течение 21 июля 1944 года из 23 человек численного состава рота потеряла 4 человека убитыми: Рябоконь Г. Т., Суйков П. С., Медведев И. И., Смирнов Г. Т., и 4 ранеными (3). И это только за один день более благоприятного в военном отношении июля 1944 года!

По приказу командования части, после бомбежки отошли от села на 1 км для перегруппировки и принятия пищи. Через некоторое время объявили, что кухня разбита и обеда не будет. Питание в боевых условиях было нерегулярным. В лучшем случае ели один раз в день. Лошади в пищу не шли, а вот убитый домашний скот использовался, если мясо было еще свежим. В окопах, которые раньше были заняты немцами, нашли обрывки и целые немецкие газеты. Спросили разрешения посмотреть их у политрука эскадрона. «Читайте, если хотите и если можете», — ответит тот. Стал читать для себя и товарищей, так как немецким немного владел. Газета для солдат вермахта «Soldaten zeitung». Были опубликованы вести с фронта, но привлекла внимание статья на второй странице с рисунком. На рисунке изображен большой, хороший, благоустроенный дом, обсаженный украинскими пирамидальными тополями. Поодаль от него — различные вспомогательные и хозяйственные постройки. Над рисунком заголовок: «Германский солдат! Желаешь ли ты иметь хороший хутор на завоеванной земле Украины?» Текст статьи воспроизвожу по памяти.

«Германский солдат! Земля Украины, которую ты завоевал, весьма плодородна. Эта земля — глубокий и жирный чернозем. На земле бывшей Украины можно получать высокие урожаи различных культур. Можно прибыльно выращивать садовые культуры, бахчевые, ягоды, виноград, успешно разводить различный домашний скот и птицу. Климат завоеванной тобой земли прекрасен. Хочешь ли ты иметь такой хутор на Украине? Тогда выполняй свой воинский долг, воюй хорошо, до конца, до полной победы! И тогда завоеванная тобой земля будет принадлежать тебе. После победоносного окончания войны ты займешься мирным трудом, и будешь иметь в своем пользовании большие богатства…»

Эта статья у солдат и офицеров пробудила ярое возмущение и была лучше любых лекций и бесед политрука о борьбе с наглым врагом.

… Вести со всех фронтов неблагоприятные: немцы продолжают наступление почти на всех направлениях, наши войска отходят все дальше на восток, в глубь страны.

Из дома нет писем, как там?

Под вечер поступил приказ: перегруппировать полки дивизии, привести себя после массированной бомбежки в порядок и изменить направление движения соединения. Наш полк по этому приказу должен был следовать во втором эшелоне, как бы в обход села Бирюково. Сначала продвижение в спешенном строю проходило относительно благополучно. Идем рассредоточенно, поэскадронно час, второй, потом, не доходя около двух километров до какого-то хутора, попали под такой губительный ружейно-пулеметный и минометный огонь, что все эскадроны первого и второго эшелонов вынуждены были залечь на открытом, невыгодном для наших подразделений месте. Третьему эшелону дивизии было приказано продвинуться вперед, и хутор нашими войсками был взят в полукольцо.

Интенсивно продолжался огонь со стороны противника. Поднять голову было просто невозможно. Мы лежали на открытом пространстве, на холодной голой земле, выкопать какое-либо укрытие было невозможно. Наши стреляли очень редко: было мало патронов, мин, артиллерийских снарядов.

Через 30–40 минут на небольшом расстоянии от хутора по грунтовой дороге мы увидели отступающего врага. Пять мотоциклов с колясками, набитых автоматчиками и двумя минометами. Было досадно, что мы не смогли уничтожить или хотя бы задержать, взять в плен небольшую группу вражеского заслона.

Создавалось впечатление, что наши войска в первые недели и месяцы войны вели бои без каких-либо, хотя бы приблизительных, данных войсковой разведки. Не было боевого опыта как у офицеров, так и у рядовых бойцов.

В этом бою потери полка были не слишком большие. В каждом эскадроне по 1–2 человека убитых и столько же раненых. Но в масштабах кавалерийской дивизии потери были все же ощутимые. Убитых хоронили в наспех приготовленных неглубоких братских могилах. У погибших забирались документы и оружие. Каких-либо памятников, тем более крестов, не ставилось. Не было и табличек с именами похороненных. Боевые условия, а в основном наше русское какое-то пренебрежительное отношение и к живым, и к мертвым. Это одна их основных причин того, что в настоящее время каждый третий погибший солдат и офицер считаются без вести пропавшими, ведь документы, списки погибших также часто терялись.

Переносили раненых, накладывали повязки и отправляли их в тыл. Все это ползком по-пластунски, с помощью конников-красноармейцев. Кровь, человеческое мясо, мат, стоны и крики. Несколько ближе к тылам полков появились санитарные двуколки или попутные автомашины.

Один полк прошел через хутор, чтобы выяснить, не осталось ли вражеских солдат, другие полки, вся дивизия, как и весь конный корпус, предварительно выставив конный взвод разведки, осторожно стали продвигаться вперед. В это время коноводы подвели коней, и мы стали передвигаться в конном строю. Передвигались медленно, осторожно, держа все время впереди на расстоянии 300–400 метров небольшие группы конной разведки. Километра полтора-два продвижение проходило относительно спокойно с перестрелкой с обеих сторон.

Солнце клонило к закату. Была хорошая предзимняя погода. На конях бойцы немного отдышались.

Безусловно, вражеская разведка работала лучше нашей. Как только мы вышли на ровную местность, немцы открыли массированный артиллерийский и минометный огонь. К счастью, жертв от этого огня почти не было. В полку было убито и ранено осколками только несколько лошадей. Тяжелораненых коней пристрелили. Тяжелое это дело — пристреливать своего друга — коня. При этом трудно смотреть в глаза животным, некоторые солдаты не сдерживали слез.

Ночевка в степи и занятие круговой обороны. Окопались. Подвезенными боеприпасами наполнили патронташи, санитарные сумки — ватой, бинтами, йодом… Строго было приказано никому не спать, но ночь прошла спокойно.

Надо отметить, что в начальный период войны немцы ночью боевые операции не проводили. Потом, в ходе продолжения войны, это правило ими не соблюдалось.

Ноябрьские дни и ночи были в Донбассе холодными. То наступали сильные заморозки, то слякотные дожди с мокрым снегом. Потом опять заморозки. На полях, в зоне расположения полка, находились небольшие стога перегнившей соломы. Быстро ее растащили по окопам. А сверху — то дождь, то снег. Костры разводить было строжайше запрещено.

Утром сильнейший налет вражеской авиации. Наших самолетов не видно. Их просто нет. Опять жертвы — убитые и раненые. Опять бинты, кровь, стоны и крики раненых, братские могилы.

К вечеру поступил приказ о выводе всего конного корпуса в резерв армии. Эскадроны, полки, дивизии ночью в полнейшей тишине стали постепенно вытягиваться в сторону тыла. Курить во время марша было запрещено, разрешили лишь через 3–4 километра.

Этой ночью прибыли в какой-то полуразрушенный населенный пункт. Расставив посты и караулы, покормив лошадей (с фуражом было плохо), было приказано привести себя в порядок и до утра поспать.

Утром стало известно, что от передовой мы находимся на расстоянии 15 километров, корпус выведен из боя не на отдых, а в резерв армии и на короткий срок. В любое время корпус может быть брошен на прорыв, замену других частей и другие военные операции. Необходимо было побриться, почистить обмундирование и оружие, накормить и почистить коней. Мне нужно было также обойти все взводы эскадрона и выяснить, нет ли больных. Таковых не оказалось.

Только прилег немного отдохнуть, вбегает девушка и спрашивает пожилую хозяйку дома, где мы ночевали:

— Здесь остановился доктор? (Многие сельские жители того времени не видели разницы между фельдшером и доктором, и всех считали докторами).

Девушка попросила помочь матери, — начался очередной сердечный приступ. Стетоскопом прослушал больную, выдал немного сердечных капель, успокоил. Все три дня, пока мы стояли в этом населенном пункте, интересовался состоянием этой женщины, давал кое-какие таблетки. Какую еще помощь можно оказать в условиях прифронтовой полосы?

Снова прилег. Через час приходит посыльный от главврача полковой санчасти с приказом срочно прибыть в расположение санчасти и принять участие в обработке раненых и больных и их отправке в медсанбат дивизии.

Части корпуса в хуторе находились трое суток и немного привели себя в порядок, отдохнули. Потом снова подготовка к маршу. Куда, на какое расстояние и в каком направлении, многие из нас, конечно, не знали. Выступили. Наконец нам сообщили, что будем атаковать крупное село, районный центр Матвеев Курган (Ростовская область). Сам город Ростов-на-Дону к тому времени был освобожден нашими войсками от армейской группировки Фон Клейса.

На следующий день на подступах к Матвееву Кургану эскадроны спешились, лошади были переданы коноводам, бойцы развернулись в цепи. С большими предосторожностями стали продвигаться в сторону населенного пункта, в котором засели вражеские войска. Очень беспокоил минометный обстрел наших позиций. Снова появились жертвы. Одному красноармейцу миной оторвало голову, правую руку, вырван живот вместе с внутренностями. Недалеко друг от друга разбросаны части тела. Несмотря на то что в Харьковском медицинском институте в анатомическом театре приходилось работать с трупами, обработанными формалином, такого видеть еще не приходилось. Я растерялся, не зная, как поступить.

Подошли несколько бойцов и командир эскадрона. Тот, обращаясь к нам, в сердцах крикнул:

— Что смотрите! Быстро соберите все части и захороните! Нечего смотреть!

Этот случай мог отрицательно подействовать на психику солдат, и быстрая распорядительность командира была правильной и своевременной.

К вечеру два эскадрона нашего полка продвинулись вперед. Невдалеке был виден большой сарай, который находился от села на расстоянии 350–400 метров. Командир полка предложил силами одного отделения разведать этот сарай, выяснив, нет ли там немцев. Возглавил группу командир взвода. С ними пошли командир эскадрона и я. Ползли с большой осторожностью, часто останавливались, прислушивались. Все было спокойно. Мы осмелели и поползли быстрее.

Тут только командир эскадрона заметил меня.

— А ты почему здесь?

— А что, нельзя?

— Почему же, можно…

Однако его взгляд говорил, что нет необходимости военфельдшеру эскадрона быть вместе с разведывательным отделением. А сам комэск? Почему ему можно, а мне нельзя? Конечно, в данном случае мне не нужно было покидать расположение своей части, достаточно было послать одного санитара.

Когда совсем близко подползли к сараю, все залегли, а двое бойцов вползли в сарай. Через несколько минут они дали сигнал: сарай пуст и мин нет. В сарай вошли все остальные. Всего нас было человек 10. В стенах соломенного сарая было много щелей, через которые хорошо просматривалась местность в направлении вражеских позиций. Невдалеке проходила проселочная дорога, которая у сарая изгибалась почти под прямым углом в сторону села Матвеев Курган.

Не успели мы как следует осмотреться, как один из бойцов полушепотом выдохнул:

— Товарищ старший лейтенант, немцы!

Мы все бросились к щелям сарая. Действительно, по проселочной дороге на расстоянии 600–700 метров от сарая двигалась открытая грузовая автомашина, битком набитая немцами. Командир эскадрона негромко подает команду:

— Приготовиться к бою! Как только машина будет поворачивать на изгибе дороги, по моей команде из винтовок и пистолетов открыть огонь.

Быстро приготовились к бою. Расстояние между сараем и машиной сокращалось. Машина шла медленно. Немцы в серо-зеленых шинелях сидели в кузове рядами на сиденьях. Сидят, все с автоматами, в касках, как истуканы, никуда не поворачивая голов. Так близко живых врагов большинство из нас еще не видели. В груди клокотала бешеная злоба. Но силы были явно неравные. Очевиден перевес врага, как по численности, так и по вооружению. 30–40 немцев с автоматами против 10 наших с винтовками и двумя пистолетами — моего и комэска.

Как только машина доехала до изгиба дороги и стала поворачивать, снижая скорость, командир эскадрона подал команду открыть огонь.

Мы дали залп, потом еще, еще. На машине несколько немцев с криками и стонами повалились. Вероятно, были убиты или ранены. Но сама машина прибавила скорость и продолжала ехать в сторону Кургана. Дальнейшие наши выстрелы большого урона противнику нанести не могли, так как машина с фашистами была уже далеко.

После небольшой передышки командир эскадрона сделал краткий разбор боя. Если бы фашистские солдаты развернулись в боевые порядки, еще неизвестно, чем бы все закончилось. Они, вероятно, полагали, что в сарае находится значительно больше наших солдат, чем было на самом деле.

К вечеру вражеский огонь заметно стих, и мы вернулись в расположение своего эскадрона.

С наступлением полной темноты полки нашей дивизии вступили в большое степное село Матвеев Курган. В селе врага не было, накануне он его покинул. Из подвалов и погребов стали вылезать жители села. Кое-где стали появляться огоньки керосиновых ламп. Село, несмотря на прифронтовую зону, было мало разрушено. Все мы рассчитывали, что в селе остановимся на ночлег и немного отдохнем. Но не прошло и 30 минут, как был получен приказ: подготовиться к маршу. Эскадроны выстроились в полной тишине и, не задерживаясь, стали выходить из села.

Небо ярко светило звездами, крепчал мороз. На западном небосклоне появлялись огненные вспышки зарева — постоянные спутники войны. Это указывало на то, что наши части находятся очень близко от передовой линии огня. То ехали, то шли пешком, чтобы на ходу согреться. Скорость передвижения была небольшой, какое-то время мы передвигались параллельно линии фронта.

Через 5–6 часов эскадроны втянулись в неглубокую балку. Время близилось к рассвету. Командир полка дал приказ, соблюдая меры предосторожности, остановиться на привал.

Через час поступил новый приказ: передать лошадей коноводам и подготовить оружие к бою. В 2-х километрах от нас находится хутор, который нужно атаковать и к рассвету занять его. По данным разведки, численность врага в хуторе небольшая и подходы не заминированы.

С рассветом медленно поползли в сторону хутора. Вражеский ружейно-пулеметный огонь был редким. Противно повизгивали мины врага. Передовые взводы и отделения стали занимать на окраине первые хаты. Жители рассказали, что немцы только что покинули хутор. Постепенно весь населенный пункт был занят нашими войсками.

Во многих домах хозяйки только что подоили коров и угощали наших солдат и офицеров парным молоком. Какое это было удовольствие: в утренний морозный день, на передовой, выпить кружку парного молока!

На улицах, в домах остались следы вражеского постоя: пустые консервные банки, бутылки из-под шнапса, обрывки немецких газет и другой хлам. Немцы говорили жителям хутора, что Москва, Ленинград уже взяты, а Ворошилов, Молотов и Тимошенко взяты в плен. Пришлось проводить политинформацию. Жители рассказали также о зверском поступке одного из фашистских офицеров. Офицер расположился на временный постой со своим денщиком в доме, где жила молодая женщина с семилетним ребенком. Офицер разлегся на хозяйской койке, и пригласил хозяйку к себе. Женщина отказалась, за что тут же на глазах у ребенка получила три пули в голову. Обер-лейтенант вызвал своего денщика и приказал вытащить и выбросить мертвую женщину на улицу.

Селяне показали нам, где была захоронена эта женщина. По инициативе политрука эскадрона состоялся митинг, на котором была дана клятва мстить врагу.

Этот случай еще долго обсуждался между солдатами и офицерами. Что это? Поступок недисциплинированного немецкого офицера?

Только после окончания войны мы, бывшие фронтовики, поняли действительную причину безнаказанности вооруженных сил фашистской Германии по отношению к мирному населению оккупированных областей.

Верховное командование вооруженных сил фашистской Германии специальным директивным распоряжением освобождало военнослужащих от уголовной и иной ответственности за преступления, в том числе и за убийства мирного населения, совершенные ими на оккупированной территории Советского союза. Более того, такие преступления часто даже поощрялись нацистским командованием.

В этом-то хуторе мы должны были, наконец, отдохнуть, помыться! Мы не мылись более месяца. Но пути военные и вышестоящего командования неисповедимы, не прошло и часа, как было приказано построиться в боевые порядки и приготовиться к маршу.

Снова приказ: рассредоточиться и около хутора занять боевые позиции — ожидается атака немцев.

Как смогли, вырыли небольшие окопы. Усилился ружейно-пулеметный и артиллерийский огонь врага. Опять жертвы, снова раненые. У медиков работы через край.

Крепчали декабрьские морозы. Появились первые обмороженные. Были присланы инструкции медико-санитарного отдела корпуса о профилактике обморожения. Рекомендовалось обматывать ноги бумагой, затем портянками, смазывать кожу жиром и другие меры.

Число обмороженных после этого уменьшилось, но проблема полностью решена не была. Постепенно командному составу, а затем и частично бойцам кирзовые сапоги стали заменять валенками.

К вечеру в адрес полевой почты эскадрона поступила посылка. Из тыла на фронт были присланы: варежки, 3 пары валенок, 5 полушубков, махорка, папиросы, спирт, заботливо вышитые носовые платки, немного продуктов питания. Командир эскадрона распределил подарки весьма демократично и справедливо — по жребию. Разумеется, что одна такая посылка не могла удовлетворить в полной мере потребности эскадрона. Но мы были ей весьма рады. Беспокоило, что ни разу я еще не получал писем из дома от жены или матери. Как там в тылу? Что там? Жива ли дочка Лида?

На следующую ночь на передовой нас сменили стрелковые части, и мы снова выступили в марш-поход. На этот раз передвигались в дневное время и, как всегда бывало днем, нас сопровождал вражеский воздушный разведчик. Называли мы его по-разному: «рама», «костыль». Необходимо отдать должное немцам, воздушная разведка работала у них неплохо.

Вечером переночевали в каком-то полуразрушенном хуторе. Жителей почти не было. В отдельных, очень немногих домах попадались лишь глубокие старики и старухи. Хутор казался вымершим.

Утром снова в поход. Солдатские сборы недолги. Первые полтора часа передвигались под обстрелом вражеской артиллерии. Жертв не было, за исключением одного легкораненого солдата.

Поступил приказ наступать на село Большая Крепка — районный центр Ростовской области. Передвигались медленно. Массированный налет вражеской авиации. Наши самолеты с начала военных действий в Донбассе практически не появлялась. Ни разведывательных, ни бомбардировщиков, ни истребителей! Вражеские самолеты действовали безнаказанно. Где же наши прославленные соколы? Мы тогда не могли знать, что большая часть советских самолетов была уничтожена в первые часы войны еще на взлетных полосах приграничных аэродромов, а затем и в воздушных боях.

Встретилась пологая, но очень широкая балка, склоны которой постепенно занимались нашими спешенными кавалерийскими частями. Склоны этого пологого оврага не имели никаких кустарников или каких-либо других, хоть незначительных, естественных укрытий. Поэтому во многих местах приходилось двигаться ползком. Усилился артиллерийский и минометный огонь врага. Впереди никакого населенного пункта видно не было. Наступили сумерки, усиливался мороз. Еще немного проползли и вынуждены были залечь, огонь врага усилился. Послышались резкие команды командира полка, затем командира эскадрона: «Вперед! Вперед!» Усилилась огневая мощь и с нашей стороны. Наступили плотные сумерки. Вдруг недалеко впереди мы заметили какой-то предмет. Приблизились к нему. Оказалось, что это обгоревший труп с остатками гимнастерки красноармейца и… без головы. Видимо, это результат действия вражеского огнемета. Мне было выделено четверо бойцов, в ходе боя мы вырыли неглубокую могилу и захоронили изуродованное тело безвестного русского солдата.

Наконец на фоне боевых огней стали видны окраины большого полуразрушенного села. Это и была Большая Крепка. С наступлением ночи огонь с обеих сторон сильно ослабел. Но не прошло и получаса, как над селом появилось большое зарево. Мы сначала ничего не поняли, что бы это могло значить? Подошел командир эскадрона и пояснил, что немцы сжигают село перед отступлением. Я впервые столкнулся с подобными методами ведения войны. Подошедший командир полка добавил, что в немецких воинских частях имеются специальные команды «факельщиков», которые сжигают дома перед отступлением. Но причем здесь мирное население? Все больше и больше у солдат и командиров проявлялась ненависть к врагу, который принес столько горя и страданий нашему народу.

Под утро части дивизий вошли в разрушенное полуобгоревшее село. Кое-где сохранились стены домов, в которых выбиты все стекла. Большинство домов сожжено, остались только печные трубы, во многих местах обгоревшие телеграфные столбы — гигантские головешки. Гарь, смешанная с золой, пылью и снегом. В селе и на окраинах сваленные столбы с порванными проводами.

Несмотря на то что немцы покинули разрушенный и сожженный ими населенный пункт, враг продолжал его яростно обстреливать артиллерийским и минометным огнем.

Кое-где появились мирные жители, преимущественно женщины, дети и подростки. Во время обстрела села главное укрытие для гражданского населения — погреба. Укрытия не ахти какие, но все же укрытия.

Мы спросили женщин:

— Как поджигали дома? Какова численность факельщиков?

— Команды факельщиков, — отвечали они, были небольшими, но когда жгли постройки, они охранялись командами автоматчиков. На палки наматывали паклю, смачивали ее какой-то горючей жидкостью и поджигали.

Женщины рассказали и о другом злодеянии фашистов — насильственной эвакуации гражданского населения со своих насиженных мест и последующем его угоне на принудительные работы в Германию. Специальные команды сгоняли мирное население, включая женщин и детей, и пешком отправляли вглубь оккупированной немецкими войсками территории. Забиралось в основном крепкое, здоровое население трудоспособного возраста и подростки.

Итак, Большая Крепка была освобождена частями нашего конного корпуса.

К западу и юго-западу от села эскадроны заняли оборону. Были отрыты небольшие окопы, использовались воронки от артснарядов и авиабомб, естественные укрытия. Вражеские части расположились недалеко, так как над нашими головами усилился ружейно-пулеметный и особенно минометный огонь. Жертв в нашем полку не было, за исключением одного раненого.

Вторые сутки держали оборону. На третьи — приказ готовиться к маршу. С наступлением темноты, соблюдая меры предосторожности, наши неплотные колонны вытянулись в походном порядке. Как только наступил утренний рассвет, в воздухе снова появился немецкий «костыль» — воздушный разведчик, который уже начал нас раздражать. Выпал снег. Продолжали усиливаться декабрьские морозы. В суровую и особенно тяжелую военную зиму 1941–42 годов морозы были исключительно сильными даже для юга Европейской части СССР.

Вторые сутки на марше с небольшими перерывами для приема пищи. Пронизывающий холодный ветер. Мерзли руки и ноги, спали по часу на снегу. Больше нельзя — можно замерзнуть.

На третьи сутки нашему полку было приказано занять оборону вдоль берега неглубокой балки. Коней передали коноводам, которые укрылись в 500 метрах от нас в небольшой рощице. Приказано было окопаться и не разводить огня. Окопы, конечно, снежные, в замерзшую землю вгрызться было невозможно. Солдаты саперного взвода для командира и комиссара полка ломами и лопатами вырыли неглубокий открытый блиндаж. Все остальные покрыли дно снежных окопов прелой соломой, которую достали из расположенного недалеко от нас стога. Мороз доходил до 38–40 градусов. Выставили дозоры. Во взводах назначены дежурные, которым вменялось в обязанность через каждый час будить бойцов в снежных окопах, если они заснут. Иначе люди просто замерзнут. И удивительное дело — почти не было никаких простудных заболеваний! Иногда в свободные минуты, в период относительного боевого затишья мы говорили на эту тему. Приходили к выводу, что все дело в физической закалке и молодости. Возможно и так, но в полках также были люди и более старшего возраста — 40–50 лет. Они тоже не болели простудными заболеваниями. Значит дело не только в возрасте. Тогда в чем же? Все командиры на этот счет пришли к единому мнению, которого я придерживаюсь и по сей день. Дело заключалось в особом психологическом настрое бойцов и командиров, находящихся на передовой линии фронта. Возможно, положительный эффект был и от «фронтовых 100 грамм», которые старшина выдавал ежедневно и регулярно. Но обмороженные все же были. Если обморожение было серьезным, то бойца отправляли в медсанбат. Солдат с легкими повреждениями часто посылали собирать оружие в неглубокий тыл. Оружия и боеприпасов не хватало, и любое, найденное на недавнем поле боя, — все шло в дело. И немецкое и наше.

Как-то под вечер боец нашего эскадрона захватил в плен немецкого унтер-офицера в форме пехотных войск вермахта (гренадер). Отвели его в небольшую ложбинку недалеко от передовой. Комэск в присутствии внештатных переводчиков, не особенно хорошо владеющих немецким языком, сделал ему первый краткий допрос. Штатных переводчиков в полку не было. Среди приглашенных, немного знающих немецкий язык, был и я. Унтер в плену оказался весьма словоохотливым. Рассказал, из какой он части, что сын рабочего, покойный его отец был коммунистом. Один боец, услышав перевод, возмущенно сказал:

— Все они коммунисты, когда попадают в плен! Врет он! Отвести его в строну и в расход!

Боец, захвативший в плен немца, заступился за него:

— Не тронь его! Я его взял, это мой пленный!

Командир эскадрона не мог удержаться от улыбки, а командир полка приказал отвезти пленного в штаб дивизии. Комэск обратился к бойцу, захватившему «языка»:

— Раз твой пленный, то и отведи его в штаб.

Тот повел его, приговаривая себе под нос: «Это мой пленный!»

До чего же отходчива русская душа. Только что все видели зверства фашистов в селах и хуторах, и вот уже звучит: «Не тронь его!»

Под вечер противник по позициям нашего полка открыл бешеный огонь из всех видов оружия. Полк вынужден был беспорядочно отойти на 400–500 метров в рощу к коневодам. Командир полка сразу же написал и отправил донесение в штаб дивизии об отходе полка. Я тихонько спросил комэска:

— Отошли на 500 метров, и сразу же донесение комдиву. Нужно ли это?

Тот ответил:

— Обязательно! Иначе командир полка может попасть под суд военного трибунала за самовольный, хотя и вынужденный отход с позиций.

На рощу также обрушился массированный огонь вражеских минометов и пушек. Двое раненых. Летят оторванные от деревьев сучья и ветки, рощица оказалась оголенной, как будто по деревьям прошлись пилами и топорами. Вырываются с корнем деревья, валяются убитые и раненые лошади, разбитые и перевернутые сани, повозки. Зияют воронки от крупных мин и артснарядов. Противный визг пуль и летящих мин.

Через час поступил приказ командира дивизии: «Ни шагу назад! Держаться до последнего!»

Миной тяжело ранен пожилой лейтенант, командир взвода нашего эскадрона. Минными осколками ему разорвало мышцы грудной клетки, поломаны ребра, часть осколков попала в плевральную полость и легкие: раненый выхаркивает кровь. Опасное ранение! Комиссар полка, старший политрук, приказывает:

— Товарищ Балаев, если можно, сделайте повязку и немедленно отвезите его вместе с другими ранеными в медсанбат. Под вашу личную ответственность. Захватите одного санитара. Об исполнении, когда вернетесь, доложить.

Перевязали. Сильно измазался кровью. Раненый громко стонет. Сборы недолги. Сани с соломой, погрузка раненых, и тихонько, медленным шагом поехали в медсанбат. Было темно, ехать предстояло 5–6 километров.

Лейтенант по типу ранения был малотранспортабельным, но что было делать? Комиссар полка отдал свой тулуп, которым и накрыли раненого. Он всю дорогу громко стонал. Я на всем протяжении пути старался успокоить его, но стоны не утихали.

Необходима была весьма срочная помощь, хотя бы введение морфия, чтобы уменьшить боли и страдания раненого. Но в пути при сильном морозе этого сделать было невозможно, да и нечем. Каких-либо обезболивающих лекарств не было. Человек умирал, а помочь я ему ничем не мог, меня охватило отчаяние.

Кое-как доехали до медсанбата: натопленная изба в хуторе, полы которой были застелены свежей соломой. В передней комнате находились два пожилых военных врача и санитар. Военные врачи сидели за столом и ели. Санитар возился у русской печи. С санитаром осторожно перенесли раненого в комнату и положили на солому. На мою просьбу о том, что тяжелораненому лейтенанту необходима срочная хирургическая помощь, никто не отреагировал. Офицеры продолжали неторопливо есть. Я стоял, не зная как поступить. Майор, не отрывая лица от тарелки, скомандовал:

— Военфельдшер, можешь быть свободным.

Я развернулся и вышел на мороз. Что я мог сделать? Война и люди на ней были разные. Остался ли жив тот лейтенант…едва ли. Через несколько минут я уже ехал в санях обратно в расположение своего эскадрона.

Командование полка возбудило ходатайство перед командованием 1-го корпуса о награждении военфельдшера И. И. Балаева орденом Боевого Красного Знамени за вынос с поля боя раненых с их личным оружием. Материал о награждении выслан в штаб корпуса. Оказывается еще в самом начале Великой Отечественной войны, 23 августа 1941 года, нарком обороны СССР подписал приказ № 281 о порядке предоставления к правительственной награде военных санитаров и носильщиков, текст которого я приведу полностью:

«Для поощрения боевой работы военных санитаров и носильщиков ввести следующие представления о награждении:

1. За вынос с поля боя 15 раненых с их винтовками или ручными пулеметами представлять к правительственной награде медалью «За боевые заслуги» или «За отвагу» каждого санитара и носильщика;/p>

2. За вынос с поля боя 25 раненых с их винтовками или ручными пулеметами представлять к правительственной награде орденом Красной Звезды каждого санитара и носильщика;

3. За вынос с поля боя 40 раненых с их винтовками или ручными пулеметами представлять к правительственной награде орденом Красного Знамени каждого санитара и носильщика;

4. За вынос с поля боя 80 раненых с их винтовками или ручными пулеметами представлять к правительственной награде орденом Ленина каждого санитара и носильщика.

Командирам и комиссарам дивизий представлять в Наркомат обороны военных санитаров и носильщиков к правительственным наградам в соответствии с этим приказом.

Приказ ввести в действие по телеграфу.

Мы, конечно, воевали не ради наград, но было приятно, что мой скромный ратный труд оценен. Но эту награду я так и не получил, вероятно, по причине того, что наш корпус часто «переподчиняли» различным армиям, и документы могли потеряться. По этой причине, вероятно, мы не получали писем из дома.

Народный комиссар обороны СССР И. Сталин».

Некоторое время части и соединения 1-го кавалерийского корпуса находились близ города Изюм Харьковской области, расположенного по берегам реки Северный Донец. Здесь фронт довольно продолжительное время был стабилизирован (так называемый «Миусский фронт»). Ночью проезжали через г. Шахты, останавливались на пару суток в г. Лисичанске.

Кстати, в соседнем с нашим 5-м кавалерийском корпусе в период подготовки и проведения Барвенково-Лозовской операции находился заместитель начальника политуправления Южного фронта бригадный комиссар Л. И. Брежнев, никому из нас тогда не известный военный деятель. Вот как он вспоминал то время: «Барвенково-Лозовская операция — и перед глазами люди, утопающие в снегах, сносимые ледяным ветром» (4).

20–21 января 1942 года 1-й кавкорпус перерезал железнодорожную линию Харьков-Славянск в районе между городами Изюм и Славянск и удерживал ее.

Дивизии 1-го кавалерийского корпуса должны были пройти западнее г. Славянск и ударить по тылам противника, разрушая его коммуникации, средства связи, штабы и живую силу. Корпусу на период операции была придана неполная танковая бригада, состоящая из танков среднего класса.

Штаб 1-го кавкорпуса располагался совсем близко от передовой линии эскадронов и полков нашей дивизии, примерно в полукилометре от полотна железной дороги, в каком-то полуразрушенном хуторе. Кавалерийские части заняли позиции за 2,5–3 км от железнодорожного полотна. Было приказано стойко удерживать железнодорожное полотно и продвинуться на несколько километров вперед.

Ночь, снег, вьюга и сильный мороз. На поле, где расположились войска, находилось много небольших копен полусгнившей соломы, которая кавалеристами была использована для подстилки мелких снежных окопов и углублений в снегу. Перестрелки с обеих сторон не было.

В частях не хватало боеприпасов: патронов, мин, снарядов; мал был и запас фуража для лошадей. Но появились противотанковые ружья.

С рассветом линия фронта стала оживляться, завязалась перестрелка. Появились первые раненые. Днем со стороны противника резко усилился огонь из всех видов оружия, усиленно работала вражеская авиация.

Во второй половине дня по направлению к штабу корпуса солдаты провели колонну итальянских военнопленных, состоящую из 70–80 человек. Часть из них была легко ранена.

21 или 22 января 1942 года по расположению наших частей враг произвел такой мощный артиллерийский, а потом и авиационный налет, что кавалерийские части дрогнули и отошли к железнодорожному полотну. Но уже через несколько минут в расположение передовых частей влетел на своем коне командир корпуса генерал-майор Ф. А. Пархоменко. Вместе с ним на конях были два автоматчика. Несмотря на усиленный автоматный и ружейно-пулеметный огонь со стороны противника, генерал произвел несколько выстрелов в воздух из пистолета и зычным голосом приказал срочно собраться командирам полков и эскадронов.

Через одну-две минуты около генерала Пархоменко собрались командир нашего 161 кавполка майор Эмерсуилов, соседнего полка и 2–3 командира эскадронов. Командира дивизии в это время не было: он был ранен. Громко, чтобы слышали и посторонние, генерал приказал командирам:

— Сейчас же восстановите положение, иначе пойдете под трибунал!

Через 35–40 минут с боем полки снова заняли исходные позиции, и положение было восстановлено. Генерал все это время был на передовой, не слезая с коня, под градом пуль противника.

В результате большого отрыва от тылов и суровых морозов доставка продовольствия, фуража и боеприпасов становилась все более затруднительной.

После нескольких переходов-маршей дивизия остановилась в 4–5 километрах от хутора Курульки, что в 12–15 км от Рай-Александровки и в 30–40 км от города Славянск Сталинской (ныне Донецкой) области.

Темная, исключительно холодная январская ночь 1942 года. Трескучий мороз. Командир полка приказал в направлении хутора выслать несколько человек в разведку. Необходимо было выяснить, не заминировано ли заснеженное перед хутором поле. Наступает злоба на врага: они в хуторе, в тепле, а мы — на морозном снегу. Время от времени немцы пускают осветительные ракеты, которые при сгорании испускают мертвенно-белый свет. Запуск ракет противником производится с методической точностью и аккуратностью. Когда ракета висит в воздухе, следует падать в снег и не шевелиться, чтобы вражеские наблюдатели не смогли обнаружить нас.

Вернулись в маскхалатах разведчики. Весь хутор забит вражескими войсками.

Чуть-чуть забрезжил бледноватый рассвет. Наш спешенный полк находился в первом эшелоне. Наш эскадрон был выдвинут вперед. Командир эскадрона приказал одному из взводов продвинуться ближе к окраинам хутора. С взводом пополз командир эскадрона и я. На окраине хутора была балка с крутыми берегами, в которую мы без шума и спустились. Хотя разведчики и заверили, что поле у хутора не заминировано, но полной уверенности в этом не было, так что ползли с большой осторожностью.

Немцы нас не замечали и продолжали пускать в небо осветительные ракеты. Уставшие, мы остановились у крутого обрыва балки в 250–300 метрах от первых хат. Светало. Комэск вскинул к глазам бинокль, внимательно посмотрел в сторону хутора и тихо сказал:

— Ну, ребята, готовьтесь, немцы нас заметили.

Обращаясь ко мне, говорит:

— Балаев, посмотри на окна вот этих двух хат.

Я взял бинокль и посмотрел: из окон высовывались «хоботы» трех станковых пулеметов, которые медленно разворачивались в нашу сторону.

Не прошло и минуты, как противник открыл по нашему взводу бешеный пулеметный огонь, который, правда, не причинил нам никакого вреда, так как мы находились в «мертвой зоне» под обрывом оврага.

В свою очередь мы направили свой автоматный и винтовочный огонь по окнам этих хат. Два пулемета смолкли, дуло третьего стало постепенно спускаться вниз, видимо, вражеский пулеметчик решил сменить позицию, или он также был убит или ранен.

Используя момент, когда вражеские пулеметы прекратили огонь, мы подползли вплотную к первым хатам и с гранатами в руках ворвались в дома. Немцев уже не было. Появившиеся из подвалов жители сказали, что несколько минут назад фашисты убежали на другой конец хутора. В село входили бойцы других взводов эскадрона.

Усилился вражеский минометный огонь. Эскадроны полка заняли с боем еще несколько хат. Когда наступил полный рассвет, мы увидели большой хутор, который растянулся на несколько километров. В нем было несколько улиц, которые располагались в низинах и на невысоких холмах. В противоположном конце хутора по санной дороге противник подбрасывал подкрепление. По всему было видно, что немцы не собираются оставлять хутор.

По холмам, взгорьям и балкам развернулось наступление на ту часть хутора, где засели немцы. Первые убитые и раненые. Выносим их из-под обстрела, перевязываем, кладем на сани и отправляем в санчасть полка, которая располагалась в 1,5 км от хутора Курульки. Ехать приходилось через рощу. Сдал раненых в полковую санчасть, и обратно к месту боя. По пути следования встретился старший лейтенант — начальник особого отдела полка со своим ординарцем. Оба на конях, едут из Курулек.

— Балаев, поезжайте как можно быстрее и снова забирайте раненых. Их много. Попадутся из других эскадронов, окажите помощь и им. Эскадроны с этой задачей не справляются. Придется вам отвозить раненых еще раза два-три.

— Ездовой ударил кнутом коня, и мы через 7–8 минут были уже снова на окраинах хутора.

Комэск сообщил, что в бой втянулись и другие дивизии корпуса, обложив хутор в полукольцо. В самом же хуторе бой вели полки нашей, 161 кавалерийской дивизии. Половина хутора была в наших руках, вторая половина — у немцев. Снова усилился вражеский огонь по нашим позициям.

Командир полка, обращаясь ко мне:

— Военфельдшер, вон в той хате забирайте тяжелораненых и, нигде не задерживаясь, снова везите! Возвращайтесь как можно быстрее! Да пригибайтесь! Не слышите что ли, пули и мины свистят?!

С ездовым перевязали раненых, положили на солому в розвальни, и опять в санчасть. Путь занял 20–25 минут. Перенесли раненых в жарко натопленную хату, разместили на полу на соломенной подстилке. Вошел военврач III ранга Айларов — начальник санитарной службы полка.

— Балаев, через 10 минут на повозке повезете раненых в тыл, в медсанбат. Здесь недалеко. Один грузовик в медсанбате разбит, поэтому они не справляются с транспортировкой раненых. Да побыстрее возвращайтесь — идет жаркий бой!

Опять «все побыстрее…» Я повторил приказание и повез на двух повозках раненых в медсанбат, который находился в 3–4 километрах в маленьком хуторе. Там также располагались штаб нашей дивизии и другие службы. Одолевала усталость, клонило ко сну: третьи сутки не спали. Чтобы не заснуть в пути и не обморозить ноги, поднимались с повозки и шли за санями пешком. Стонали раненые.

Сдал раненых, и быстро обратно в путь. Не доезжая до полковой санчасти, увидели четыре наших танка, которые медленно двигались в сторону передовой. Мы ехали порожняком и догнали их. Танки остановились, остановились и мы, так как объехать их было невозможно: одна накатанная санная дорога. Из люка заднего танка вылез полный сутуловатый военный, за ним второй в комбинезоне. В первом я узнал командира дивизии, генерал-майора Ильина. Немного растерялся. Не каждый день на фронте приходится 23-х летнему лейтенанту встречаться с генералом! Комдив был пожилым человеком, мешки под глазами, немного одутловатое лицо. Очевидно, мобилизован из запаса. На шинели полевые петлицы. Как положено по уставу, не дойдя до генерала трех шагов, и приложив правую руку к ушанке, докладываю:

— Товарищ генерал-майор! Разрешите доложить?

— Докладывайте!

— Военфельдшер эскадрона 161 кавалерийского полка вверенной Вам дивизии Балаев отправлял раненых в медсанбат и возвращаюсь обратно в свой эскадрон.

— Как там, на передовой дела?

— Кроме раненых, много обмороженных, товарищ генерал.

— Комдив твердо, несколько повысив голос:

— Передайте командиру полка: не отдавайте немцам хат, тогда будет меньше обмороженных!

— Слушаюсь! Разрешите следовать?

— Да.

Генерал, обращаясь к танкисту, старшему лейтенанту:

— Полный вперед!

Через 6–7 минут танки уже въехали в освобожденную часть хутора.

Приехали и мы, зашли на 5 минут в одну из хат немного согреться. Встретила нас хозяйка, украинка лет 45, очень приветливо.

— Заходьте, заходьте, я сейчас быстро сготовлю вам поести.

Эта часть хутора была в лощине и не обстреливалась. Через несколько минут на столе появились крупные куски свежего пушистого хлеба, большая сковородка с глазуньей и жареным салом. Мы, конечно, не смогли отказаться от такого угощения и вместе с ездовым быстро все это «умыли». Поблагодарив хозяйку, подъехали к своим эскадронам. Доложил командиру полка о прибытии и рассказал о случайной встрече в пути с командиром дивизии.

Подошедшие танки уже вступили в бой. Наши войска заняли еще небольшую часть хутора, и мы продвинулись вперед. К этому времени наш полк имел несколько противотанковых ружей, которые были введены в бой против немецких танков.

Попадалось много трупов убитых немцев в зеленых шинелях: около хат, на крыльце, в огородах, но и наши части продолжали нести потери, которые составляли уже более 100 человек убитыми.(5) Наступила ночь, но бой не утихал. Раненых переносим в хаты, оказываем первую помощь.

Вызывают к командиру полка. Там же находится комиссар соседнего полка. Докладываю.

— Вот, что, военфельдшер, забирайте снова раненых и везите в санчасть полка. Понимаю, что все устали, но один фельдшер в полку убит, вас осталось двое. Нужно. Отдохнем потом.

— Есть забрать раненых и везти!

Снова поехали, сопровождаемые минометным, пулеметным и автоматным огнем противника. Примерно 20 минут езды. С санитарами осторожно внесли раненых в хату. Военврач, начальник санслужбы полка Айларов сообщает:

— Балаев, ложись спать до утра. Мне звонил командир полка. Бои в Курульке, кажется, затихают.

Только собрался прилечь на полу, как слышу голос того же врача:

— Товарищ старший военфельдшер, вам придется снова съездить в Курульку за ранеными, звонили, обстановка там изменилась.

— Слушаюсь, едем.

Приехали, и я уснул. Вдруг над ухом слышу, что меня кто-то громко кличет:

— Балаев, вставайте, вас срочно вызывает комиссар полка.

Сознание ко мне вернулось, четко слышу, понимаю голос, но встать не могу.

— Вставай, мать твою! Сколько раз тебя можно тормошить!

Вскочил, смотрю на часы. Оказывается, я проспал всего лишь 15 минут. Рядом со мной стоит военврач санслужбы полка.

— Балаев, идите умойтесь снегом, вас вызывает комиссар полка. Пятая хата отсюда, на правой стороне. Торопитесь.

Как только вышел на морозный воздух, сна как не бывало. Быстро зашагал вдоль улицы, захожу в хату.

Комиссар полка объяснил мне, что обстановка в хуторе Курульки изменилась для нас в худшую сторону, вряд ли мы сможем удержать хутор до утра. Немцы подбрасывают к месту боя новые силы. Но там остались раненые, и их необходимо срочно вывезти. Мне и фельдшеру Загайнову необходимо снова ехать. На столе чадила без стекла маленькая керосиновая лампа. Отказываться на войне бессмысленно, и никого не интересует, что ты не спал четверо суток. Всем тяжело.

— Слушаюсь, Ваше приказание будет выполнено! Разрешите идти?

Было час ночи. Как только ездовой взял вожжи в руки, мы с Загайновым сразу же уснули в санях, наказав разбудить нас при подходе к хутору.

Проехали мы, вероятно, немного… вдруг слышим чужую речь. Молниеносно повернулся на другой бок, чтобы выхватить пистолет, но ремня с кобурой не нахожу — он срезан. Тут же подходит человек в маскхалате и немецкой каске и полушепотом говорит на чистом русском языке:

— Ребята, спокойно. Немцы вас расстреливать не будут, но если вы начнете кричать, то сразу же вас прирежем.

Остатки сна как рукой сняло. Перед нами предатель-украинец и немцы. Лихорадочно думаю: как улизнуть. Как бы угадывая мои мысли, украинец еще раз грубо предупредил, что при попытке к бегству мы будем уничтожены.

Как же мы очутились в лапах врага? Почему здесь немцы? Оказывается в роще поперек нашего санного пути была еще одна санная дорога, по которой на санях и проезжали немцы между хутором Курульки и тылами нашей дивизии. С собой они взяли украинца проводника. Что это, разведка или немцы обходят хутор? Неизвестно.

При аресте немцы нас не истязали, не били, а относились скорее безразлично, как к траве на поляне в лесу, как к выпавшему снегу.

Горечь, обида, злоба на врага и себя… как поступить? Немцы не сводят глаз, а их на дороге, примерно, с роту. Бежать по глубокому снегу в ясную звездную ночь? Бессмысленно и глупо. Со мной остался вещмешок и санитарная сумка. Нас не обыскивали. Ночь, темно, я осторожно разгреб на санях солому и уронил на дорогу билет кандидата в члены ВКП(б). Других документов при мне не было.

Это было в 2 часа ночи 24 января 1942 года.

«31 января завершилась Барвенково-Лозовская операция. Советским войскам не удалось выполнить поставленных перед ними задач. В ходе наступления, на 100-километровом участке фронта, они продвинулись на западном и юго-западном направлениях на 90–100 км и закрепились между Балаклеей, Лозовой и Славянском».(6) Но об этом тогда я не мог знать.

Глава III. Плен

Ни одна из войн не обходится без пленения противника. Многие войны в прошлом ради этого и начинались. Но перед Великой Отечественной войной мы воспитаны были на том, что все военные действия в будущей войне будут вестись на территории противника и ни о каких пленных с нашей стороны речи быть не может.

В период военных действий ни один солдат или офицер не думал о пленении врагом. В минуты досуга думали о различных путях своей судьбы: можем остаться живыми, могут тяжело или легко ранить, могут и убить. Но попасть в плен? Пленение не мог допустить никто, это не укладывалось в сознании. Это могло быть с кем угодно, но только не со мной. Но судьба распорядилась иначе.

К рассвету нас как рабов-невольников погнали все дальше и дальше во вражеский тыл. Неотступно сверлила мысль: нельзя ли убежать. Наивные желания. Везде немцы с автоматами, винтовками, и они прекрасно понимали наши мысли.

Как только совсем рассвело, три немца подошли к нам и, ни слова не говоря, содрали с нас шапки-ушанки, приказали знаками снять с ног валенки. Взамен них бросили нам полурваные сапоги. Из своих сумок достали светло-серые портянки и знаками приказали обмотать ими головы.

Часам к двенадцати 24 января 1942 года колонна немцев въехала в большое село Ново-Александровку, недалеко от г. Славянск Сталинской (сейчас Донецкой) области. Наши головные уборы напоминали уродливую светло-серую чалму. Стояли лютые морозы. Все время приходилось притоптывать-пританцовывать, чтобы окончательно не обморозить ног в выданной немцами «обувке».

Два конвоира-автоматчика зашли в хату согреться и забрали нас с собой. Санитарные сумки у нас не отобрали, так мы с ними и зашли. В хате на постое стояли несколько немецких солдат-пехотинцев, которые сидели за столом и обедали. Они не обращали на нас никакого внимания, переговариваясь с конвоирами.

Из чулана вышла средних лет хозяйка, по разговору украинка. Нам стыдно за свое положение, и мы говорим ей, что все равно убежим. Она ответила, что здесь это вряд ли нам удастся — село битком набито немцами. Автоматчики нашему разговору с хозяйкой не мешали, но бдительность усилили. Может быть, кто-то из них понимал русскую речь.

Через 10–15 минут команда автоматчиков: «Ком! Раус!» («Выходи!»). Мы вышли, автоматчики по бокам. Идем по улице, немцев действительно набилось в селе, как зеленой саранчи. По противоположной стороне улицы шел немецкий генерал. Надменный и презрительный взгляд в нашу сторону. Конвоиры отдали ему честь, тот слегка козырнул и продолжал идти. В селе был расположен штаб какой-то крупной части.

Подвели нас к большому дому, из которого часто выходили и входили в различных чинах немцы. Один из автоматчиков зашел в помещение и через 2 минуты вернулся с двумя офицерами, один из них с узкими серебристого цвета погонами. Как потом мы узнали, это был переводчик. Второй офицер, старший по чину, увидев на нас санитарные сумки, видимо, потерял к нам интерес. Переводчик на чистейшем русском языке спрашивает нас:

— Где вы были взяты в плен?

— Спросите об этом ваших солдат, они лучше знают. Где-то у хутора Курульки.

Переводчик переводит и предупреждает:

— Не советую грубить, это приведет к печальным для вас последствиям.

Снова вопрос переводчика:

— Почему у вас на головах такие головные уборы?

Мы рассказали, как все произошло. И он без капли смущения переводит наш рассказ офицеру. Офицер, видимо, предложил проконвоировать нас на какой-то сборный пункт. Переводчик подходит к нам поближе и вполголоса спрашивает:

— Что думают ваши комиссары об исходе войны?

Так и спросил: «комиссары», не солдаты, не офицеры, не народ, а именно «комиссары». По тону вопроса он хотел развеять собственные сомнения.

— Мы не можем знать все о происходящих событиях, но наша страна имеет громадные людские и природные ресурсы, развитую экономику. Народ жаждет одержать победу.

Переводчик хмыкнул и с неудовольствием поморщился. В свою очередь, немного осмелев, я спросил его:

— Можно и вам задать вопрос?

— Прошу.

— Откуда вы так великолепно, без акцента, владеете русским языком?

— Я русский. Мои родители жили в Нижнем Новгороде (так и было сказано, не в Горьком, так тогда назывался город, а именно в Нижнем Новгороде), после вашей революции они выехали в Германию.

Передо мной стоял «земляк», бывший белоэмигрант.

Во второй половине дня нас вместе с другими военнопленными в количестве 20–25 человек, среди которых было немало раненых, с криками «Шнель! Шнель!» (Быстро! Быстро!) погрузили в грузовую автомашину. В кузов запрыгнули пять автоматчиков, и машина поехала. Вслед за машиной ехали еще два мотоциклиста-автоматчика. Мы, конечно, не могли знать, куда нас везут. Один раненый солдат произнес:

— Здесь ни хрена не убежишь!

Конвоиры грубым окриком приказали не разговаривать.

Ночью машина въезжает в какой-то город. Нам сообщили, что это Славянск. Значит, мы находимся на территории Донбасса. Подъехали к кирпичному зданию, окруженному кирпичным же забором, над которым протянута в два ряда колючая проволока. Вдоль стен и по углам на вышках — автоматчики. Потом выяснили, что это был пересыльный пункт военнопленных. По узкому коридору нас подвели к железной двери, у которой стояли двое часовых. Они пересчитали нас, открыли дверь и впустили в полутемное подвальное помещение, которое освещалось двумя маленькими свечками и одной керосиновой лампой без стекла.

Сразу же почувствовался спертый, насыщенный парами пота, зловонный воздух; стоны раненых, крики во сне. На полу, плотно прижавшись друг к другу, так плотно, что негде было поставить ноги, лежали военнопленные. Довольно много белелось повязок у раненых. Всего было человек 60–70. Среди них был раненый офицер, очевидно, старший этой группы. Он скомандовал потесниться и дать возможность разместиться нам. Прошли сутки, как я был в плену. Кто-то из вновь прибывших, поинтересовался, когда же будут кормить? Вошел немец и на ломанном русском языке сообщил, что утром дадут хлеба. Мы кое-как улеглись и тут же заснули.

Утром — снова стоны раненых. Увидев у нас с Загайновым санитарные сумки, многие стали просить перевязать их или сменить повязки.

— Доктор, помогите. Нас трое суток не перевязывали, раны болят, начали гноиться.

У нас в сумках имелось несколько бинтов, в том числе и стерильных. Очистили раны от гноя, сменили повязки, на переломы наложили тугие повязки. В таких условиях, как могли и чем могли. Раненые успокоились, но сам устал, голод давал о себе знать. Но это были еще «цветочки».

Утром конвоиры погнали нас в туалет — на снег у забора, при чем это делалось один раз в сутки. В другое время «это» делалось прямо на цементном полу в углу. Духота, пот, смрад, зловонье…

На следующий день, часов в 11 дня, нам выдали «завтрак»: по 150 граммов хлеба и по одному литру супа — свекольной бурды-баланды. При этом предупредили, что это на весь день. Все съедено было сразу.

После такой еды началась неописуемая вакханалия. В барак врывались по 1–2 немца и спрашивали, у кого имеются ручные часы в обмен на сигареты или хлеб. «Эквивалент» обмена был таков: за часы давали 5–6 сигарет или 150 грамм хлеба. Многие изголодавшиеся или остро нуждающиеся в курении пленники производили обмен. Да и все знали, что сохранить вещи все равно не удастся. Это было не что иное, как слегка замаскированное мародерство.

На третьи сутки под усиленным конвоем автоматчиков всех невольников, включая и раненых, погнали по улицам Славянска к железнодорожной станции. Мы шли по улицам в сопровождении охранников с собаками. С краю улицы стояли несколько женщин и старик семидесяти-восьмидесяти лет. Он подошел к нашей колонне, заплакал и громко, протянув к колонне руки, сказал:

— Дети! Сынки! Вас повезут в Константиновский лагерь для пленных. Там вы пропадете! Если сможете, в дороге бегите, кто как сможет, но бегите! А то пропадете!

К старику подбежали двое конвоиров и с криком: «Рус, партизан!» прикладами затолкали его в нашу колонну. Мы были ошеломлены таким поворотом событий. За что старика, что он им сделал? На его попытки выйти из колонны, он получил еще дополнительно прикладами по спине. Так и брел старик со слезами на глазах в составе нашей колонны. На другой день, уже в Константиновском лагере, он скончался. Кто ты был, безвестный старик с добрым сердцем и лютой ненавистью к захватчикам? Вечная тебе память…

Колонну окриками и прикладами продолжали гнать по улицам города, раненых поддерживали здоровые военнопленные.

Вдруг мы увидели во многих местах сооружения, которые никак не вписывались в общую картину довольно разрушенного города. Сооружения напоминали кресты, но… не кресты. Тогда я подумал, что ведь немцы католики и протестанты и у них кресты отличаются от православных. Подходим ближе, да ведь это же виселицы! И действительно, на второй из них висит пожилой бородатый мужчина, на третьей — молодая женщина…

Мы были потрясены. Где мы? В средневековье? О виселицах люди моего поколения знали только по книгам.

До пленения мне было известно из газет о зверствах фашистов на временно оккупированной территории. Но одно дело газеты, которым в любое время и при любой власти полностью нельзя доверять, совершенно другое дело увидеть все это своими собственными глазами.

Опять сверлит мозг мысль — бежать! Но как? Кругом охрана, собаки. Броситься на конвоира и погибнуть? Нелепо, глупо. Что этим докажешь! Но и впереди голодная, мученическая смерть, о которой никогда не будут знать ни родственники, ни товарищи по оружию.

Снова и снова вспоминаю недавнее прошлое, провожу самоанализ: почему все-таки произошло так, что ты — комсомолец, воспитанный на условиях советской действительности, попал к врагу в качестве военнопленного? Сам-то ты признаешь степень вины? Если нет, то кто же виноват? Так сложилась судьба. И моя, и тысяч таких же, как я. Сложно искать виновного. Меня охватило отчаяние. Появилась назойливая мысль покончить с собой. В дальнейшем я убедился, что возникновение первых признаков отчаяния, безразличия в условиях плена в фашистских лагерях смерти — опасный признак, прежде всего для самого пленного: он может окончательно опуститься и, в конечном счете, наверняка погибнуть.

Вот и железнодорожная станция. Лающими окриками стали загонять в товарный (телячий) вагон. Человек по 65–68 в каждый. На полу никакой подстилки при суровом январском морозе, а у некоторых нет даже шинелей и шапок. Стемнело, а в вагоне совсем темно. В будках, между вагонами, притоптывая валенками, переговариваются немецкие автоматчики. Вдруг слышим тихую русскую и украинскую речь. Это железнодорожные рабочие прицепляли наш вагон к железнодорожному составу. Они отлично видели, кого и как погружали в вагоны. Железнодорожники подошли поближе, и как бы проверяя молотками и ключами надежность сцепления, негромко сообщили нам:

— Ребята, вас везут в город Константиновку. Там надежно и прочно немцами оборудован лагерь для военнопленных и гражданских лиц, кормят очень плохо, по поводу и без повода людей избивают резиновыми дубинками. Спать негде, узники лежат на полу. На ночь бараки не открывают, люди массами гибнут. Та же участь ждет и вас. Будет возможность, бегите в пути. Иначе вам хана.

Наступило шоковое оцепенение, все молчали. Рабочие-железнодорожники продолжали:

— Нас, не успевших эвакуироваться железнодорожников, немцы собрали и силой заставили работать на станции. Предупредили, что в случае отказа и мы, и наши семьи будут отправлены в лагеря.

Немцы-конвоиры не могли не слышать эти разговоры, но, вероятно, русский и украинский язык им был непонятен.

Постепенно мы пришли в себя, начались возбужденные разговоры. Как быть? Как поступать? Каким образом можно найти выход из создавшегося положения? С чего начать? А рабочие пока крутятся у нашего вагона, мы их спрашиваем:

— Вы что нам посоветуете? Вагон крепкий и заперт, охрана рядом.

— Побег из этого вагона сейчас невозможен. Попробуйте это сделать в Константиновке. Через 10–12 часов вы будете там. Нам известно, что в лагере работает несколько гражданских лиц: врач из города, несколько электромонтеров, еще кто-то. Они имеют постоянные пропуска в город и из города в лагерь. Попробуйте с ними связаться, может быть, что и получится.

Появилась хоть какая-то надежда, призрачная, иллюзорная, но надежда.

Состав тронулся. Едем медленно, иногда ненадолго останавливаемся. Через шинели проходит пронизывающий холод январских морозов. В вагоне мы все стоим, прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться. А также потому, что сесть просто некуда, да и нельзя этого было сделать — из-за сильного мороза снизу всегда дул морозный ветер. Постанывали раненые.

Чуть-чуть стало светать, когда мы подъехали к Константиновке. С криками конвоиры выгнали нас из вагонов. Из лагеря прибыл дополнительный конвой с овчарками. Замерзшие и обмороженные, мы вываливались из вагонов. Раненых и обессилевших выносили на руках. В каждом вагоне остались лежать мертвые наши товарищи.

Подходим к воротам лагеря. На громадной территории расположены полуподвальные, большие бараки. Их было несколько десятков. Вся территория лагеря обнесена в несколько рядов колючей проволокой. По углам — вышки, на которых стоят, расставив ноги, молодые автоматчики. Вдоль колючей проволоки снаружи попарно расхаживают охранники-полицейские. Как потом стало известно, по немецкой классификации это был Константиновский исправительно-трудовой штрафной лагерь каторжных рабочих. Располагался он в цехах бывшего химического завода.

Не доходя до ворот лагеря, нас пересчитали. Я с Загайновым находился в хвосте колонны с санитарными сумками. Можно было их и выбросить — там почти ничего не осталось, но по привычке держим их при себе. Во внутреннем лагере оказались вторые ворота. Здесь нас уже встретили русские и украинские полицейские. Мы с Загайновым как-то приотстали на 1–2 шага от колонны и тут же получили по спинам дубинками от полицейских с матерным криком: «Догоняйте колонну!» Примечательно, что первые дубинки мы получили не от немцев, а от «своих», славян.

Пожалуй, за весь период фашистской неволи это первое наказание в моральном, психологическом отношении было самым удручающим. Менее обидным было бы получить первые удары от самих фашистов. Враги есть враги. Но от русских! Это было обидно.

Для советских военнопленных, как оказалось, самым страшным в лагере были не немцы, не комендант, а свои. «Хуже голода и болезней в лагерях донимали полицаи из военнопленных».(7) Как правило, полиция формировалась из людей физически сильных, аморальных, не знавших ни жалости, ни сострадания к своим товарищам. В лагере города Константиновка Сталинской области, «…русские полицейские здоровы, ходят, засучив рукава с плеткой в руках».(8)

Полицаев легко было узнать по белой повязке на правом рукаве с надписью на немецком языке: «Полицай» и дубинке в руке. Дубинки были резиновые с металлическим наконечником.

И вот я, комсомолец, воспитанник советских учебных заведений, гражданин СССР, офицер получил две дубинки от русского подлеца-предателя. Потеряв самообладание, рассудок, я хотел вырваться из колонны и дать полицаю сдачи, но удержал меня мой товарищ Загайнов: «Нельзя! Терпи! Сразу убьют!»

По территории лагеря идем строем. Опять встречают немцы, но те, которые выискивают евреев, политруков, комиссаров, командный состав. Зорко всматриваются в проходящую колонну. Последовал громкий окрик:

— Хальт! (Стой!)

Мы остановились. Я до сих пор не могу понять, почему мы не сняли с петлиц знаки различия: два «кубаря» с чашей и змеей. Было столько событий, потрясений. Подходит офицер с унтером, видят на наших петлицах знаки отличия, по бокам — санитарные сумки и переговариваются между собой: «Доктор, доктор!»

Нас двоих вывели из общей колонны и направили в отдельный каменный барак, который в свою очередь был огорожен дополнительной колючей проволокой. Объективности ради, нужно сказать, что немцы хорошо разбирались в знаках различия офицеров Красной армии. Мы же знаки отличия немецкой армии не знали вовсе.

Привели нас в каменное здание. На грубо сколоченных деревянных нарах лежало 6 человек, трое из них с забинтованными головами, руками и ногами. Один капитан, двое старших лейтенантов, остальные младшие лейтенанты. Все встали со своих нар, познакомились. Рода войск были различные: пехотинцы, танкист с обгорелым лицом, один назвался офицером связи. Один был здоров, не ранен.

Старожилы барака жили там всего полторы-две недели. Знаки воинского различия не снимали. Немцы на это тогда смотрели сквозь пальцы. Товарищи по несчастью познакомили нас с лагерными порядками. В частности, в наш барак приносят баланду и хлеб пленные девушки и женщины. Предупредили: одна маленькая буханка хлеба в смеси с древесными опилками на 8 человек. Но главное все это приносят. Как в ресторане! Во время раздачи баланды в одном бараке, другие запирали на замок. Раздадут в одном, открывают следующий.

Часа в четыре дня девушки принесли «еду». О баланде написано уже много: это просто прокипяченная вода, на дне которой находилась примерно одна ложка подгорелой пшеницы или ржи. Буханку делили точно на 8 равных частей, которые распределялись по жеребьевке. К вечеру в наш барак пришел гражданский врач-старичок и сообщил, что завтра нас, военфельдшеров, заберут в «санчасть» лагеря (по немецки «ревир»). Что это: хорошо или плохо, мы не знали. Старожилы рассказали, что в лагере свирепствует сыпной тиф, и кроме того, многие умирают от истощения. Общая смертность составляет 70–80 человек в сутки

Действительно, на другое утро нас увели в особый барак, который и назывался санчастью. В ней три служебных помещения. Встретил нас тот же врач-старик. Он сообщил, что вместе с санитарами мы будем работать в санчасти. Сразу же предупредил, что никаких привилегий за эту работу немцы не дадут, а работы очень много. Из-за большой скученности и исключительно плохого питания в лагере свирепствует сыпной тиф. Завтра, сказал он, вместе подумаем, как выйти, хотя бы частично, из этого положения. Для лечения сыпного тифа немецкое лагерное начальство никаких лекарств практически не выдает. То, что мы имеем: немного бинтов, вату, лигнин — достаем мы сами. Главный бич лагеря, продолжал он, — это сыпной тиф и голод. Внутрилагерные работники из военнопленных и гражданских лиц, т. е. врач, его помощник, нас двое военфельдшеров и санитары, никаких элементарных прав не имеют. Немцы из комендатуры боятся заходить на территорию лагеря, чтобы не заразиться.

Далее он предупредил нас, что подходить к колючей проволоке ближе 5 метров нельзя: охранники расстреливают таких военнопленных без предупреждения. Будете жить рядом, в соседнем бараке. Никаких нар там нет, зато на полу имеется солома. Ночью все бараки, в том числе и санчасть, немцы запирают на замок. Через перегородку в вашем бараке живут пленные девушки. Они находятся под следствием у гестапо и подозреваются в разведке в пользу Красной Армии. На допросах их бьют. А пока они выполняют роль санитарок: разливают и разносят баланду, моют полы, стирают белье.

Врач еще раз предупредил, чтобы мы лишнего ничего не говорили, могут быть провокаторы.

— Я вам помочь могу лишь в следующем: добьюсь того, чтобы к вам не приставали полицаи и не били дубинками, они меня побаиваются, так как в случае заболевания будут лечиться у меня. С завтрашнего дня приготовьте себе белые повязки с красным крестом и всегда их носите на правом рукаве. Всегда! Прошу вас, помните об этом.

И еще, имейте в виду, что не все немцы — фашисты. Среди них есть тоже порядочные люди. Недавно произошел следующий случай. Ночью в пургу большая группа пленных достала какой-то острый предмет, перерезали три ряда колючей проволоки и гуськом все поползли наружу. Причем, часовой все видел, но делал вид, что ничего не замечает. Когда из лагеря выползли человек 110–120, он поднял тревогу. Около 30 человек затем выловили и расстреляли, но около сотни как в воду кануло: ясно, что их спрятало местное население. Из этого факта я делаю вывод, что не все немцы являются врагами и фашистами.

Далее, берегитесь людей, которых часто вызывают в комендатуру и гестапо. Это или уже провокаторы, или их вербуют в провокаторы. Вообще, с людьми, побывавшими в гестапо, желательно не иметь никаких контактов и, уж тем более, не говорить с ними ничего лишнего. Со временем, может быть, и придумаем что-нибудь с вашим освобождением, но для этого нужна тщательная подготовка.

И последнее. Немцы не дураки, не думайте, что вы их можете перехитрить. Особым коварством и хитростью обладают работники гестапо. Все они носят черную форму. Постарайтесь с ними не встречаться. Берегитесь переводчика Иванова. Это подлец из подлецов, мерзавец из мерзавцев. Выдает себя за сына дворянина. По гражданской специальности — инженер. Носит немецкую армейскую форму. Вынюхивает комиссаров, политруков, командиров, коммунистов, евреев и выдает их гестапо. Дальнейшая их судьба известна — расстрел. Для расстрела необходимо согласие начальника гестапо комендатуры лагеря или его заместителя. На днях этот Иванов палкой до смерти забил двоих пленных только за то, что вовремя не уступили ему дорогу. Такие случаи с его стороны не единичны. Так что в лагере свирепствуют не только тиф и голод, но и полнейший произвол.

Мы поблагодарили старика за подробную информацию о жизни лагеря.

Вот так ситуация! Что же, выходит, мы должны служить немцам? Но почему же немцам. Мы должны помогать в меру своих возможностей своим людям, попавшим в большую беду. На наши сомнения по этому поводу старик-врач утвердительно ответил, что в данной ситуации наша посильная работа — не помощь немцам, а служение несчастным соотечественникам.

Повели нас в кирпичный барак, перегороженный на две половины досками. Одну половину занимали женщины, а вторую — санитары, один фельдшер и мы — двое новеньких. Никаких нар, просто на полу тонкий слой гнилой соломы, и все.

Мы, спросив разрешение, вошли во вторую половину, где располагались девушки и средних лет женщины, всего человек 9–10. Нам хотелось выяснить, кто они такие. Судьбы, приведшие их в лагерь, были различные. Одних немцы захватили, когда они в прифронтовой зоне из одного хутора переходили в другой. Другие были заподозрены в сборе разведывательных сведений, хотя женщины это отрицали. Нескольких взяли за укрывательство раненых красноармейцев. В лагере они находились уже длительное время. Гестапо иногда вызывало их, особенно одну, которая подозревалась как разведчица. Несколько позже все они были расстреляны. Только одна подозревалась в разведке, а казнили всех. Кто вы были на самом деле, безвестные героини войны? Об этом мы уже никогда не узнаем.

Утром, когда из города в лагерь прибыл гражданский врач, мы вместе с ним и санитарами стали осматривать все бараки, чтобы отделить сильно истощенных от тифознобольных. Для больных было выделено три огромных барака. В один разместили всех распознанных больных тифом (наличие сыпи на коже живота). Остальных тяжелобольных, которые сами уже не были в состоянии передвигаться, имели отечные ноги, мешки под глазами и раненых разместили в два других барака. На всю эту предварительную работу было затрачено трое суток. Раненым сменили повязки. Перевязывали всем, чем можно было перевязать: бинтами, ватой, полосами чистого белья. Удалось обработать часть ран.

Тифознобольные находились в бреду: стонали, кричали, ругались, произносили нечленораздельные выкрики. Им на лоб клали охлажденные примочки для снижения слишком высокой температуры. Бараки продезинфицировали слабым раствором креозола.

Примерно через неделю в одном их бараков я услышал довольно громкий голос:

— Балаев! Балаев! Подойди сюда!

Я быстро повернулся, но не мог понять, кто меня звал. Зовущий понял это, и поманил меня к себе рукой. Я подошел. Глаза, руки, ноги у него отекли, еле передвигается, в штатской одежде. Спрашивает:

— Не узнаешь меня?

Нет, признать не могу, как ни напрягал память. Вглядываюсь в его лицо, никого из знакомых признать в нем не в силах.

— Я военфельдшер Киселев, вместе с тобой учился в Харьковском военно-медицинском училище на фельдшерском отделении.

Только тут я его вспомнил, но он так изменился, что узнать его было невозможно. Поздоровались, обнялись. Немного успокоившись, я спросил его:

— При каких обстоятельствах ты попал в плен и почему на тебе гражданская, а не военная форма?

Он, немного оправившись от волнения и горько-радостной встречи, рассказал мне последний военный эпизод из его фронтовой жизни.

«Шел жаркий бой между немецкой пехотой и нашими частями. Огневая мощь из всех видов оружия с обеих сторон была сильной. Большие потери у немцев и наших. Много раненых. Немцы окружили наш полк, в результате чего не все раненые были отправлены в тыл. Как с ними поступать дальше? Оставить на произвол врага? Рации были разбиты, и связи с другими подразделениями дивизии не было. Командованием полка было принято решение просачиваться мелкими группами через боевые порядки немцев и выходить их окружения. Но как все-таки поступить с ранеными? Тогда комиссар полка вызывает меня и отдает следующий приказ:

— Мы будем выходить из окружения. Такое количество раненых захватить с собой и вынести из плотного кольца вражеского окружения нет возможности. И оставить без присмотра нельзя. Поэтому, исходя из сложившейся обстановки, приказываю вам, военфельдшер Киселев, остаться с ранеными. Иного выхода командование полка не видит. Снимите свою воинскую форму и переоденьтесь в штатское, одежду мы тебе припасли. На правый рукав наденьте белую повязку с красным крестом. Когда подъедут немцы и спросят тебя, кто ты такой, ответите, что вы фельдшер из гражданской больницы такого-то хутора, прибыл присмотреть за ранеными, так как все военные разбежались. Если немцы захватят раненых, то вы уйдете на хутор, и будете ждать наших указаний, которые поступят через связного. Вас, как штатское лицо, немцы не возьмут.

Приказ есть приказ, возражать было бессмысленно, и я остался. Перестрелка закончилась, с полчаса была тишина. А потом… потом пошло все наперекосяк.

Подъехали к раненым на грузовой машине немцы. Переводчик спрашивает, кто я такой и как тут оказался. Я ответил, как меня инструктировал комиссар. Переводчик передал мой ответ офицеру. Тот отдал какое-то приказание, и солдаты стали, как поленья дров, бросать в кузов наших раненых, несмотря на крики и стоны. Загрузили машину, сели сами и поехали. Часть раненых осталась. Через 30 минут машина вернулась. Раненых быстро погрузили, но втолкнули в кузов и меня. Привезли нас всех в этот Константиновский лагерь для советских военнопленных. Здесь я побоялся назвать свое воинское звание. Нахожусь тут уже две недели, сильно ослаб и разболелся.

Я предложил ему следующее: «Никуда не уходи. Через 5 минут я вернусь, попрошу главврача, чтобы тебя перевели в барак для больных. Будем лечить!» Я мигом влетел в санчасть и прошу старика-доктора:

— Доктор, один фельдшер, мой товарищ по училищу, тяжело болен, его необходимо как-то подкормить и назначить лечение. И рассказал ему о судьбе парня.

— Немедленно пусть идет сюда, я его осмотрю. После осмотра отведи его в барак, в котором живете, положи его радом с собой. Помните, ребята, нам потребуются еще врачи, фельдшеры, санитары. Больных и раненых — тысячи.

Я мгновенно прибежал к Киселеву. Под руку повел его в санчасть. Помогли раздеться. Врач прослушал состояние легких, сердца и незаметно для него покачал головой. Заменили ему грязное, завшивевшее белье продезинфицированным, постелили еще один слой соломы на полу, подтопили барак и положили. Дали дополнительную порцию баланды, кусочек хлеба. Не ест, говорит, что нет аппетита.

Врач сообщил нам, что он вряд ли долго протянет: у него с большими перебоями работает сердце, воспаление и очаговый туберкулез легких, общее истощение, падение иммунитета. Но лечить будем. Есть немного аспирина, достать бы сульфидина. Главное сейчас для него — немного поесть и попить горячего самодельного чая.

Ухаживали, лечили, кое-как подкармливали, но человек угасал с каждым днем, стал тяжело разговаривать. На восьмые сутки, ранним утром, спокойно, без стонов, он скончался. Умер у меня на руках. Впервые на моих руках умирал мой боевой товарищ и друг.

Доложил врачу.

— Возьми себя в руки, имей в виду, что когда человек теряет веру в свои силы, он быстрее погибает. Не забывай, где мы находимся. Впереди ты увидишь еще не одну смерть.

Страшные лагерные будни продолжались, мысль о побеге постоянно сидела в голове.

Во второй половине февраля потеплело; мы, военнопленные, и этому были рады. Меня закрепили обслуживать барак сыпнотифозных больных. Трудно сказать однозначно, от чего больше умирало пленных — от тифа или от голода. Пожалуй, все же от голода, да и основная причина самого тифа — дистрофия, недоедание, вши. Общая смертность составляла 70–80 человек в сутки. Умерших хоронила специальная команда. Каждое утро мертвых грузили на автомашины и увозили за пределы лагеря. Предварительно с них снималась одежда и нижнее белье. После стирки все передавалось немцам. Если удавалось что-то припрятать, то обменивалось у полицаев на хлеб.

Большинство больных имеют высокую температуру, бредят. Таким выдаем немного аспирина. Подчеркиваю, не лагерное начальство выдает, а мы «достаем»: часть из своих санитарных сумок, а часть приносит из города врач-старик.

Больных надо кормить, а кормить нечем: баланду люди с высокой температурой не едят, лишь немного хлеба, который немцы для пленных готовят, специального состава — из грубого помола муки, смешанной с тонко перемолотыми древесными опилками. Хлеб этот немцы подвозят к колючей проволоке и перебрасывают через нее на территорию лагеря. Затем полицейские поднимают его и разрезают на порции по 200 грамм. Появилось массовое число больных с желудочно-кишечными заболеваниями, у многих из них кровавый понос: дизентерия. По территории лагеря много ходит людей-теней, по лагерному названию «доходяг». Это совсем безвольные, вконец ослабевшие, опустившиеся люди, на их лицах печать безразличия — верный признак того, что человек находится накануне своей смерти. Слабых «поносников» тоже отделяли, а лечить нечем. Часто опускались руки: как помочь и чем помочь?

А как смотрело на все это немецкое лагерное начальство? Оно, как я сейчас полагаю, было заинтересовано в устранении внутри лагеря эпидемии сыпного тифа. Немцев беспокоило не сохранение жизней военнопленных, нет. Они были обеспокоены тем, что эта эпидемия могла перенестись и на самих немцев, которые ее очень боялись и небезосновательно.

Немцы были заинтересованы в ликвидации тифа, но… ничего радикального в решении этого вопроса не предпринимали. На просьбу врача оказать помощь больным в улучшении питания, заместитель коменданта и немецкий военный врач дали в грубой форме отказ; на вторую просьбу — помочь медикаментами — тоже отказ; установить нары для больных — опять отказ.

Но немцы для себя стали широко применять профилактические меры. Они реже стали заходить на территорию лагеря. Немец — военный врач вообще очень редко бывал на территории лагеря и никогда не заходил в бараки. Не заходил даже в санчасть. Весь санитарный персонал из пленных не имел права подходить к немцам ближе, чем на три шага, несмотря на то что обслуживающий персонал был в халатах. Вообще, все немцы панически боялись сыпного тифа.

Невольно напрашивался вывод: немцы создали для военнопленных такие условия, при которых, чем больше погибнет советских людей, тем лучше для фашистов. Неужели, например, они не могли распорядиться, чтобы полы в бараках для больных и раненых были покрыты значительным слоем соломы, которой имелось вполне достаточно в окрестностях г. Константиновки. Но они, несмотря на неоднократные наши просьбы, и этого не сделали.

Обслуживающий санитарный персонал долго думал, как выйти из создавшегося положения, хотя бы частично. И этот выход был найден.

На территории лагеря имелись маленькая, примитивная дезкамера (мы ее называли вошебойкой) и небольшая комната для прачечной. Пленные женщины (они тогда еще не были расстреляны), перестирали все грязное белье для больных. Это был титанический труд. Потом это относительно чистое белье, гимнастерки, брюки, шинели поочередно пропустили через дезкамеру. На это было затрачено еще 6–7 суток. Боясь распространения эпидемии среди самих немцев, они дали на это согласие. Как быть с соломой в бараках — в ней тоже вши? Поочередно бараки дезинфицировали раствором неприятно пахнущего креозола.

Как это было ни тяжело, но элементарный санитарный порядок был создан. Но как быть с питанием и лекарствами? Это самые сложные вопросы в условиях фашистского плена. Именно плена. Как потом выяснилось, немцы создавали еще рабочие команды, которые направлялись на работу на промышленные предприятия и к крестьянам на сельскохозяйственные работы. В этом случае команды обеспечивались питанием терпимо. А условия во всех лагерях для советских военнопленных в 1941–42 годах были страшными и кошмарными. Это были лагеря смерти, произвола, величайших унижений.

Легче обстояло лечение раненых (не с полостными ранениями). Были небольшие запасы перевязочного материала, изготовили шины для раненых с переломами костей конечностей. Но с лекарствами было туго. Оказал некоторую помощь гражданский врач санчасти. Он сумел достать крепкий самогон для стерилизации, немного спирта, йодной настойки, растворов перекиси водорода и риваноля для промывания и обеззараживания загноившихся ран. Где-то в городе он раздобыл небольшую бутыль с техническим рыбьим жиром, уговорил немцев переправить ее в лагерь. Рыбий жир способствовал заживлению ран своим богатым витаминозным содержанием. После предварительной обработки и лечения больных направляли в «лазарет». Что это был за «лазарет», речь пойдет особо.

Но это одна сторона дела. Вторая сторона — как быть с питанием для тяжелобольных и раненых? Частично вопрос был решен. Дело в том, что бачки с баландой на общей кухне заполнялись поварами в присутствии полицейских, стоящих у котлов с резиновыми дубинками. Врачи остро поставили вопрос перед полицаями и поварами о том, чтобы баланда для больных и раненых отпускалась погуще. Ведь повар из котла черпаком может задеть ее по-разному. Они на это согласились. Дело в том, что полицейские побаивались наших врачей: в случае болезни они тоже попадали в санчасть, где лечились военнопленные. Немцы заболевших полицаев не отправляли на лечение в какие-то свои госпитали. Они смотрели на них, в данном случае, как на таких же пленных. Вот почему полицейские согласились на предложение врачей!

Кстати, необходимо заметить, что немцы, когда заходили на территорию лагеря, никаких резиновых дубинок не имели. Эту «роскошь» они поручили своим прислужникам — полицаям. Правда, офицеры имели при себе плетки, но пользовались ими редко.

Энергичную деятельность продолжал проявлять гражданский врач-старичок. Его план заключался в следующем. Во-первых, среди пленных больных есть немного жителей Константиновки или ее окрестностей. Врач договорился с комендантом лагеря, чтобы их родственники имели возможность один раз в неделю передавать небольшие продуктовые посылки больным пленным родным и землякам.

Как ни странно, комендатура на это согласилась. Почему немцы пошли на это, понять до сих пор не могу. Главной причиной мне видится следующая: лагерь находился в распоряжении немецких тыловых армий, и хотя он охранялся очень тщательно, но охрану несли обычные пехотные подразделения. Среди охранных частей в тот период не было эсэсовцев и частей СД, как более жестоких и садистских органов фашистской Германии.

Иными словами, охраняли лагерь солдаты пехотинцы-фронтовики, в том числе и часть офицерства. Некоторые из них, видимо, несколько иначе смотрели на массовые бедствия советских военнопленных.

Как поступали с передачами?

Под руководством врачей, фельдшерам вручалась предназначенная передача больному. Кормили почти силой, но особенно хорошо больные принимали пищу, когда кризис уже миновал. Если больных невозможно было кормить из-за высокой температуры, врач закрывал передачи для пленных в шкаф под замок. Иначе было нельзя. Ведь все были голодными! Если передача, предназначенная для больного, не могла быть вручена из-за смерти больного, по указанию врачей она распределялась среди других больных. Утверждаю, что такое решение в тот период было единственно правильным. Но передачки просуществовали недолго и не носили массового характера.

Еще одним источником пополнения продовольствия был обмен белья на продукты питания у населения. Жители города охотно производили обмен еды на одежду. Одежда с умерших военнопленных стиралась, дезинфицировалась и украдкой от немцев обменивалась командами, которые вывозили трупы за территорию лагеря.

За счет умерших мы часто могли получить дополнительное количество хоть плохого, но все же хлеба. Дело в том, что немцы, как я полагаю, не знали точного количества пленных в лагере из-за большой смертности. Боясь инфекции, пересчет пленных они производили сами редко, доверяя это дело врачам лагеря. Поэтому число умерших занижалось, за счет чего получали дополнительное количество «паек».

Однако все наши усилия не могли коренным образом улучшить обстановку в лагере. Необходимы были элементарные условия: питание и лекарства, а их не было. Многие гибли от желудочно-кишечных заболеваний, воспаления легких, туберкулеза…

Пробыл я в этом лагере двенадцать дней, а на тринадцатый заболел. Появилась высокая температура, врач-старик осмотрел меня и говорит:

— Ваня, у тебя классическая форма сыпного тифа — характерные мелкие точечные пятнышки — сыпь на коже живота. Плюс высокая температура. Ложись в своем бараке. Там уже лежат фельдшер, лейтенант и летчик. Приложим все усилия, чтобы тебя спасти.

Вот так штука! Я отлично представлял, что такое сыпной тиф в условиях кошмарного лагеря, и каков будет его исход. Это означало, что в течение месяца на 80–90 % я гарантированно окажусь в братской могиле.

Врач должен всех и всегда подбадривать, пытался успокоить и меня:

— Особенно не тужи — не все же умирают. Ты видишь сам, что некоторые и выздоравливают…

На сердце стало тревожно, тоскливо, появилась апатия, ко всему безразличие. Я понял, что это почти верная смерть, причем в ближайшие недели. Да, я видел, что даже в условиях лагеря очень немногие выздоравливали. Но их было единицы, и они были уже не люди, а живые скелеты, обтянутые кожей. После выздоровления у таких людей появляется сильнейший аппетит. Им необходимо много и хорошо питаться, а еды не было. Поэтому они все равно погибали. Хотя мы и ухитрялись иногда давать таким пленным лишний черпак баланды, но по существу это ничего не меняло в их трагической судьбе. Получалось, что усилия медперсонала в итоге не давали желаемого положительного результата. Смерть ежедневно косила десятки здоровых и особенно больных и выздоравливающих военнопленных.

И вот я лежу. Через несколько дней из-за высокой температуры стал часто и на длительное время терять сознание. Об этом я узнал от персонала значительно позднее. Пролежал с высокой температурой более тридцати суток, большую часть которых был в бессознательном состоянии. По рассказам, почти ежедневно меня и других навещал гражданский врач, старик заставлял санитарок-женщин измерять температуру. Частенько приносил из города по сухарику и, когда мы были в сознании, с каким-то самодельным чаем, почти силком заставлял нас все это есть и пить, а также выхлебывать порцию баланды, которая всегда была противной на вкус.

Ухитрялся старичок добывать в городе какие-то лекарства, которые давали принимать вовнутрь. Использовались какие-то настои трав. Необходимо отдать должное девушкам и женщинам, которые ухаживали за мной и всеми другими больными. Кроме того, они мыли полы в тифозных бараках, раздавали баланду, стирали и дезинфицировали белье, хотя отлично знали, что сами могли заразиться. Все это было до их расстрела.

Пришло время, и кризис моей болезни миновал, температура спала, и я окончательно пришел в сознание. Кто-то дал мне маленькое зеркальце, и я в нем не узнал себя! Волос на голове почти не было, лицо и тело худое, ноги стали тонкими, тусклый, безразличный взгляд.

Врач подбадривает:

— Кризис у тебя миновал, но еще несколько суток надо полежать. Надо бы подкормить, но, кроме баланды, нечем.

Аппетит появился «зверский», но есть было нечего. Иногда персонал приносил нам по сухарику. Как только заснешь, обязательно снится какая-то еда, притом наивкуснейшая. Просыпаешься, ничего нет.

Практикой давно доказано, что из всех существующих испытаний и напастей наиболее тяжело и трудно человек переносит чувство голода. Ни холод, ни боли, ни бессонница не могут сравниться с испытанием постоянного голода.

Врач обнадежил тем, что человек, переболевший сыпным тифом, вторично этой болезнью не болеет, если же заболеет повторно, то в очень легкой форме. Я об этом знал и раньше, но все дело было в том, что что-то надо есть. За счет умерших стали нам, как и другим больным, выдавать дополнительно по кусочку «опилочного» хлеба. Но все равно еды было недостаточно. И я нашел небольшой выход. Можно не верить, но у меня сохранились часы! Эта вещь в условиях лагеря имела некоторую ценность. Я попросил одного из санитаров узнать у полицаев, сколько хлеба они дадут за исправные наручные часы. Оказалось: две буханки настоящего чистого хлеба. Это же богатство, которое в лагерных условиях никаким золотом нельзя заменить! Бог с ними, часами. Обменял. Подкормился сам и уделил товарищам. Чаще стал бывать на весеннем воздухе. Из города сумели привезти какого-то грязного технического жира, по оценке врачей, весьма сомнительного качества. Но рискнули: по одной чайной ложке в день. Жир напоминал деготь, но оказался и он полезен. Дело пошло на поправку. Сыграла свою роль и молодость организма. Снова замаячила, как звезда, мысль о побеге.

Вскоре после относительного выздоровления главврач вызвал меня к себе:

— Ваня, у тебя сейчас выработался иммунитет к сыпному тифу, поэтому будешь помогать лечить больных в первом бараке.

Я не стал возражать: ведь это по существу приказ, по крайней мере, старшего по должности подчиненному. Это был барак тяжелобольных тифом. В бараке стоны, бессвязная речь, крики, большинство в бреду. Особая трудность заключалась в том, чтобы не упустить момент, когда больной ненадолго приходит в сознание, и в этот момент силой накормить его баландой и пайкой суррогатного хлеба, провести замер и запись температуры. Кроме того, у многих больных была опасность возникновения пролежней на теле при длительном лежании. Время от времени с санитарами и частью выздоравливающих осторожно переворачивали больных с одного на другой бок.

В повседневной работе притуплялась тоска, безразличие, безвыходность и безысходность положения. Было ощущение потребности в тебе со стороны больных, и это успокаивало.

В первые дни было головокружение и общая слабость. Неделю проработал, снова вызывает старик:

— Ваня, в так называемом госпитале для военнопленных возникла страшная эпидемия сыпного тифа, которая косит измученных, изголодавшихся людей. Они — наши, советские люди. Направляют туда переболевших тифом, одного врача и двух фельдшеров. Впрочем, если не желаешь, приказать не могу.

— Что представляет из себя этот «госпиталь»? — спросил я.

Он ввел меня в курс дела.

Госпиталь расположен недалеко от лагерной зоны в двухэтажном каменном здании, огороженный несколькими радами колючей проволоки. По углам территории — вышки с автоматчиками, между вышками с наружной стороны ходят русские и украинские полицейские с винтовками и карабинами. Кроме военнопленного медицинского персонала, там работают два гражданских врача из города. В госпитале тяжелобольные солдаты и офицеры. Внутри территории госпиталя полиции нет. Питание такое же, как и в лагере. Предупредил, что лишнего с больными не говорить — могут быть провокаторы. Может иногда появиться возможность обмена продезинфицированного белья и одежды умерших на хлеб. Но немцы на это идут с трудом. Иногда кое-что приносят для больных гражданские врачи, но на контрольно-пропускном пункте сумки тщательно проверяет охрана. В остальном — полная изоляция от внешнего мира.

Дал согласие перейти работать в этот «госпиталь». С небольшой партией раненых нас пешком под конвоем отправили в эту «лечебницу». Надо отдать должное, что по пути следования нас, истощенных и изможденных людей, конвоиры-немцы не били, хотя это медленное скорбное шествие продолжалось около часа на 2 километра пути. Гражданское население во время нашего шествия по городу к колонне не подпускалось.

При входе в госпиталь старший конвоир протянул охраннику бумагу, нас пересчитали, и ворота были открыты.

Тихо и медленно бредем по территории госпиталя. Здесь, по крайней мере, не видны полицейские с их резиновыми дубинками. Апрельская весна дает о себе знать: кое-где прорастает ярко-зеленая трава.

Нас, фельдшеров и врачей с повязками с красным крестом на рукавах шинелей (об этом позаботился врач-старик — чтобы не получать лишних пинков и побоев в пути), встретил врач госпиталя и отделил от остальных больных и раненых. Провел на первый этаж здания. В бараке были установлены двухъярусные деревянные нары с грубыми матрацами из трухлявой соломы. Окна зарешечены металлическими решетками. До нас здесь жил и работал фельдшер-старик и санинструктор, осетин по национальности. Приведший нас врач, сказал:

— Здесь будете жить. Бараки на ночь запираются на замки. Завтра с утра на работу, больных и раненых очень много.

Утром познакомились с медицинским персоналом из военнопленных.

Спустя неделю после прибытия в госпиталь, врач предупредил нас, что среди санитаров, уборщиков, раздатчиков пищи есть бывшие уголовники, главным образом украинцы по национальности, и посоветовал никаких лишних разговоров при них не вести. Назвал конкретные фамилии. В дальнейшем мы убедились в этом по их тюремному жаргону.

Палаты в бараках были большие, никаких постельных принадлежностей, только грубые тюфяки с гнилой соломой, расположенные прямо на полу.

«Заведовал» госпиталем унтер-офицер, который довольно сносно говорил по-русски.

На просьбу нашего врача поставить деревянные нары, хотя бы для наиболее тяжелобольных и раненых, он получил от унтера грубую отповедь:

— У нас здесь не санаторий и не курорт, а госпиталь для военнопленных враждебной великой Германии армии. Не забывайте об этом, если не хотите попасть в гестапо! Там тебе дадут такие «нары», что больше об них никогда не будешь вспоминать!

Потом больные, услышав этот разговор, после ухода немца, подошли к врачу:

— Доктор, не просите больше о нас. Разве фашисты будут нам помогать? Помощи не будет, а Вы пострадаете.

Для раненых понемногу было: кое-какой хирургический инструмент, вата, перевязочный материал, настойка йода, риваноль, отдельные фармацевтические препараты. Все это было трофейное, то есть наше, изъятое из гражданских медицинских учреждений.

Каждое утро, кроме воскресенья, приходили в госпиталь на работу двое русских штатских врачей — молодой мужчина и девушка, которую звали Надей. Им немцы платили. Поговаривали, что свое свободное время она проводила с немецким унтер-офицером. Судить об этом можно как угодно. А вот что она приносила иногда в госпиталь для тяжелобольных продукты питания — об этом мне было известно. Сам это неоднократно видел. Хотя в то время жители Константиновки сами жили впроголодь. Как-то весной привезли в госпиталь дешевое повидло в двух крупных закрытых жестяных банках. Унтер-офицер берет одну банку и вручает ей, говоря: «За хорошую работу», Надя сказала ему «Данке» (спасибо). Он прекрасно знал, что она эту банку отдаст больным. Так и произошло, через два часа, когда немец ушел, она распорядилась открыть банку и раздать содержимое больным и раненым. Каждому досталось по 20–25 грамм, но это было повидло! Да, она, наверное, встречалась с немцем, но она и помогала военнопленным чем могла.

«Врач «Надя», девичья фамилия Вислогузова, по словам члена подпольной группы города, медицинского работника Федоренко Екатерины Николаевны, уехала с немцами при отступлении» (9). Наступил конец мая, стало совсем тепло, подросла трава. При варке баланды стали добавлять мелко нарезанную крапиву, но врачи предупредили: все тщательно кипятить!

Многие больные были сильно отечными: много пили воды, а еды было мало. Смертность не уменьшалась. Белье умерших военнопленных немцы брали строго на учет, хотя они им, конечно, не пользовались. Кое у кого были запасные пары белья, полотенца. Небольшую часть из этого сумели обменять на продукты и раздать больным. Но голод, как и в лагере, висел дамокловым мечом над нашими головами. Как выйти из положения?

Один из врачей подсказал следующую идею. Надо из небольшого запаса лекарств отобрать кое-что для населения, например аспирин, пирамидон, настойку йода и другое, но чтобы не обездолить пленных больных. Упросить «Унтера» и двум фельдшерам с этим добром (конечно под охраной) отправиться в ближайшие к Константиновке хутора для обмена лекарств на продукты питания. Фактически, прикрываясь этой акцией, мы собирались просить у населения милостыню, подаяние. У нас мало было надежды, что немцы согласятся на это. Но, как ни странно, унтер-офицер дал согласие, выделив в охрану молодого, мордастого автоматчика. Хотелось и мне попасть в эту компанию, но врач не разрешил. Я был еще слаб после сыпного тифа, и в моей палате лежало шесть тяжелобольных, за которыми был необходим постоянный присмотр. Пошли с корзиной мой товарищ и санинструктор в сопровождении автоматчика.

О побеге им невозможно было и думать, так как все окружающие город хутора были забиты войсковыми частями, но об этом они рассказали позднее.

А рассказали они следующее. Узнав, откуда они и для какой цели странствуют под дулом автомата, население встречало их очень дружелюбно. Население говорило, что с продуктами дело у них тоже обстоит очень плохо, много изъято немцами. Но все чем-нибудь помогали. Конечно, наша плата за продукты была чисто символической. Корзина была быстро заполнена: кто кладет кусок хлеба или несколько картофелин, кто яйцо. Собрали 30 штук яиц, даже небольшую баночку масла.

Немец-автоматчик, конвоируя их обратно в город, был все время настороже. Но каково же было удивление и разочарование, когда их привели снова в госпиталь. Немцы из корзины забрали все яйца, масло и часть хлеба (для собак). Пронести в госпиталь разрешили лишь жалкие остатки от собранного. Теперь мы убедились в наивности нашей затеи. Надо же было знать фашистов!

Снова снятся сны о пирогах, ватрушках, хлебе, супе. Когда все это кончится?

Некоторые немцы, свободные от караульной службы, заходили на территорию госпиталя (в палаты они, конечно, не заглядывали — боялись). Запомнился один пожилой немец, сносно говоривший по-русски. Он доброжелательно относился к пленным, особенно к больным. Как-то раз летом, озираясь по сторонам, чтобы не видели его поступка сослуживцы, он передал двум ходячим больным по куску хорошего настоящего хлеба. В разговоре с нашим пленным врачом он рассказывал, что в первую мировую войну он был в плену у русских. Русские к нему всегда хорошо относились и хорошо кормили. Он резко осудил поступок тех немцев, которые отобрали продукты, собранные у населения. Поэтому не все было в плену однозначно, не все немцы были отъявленными фашистами.

Как-то в первой декаде июня 1942 года я зашел в барак для врачей. Из троих врачей на месте было двое. Заходит третий, побелевший и возбужденный. Коллега спрашивает его: «Что случилось?» Он, волнуясь, рассказал нам следующее:

— Несколько дней назад немцы поместили в одну из палат предателя и изменника. У него застаревшая рана на ноге и что-то с кишечником. Называет себя инженером, уроженцем и жителем Сталинграда. Чиновники из гестапо дали ему бумагу, ватман, карандаши, тушь. Он сидит и вычерчивает карту-схему города Сталинграда, наверное, отлично знает свой город. Гестаповцы и вчера и сегодня были у него, интересовались, как идет работа, приносили ему хорошую еду и шнапс. Как поступить с этим подлецом?

— Балаев, пригласи к нам посоветоваться офицера из восьмой палаты, — попросил меня старший из врачей.

Дело в том, что в этой палате лежал раненый в ногу военнопленный офицер с одной «шпалой» в петлицах. Среди врачей поговаривали, что это был комиссар полка. Он лечился в этой палате пятую неделю, мы его хорошо знали, привыкли к нему. Это был обаятельный человек, хорошо разбирался в современной военной и политической обстановке. Во всяком случае, мы ему верили и доверяли, по некоторым вопросам советовались с ним, но и помогали, чем могли, чтобы быстрее залечить рану. Вот за ним меня и послали. Входит.

— Здравствуйте, товарищи, что стряслось?

Доктор рассказал ему об инженере-предателе. В помещении было трое врачей, я и еще один фельдшер. Разговор проходил тихо, при закрытой двери. Спросили мнение капитана. Он задает нам контр вопрос:

— А сами-то как думаете?

— Ликвидировать! — было единодушное решение. Но кто-то из врачей промямлил насчет врачебной этики и клятвы Гиппократа.

— Уважаемый доктор! Идет война, причем, война тяжелая, кровопролитная. Она унесет много миллионов жизней. Каждый честный человек должен помогать своей армии, своему народу, чем может. А этот инженер, что из себя представляет? Он решил помогать врагу, схема-план Сталинграда нужна немцам для какой-то военной цели. Он своим поступком идет против своего народа, против своих земляков сталинградцев. Какая может быть речь о врачебной этике? Капитан был взволнован и разгневан.

Все, решено уничтожить, ликвидировать! Но как?

Цель поставлена, но как ее осуществить, какими путями и средствами? Ведь это надо сделать так, чтобы у гестапо не возникло никаких подозрений в неестественной смерти их приспешника. Иначе пострадают многие люди.

Один из врачей взял риск на себя и под видом обычного укола ввел в вену предателя фенол. Утром немцам стало известно о смерти инженера. Подняли шум, но доказательств насильственной смерти не было, и постепенно все затихло.

В июне в Донбассе наступила теплая сухая погода. Весь день ходячие раненые и больные были на свежем воздухе, уходя из палат-бараков со специфическим запахом карболки. По территории госпиталя можно было ходить, но во многих местах висели предупреждающие таблички на немецком и русском языках: «Ближе 3 метров к проволоке не подходить! Охрана стреляет без предупреждения!»

Постоянно возникал вопрос: «Как там, на фронте, как дома? Как семья?» Свежий летний воздух вызывал еще большее чувство голода.

Как-то раз немецкие конвоиры собрали всех санитаров, фельдшеров, уборщиков, выздоравливающих, всего человек 35–40 и повели через ворота.

Мы недоумевали, куда нас ведут? Но не прошли и 25 метров от ограды, как нас остановили, дали в руки лопаты и приказали: «Рыть». Рыли долго. Яма получилась размером 20×20 и глубиной около 3-х метров. Так была вырыта братская могила, куда складывались трупы умерших в госпитале. А смертность была большая. Мертвые сбрасывались в яму, слой пересыпался хлоркой, который также пересыпался и т. д. Печальная, страшная картина. Невольно задумаешься: «А вдруг в следующем слое будешь лежать и ты?»

Ожидание возможной смерти на фронте, на передовой отличается от этого ожидания в фашистском плену. Там такое состояние приходит редко, в повседневных заботах ратного труда об этом мало приходиться думать. Потом на передовой каждый воин понимает, во имя чего он может быть ранен или убит. А здесь? Здесь ожидание возможной смерти ежедневное, ежечасное. И главное — во имя чего такая смерть?

Летом 1942 года немцы взахлеб стали рассказывать о падении Севастополя. Севастополь был занят немцами 3 июля 1942 года. Героические защитники Севастополя держали оборону города 250 дней и, конечно, оттягивали на себя крупные немецко-фашистские силы. Мы все тяжело переживали падение Черноморской базы.

Запомнился такой случай, Как-то в мае месяце к нам немцы приконвоировали нового военнопленного, военврача I ранга. Был он средних лет, общительным, умел и любил хорошо рисовать. Приходит один немец, говорит, чтобы он нарисовал его портрет с натуры. Приносит хорошей бумаги. Я вошел в камеру к этому врачу и вижу: немецкий солдат сидит на грубо сколоченной табуретке — позирует, а врач рисует. При мне же портрет-рисунок был закончен. Сходство было, но не чувствовалось руки профессионального художника. Потом приперся второй, третий…

Но этому доктору прожить в нашем госпитале пришлось не более 6–7 суток. В одно утро его не стало. Врач, живший вместе с ним это непродолжительное время, рассказал следующее. Вчера ночью ворвались в барак четверо вооруженных автоматами эсэсовцев (черная форма) с переводчиком. Назвали фамилию этого доктора. Он встал и вышел к ним. Один из пришедших вынимает из кармана фотографию, сличает с лицом врача. И вдруг крик эсэсовца: «Вег! Раус! Швайнерайн!» (Быстро! Выходи! Свинья!) Утром один немец из госпитальной охраны сказал нам, что это был советский разведчик, и его выследила одна женщина, работающая на немцев. Все, конечно, могло быть…

Фамилия этого доктора из памяти стерлась, потом, если он и был разведчиком, фамилия ничего не означала.

Полицаям-охранникам также разрешалось ходить на территорию лазарета. Кое-кому из больных и раненых удавалось обменять через них случайно оставшееся запасное белье на хлеб.

Вызывали особую жалость курильщики. Больно и жалко было смотреть, как некоторые из них обменивали и без того мизерную пайку хлеба на 3–4 закрутки махорки! В лагере я увидел людей, безумно тянущихся к табачному дыму, все время озабоченных поисками мха, травы, навоза, окурков, — бог знает чего, что можно завернув в бумагу курить. На уговоры врачей был всегда стандартный ответ: «сами знаем, что курим во вред своего здоровья, но бросить не можем». Такие люди быстрее становились отечными, ослабленными. Они быстро опускались, превращаясь в «доходяг», и в конце концов, быстрее остальных погибали.

В сентябре меня, двоих фельдшеров и троих врачей с очередным транспортом пленных из лагеря, под усиленной охраной, в битком набитых людьми «телячьих» вагонах отправили в тыл. Прошел слух, что отправляют в Днепропетровский лагерь для военнопленных. Так закончилась моя трагическая Константиновская эпопея — первый период мучений, страданий, голода, болезней, унижения и позора. «За 22 месяца фашистской оккупации в г. Константиновка было расстреляно и замучено 15382 военнопленных и мирных граждан. 1424 жителя были угнаны в Германию» (10).

26 сентября 1942 года Совинформбюро сообщало: «В Сталинграде на отдельных участках фронта противник вышел к Волге…» (11).

Глава IV. Снова дороги, снова лагеря

Как тогда всем нам не хотелось ехать во вражеский тыл из Константиновки! Ведь нас повезут все дальше и дальше от линии фронта, все дальше от войск нашей армии, товарищей, боевых друзей. Следовательно (так мы тогда думали) будет все меньше возможностей как-то вырваться из фашистского плена.

Небольшие окошечки в товарных вагонах зарешечены прочной стальной проволокой. Перед погрузкой у всех пленных при обыске были отобраны все режущие предметы: ножи, ножницы и т. д. Тщательно прощупывалась одежда, включая нижнее белье.

Едем, в вагонах духота. Во многих местах, когда поезд проходил через небольшие лесные массивы, вдоль железнодорожного полотна лес был вырублен по обе стороны на 200–250 метров. Мы поняли, что это из-за боязни партизан!

Жаркая украинская осень дает о себе знать. В вагоне стоит невыносимая духота, запах пота, мочи. Конвоиры не выпускали нас вплоть до конечной остановки, так что мочились прямо на пол вагона.

Сильное ощущение голода, на протяжении всего пути никакого питания нам не давали. Наконец, рано утром, на следующий день, мы прибыли к конечному пункту следования. Серебристая гладь прекрасной украинской реки Днепр. Читаем по-немецки: «Штадт Днепропетровск» (город Днепропетровск). Из зарешеченного крохотного окошечка многого не увидишь. Но эти крупные буквы на здании вокзала мы увидели и прочитали.

Под усиленной охраной нас, невольников, погнали по улицам города. Солнце ярко светило, у домов стояли женщины и дети и молча смотрели на нашу колонну. Жители пытались передать пищу пленным, но немецкие конвоиры отгоняли их, а потом начали стрелять в них. Люди бросали еду просто на дорогу, нам под ноги. Это было страшное зрелище — пленные подбирали вываленные в пыли и грязи кусочки пищи и делили их по крохам.

Через пару часов нашу колонну подвели к окованным железным воротам. Это была бывшая царская, а затем и советская тюрьма. Немцы оборудовали ее по последнему слову лагерной техники. Старую кирпичную ограду они надстроили еще на один метр в высоту, над ней протянули несколько рядов колючей проволоки, через которую был пропущен ток высокого напряжения. По углам территории обширного лагеря стояли основательные вышки с охранниками. Все вышки были соединены телефонной и сигнальной связью с караульным помещением и зданием комендатуры. Говорили, что раньше, при царе, затем и при Советской власти, в этих зданиях было тюрьма.

Лагерное начальство приняло нас строго по счету: «Орднунг ист орднунг» — (порядок есть порядок).

Лагерные бараки назывались блоками, в каждом из которых имелось несколько десятков камер. Всех прибывших поместили в один из таких блоков. В одну из камер блоковые (старшие по блоку военнопленные) втолкнули меня, еще двух фельдшеров, троих врачей, раненого капитана и троих старших лейтенантов. В маленькой камере разместили человек 17–18. Никаких нар или коек, цементный пол безо всякой соломы. На пол постелили свои оборванные шинели и кое-как разместились. Ближе к потолку небольшое окошечко, зарешеченное стальными прутьями. До него невозможно было даже дотянуться рукой. У окованной железом двери — параша — вечный спутник лагерных камер.

Нашу камеру немцы считали офицерской, поэтому она была на запоре и днем и ночью. Снова, как в телячьем вагоне, нестерпимая жара, духота, запах пота и параши, которую мы под охраной выносили поочередно.

К концу дня нам выдали по черпаку баланды, кусочку в 150 грамм эрзац хлеба. Все это было мгновенно съедено.

Вечером под конвоем нас вывели на 20-минутную прогулку рядом с нашим блоком. Вдыхаем свежий, но весьма знойный воздух.

Недалеко от «своего» мы увидели такой же каменный блок, но дополнительно огороженный от других блоков колючей проволокой. Из этого блока выходили немецкие военные, но без ремней и оружия. Один из старожилов лагеря рассказал нам следующее. Это были немецкие военные заключенные. Все они находятся под следствием гестапо. Это, главным образом, дезертиры и отказавшиеся воевать. Есть и такие, которые вели разговоры о бессмысленности войны с Россией и неизбежном поражении Германии. Еще раз убеждался, что не все немцы были фашистами, и человеконенавистническая война поддерживалась не всем населением Германии.

На другой день прибывших врачей, двух фармацевтов и фельдшеров, в том числе и из других камер, собрали в одну большую камеру и через переводчика сообщили, чтобы мы ждали дальнейших указаний.

Через несколько часов в нашу камеру входит внутрилагерный переводчик, очень вежливый и аккуратно одетый в наше армейское обмундирование, человек средних лет, со следами оспы на лице. С ним два немца — конвоира. Переводчик вызывает по списку всех врачей и одного фармацевта. Им сообщили, что они поступают в распоряжение лазарета для военнопленных, который располагался в двух блоках на территории лагеря. Их увели. Остальным опять велели ждать. Все мы обратили внимание на скромность, вежливость и тактичность переводчика по отношению к пленным. Интуитивно поняли — это наш человек, к этому он располагал всем своим поведением.

Попутно о переводчиках. О тех, с которыми мне пришлось сталкиваться, и о которых я слышал. Я бы разделил их на две категории: переводчики при немецких военных комендатурах лагерей и внутрилагерные переводчики. Первые ничего общего не имели с военнопленными. Они назначались из гражданского населения, хорошо владеющего немецким языком, или из так называемых «фольксдойчей» (восточных немцев). Например, немцев Поволжья или добровольно согласившихся быть переводчиком военнопленных. Все они были расконвоированы, как правило, носили немецкую форму, получали хороший паек, многие жили вне лагеря, пользовались привилегиями немецких военнослужащих. Заходя в лагерь, они имели при себе плетки и даже холодное оружие. Обычно они верой и правдой служили немецкому командованию и плохо относились к советским военнопленным. Возможно, они давали немцам какую-то присягу или подписку — об этом мне неизвестно. Переводчики присутствовали при допросах пленных офицеров и солдат в комендатурах, гестапо, помогали истязать узников. Именно таким переводчиком — подлецом был в прошлом инженер Иванов. Да, да, тот самый Иванов, который был переводчиком в Константиновском лагере и который уже там отличался зверским отношением к военнопленным. Этого фашистского прислужника, как только он прибыл в Днепропетровск, комендант сразу же устроил переводчиком при комендатуре.

Другое дело — внутрилагерный переводчик. Во-первых, он формально не пользовался со стороны немцев никакими привилегиями по сравнению с остальными военнопленными. Носил нашу армейскую форму, получал такой же продуктовый паек, жил внутри лагеря. Во-вторых, внутрилагерные переводчики отличались корректностью и вниманием ко всем узникам и уж, конечно, никогда не поднимали на них руки. С немцами при переводе разговора наш внутрилагерный переводчик был так же внимателен, держался с большим достоинством. Ему иногда выдавался пропуск, по которому он мог с конвоиром выходить за пределы лагеря в город по каким-то делам.

И вот в сентябре 1942 года мы узнаем, что переводчик сбежал! Прошел слух, что в Красной Армии он был старшим батальонным комиссаром (полковником). Личность этого переводчика, человека культурного, корректного, помогавшего, как можно, военнопленным, осталась для нас загадкой.

Переводчик комендатуры Иванов оказался законченным подлецом. Он был расконвоирован, принимал участие в избиении военнопленных при допросах в гестапо. Инженер по образованию, высокого роста, длинный с горбинкой нос, карие глаза. Хорошо владел разговорным немецким языком. Нам рассказывал, что он потомственный сын дворянина. Как-то в августе 1942 года он заявился в помещение военнопленных врачей в новой военной форме. Сукно немецкое, а погоны старого русского образца. На недоуменные взгляды врачей он с радостью рассказал:

— Что так смотрите на меня? Теперь я имею чин штабс-капитана казачьих войск. Чтобы получить этот чин, нужно сначала честно послужить германскому командованию. Далее он продолжал:

— В Ровно находится Рейхскомиссариат Украины. В нем имеется отдел по делам казачества. Возглавляет этот отдел белогвардейский генерал Краснов.

Рассказывал все это он взахлеб, с удовольствием и радостью.

Таковы судьбы двух переводчиков…

… К вечеру к нам в камеру опять пришел переводчик с конвоиром. По списку он вызывает фельдшеров, прибывших из Константиновки, в том числе и меня. Список ему, вероятно, составили наши врачи. Собираем пожитки и выходим из блока. Через 300–350 метров подошли к двери блока, в котором мне предстояло прожить почти полгода.

Ввели в помещение с двухъярусными нарами, между которыми были узенькие проходы. В этом блоке мы впервые познакомились с севастопольцами. Так мы называли военнослужащих, которые героически сражались за оборону Севастополя в составе Приморской армии. Часть защитников города водным путем была эвакуирована на Большую землю, а часть, прорвав вражеское кольцо, ушла в горы, влившись в состав партизанских отрядов. Остальная часть, в том числе раненые, обожженые и больные, попала в плен. В Днепропетровский лагерь из Крыма часть пленных была этапирована несколько раньше, чем мы из Константиновского.

Называю фамилии защитников Севастополя, с кем я познакомился в Днепропетровском лагере и с кем пришлось разделить тяжесть фашистского плена.

Полковник Иван Федорович Хомич (после замены фамилии — Карпов) — начальник штаба 345 стрелковой дивизии Приморской армии.

Подполковник Владимир Мукинин (после замены фамилии — Николаев) — начальник артиллерии 345 стрелковой дивизии, родом из города Порхов Псковской области.

Полковник Сергей Ковалев (после замены фамилии — Сергеев) — командир 142 стрелковой бригады.

Полковник Богданов — командир тяжелого артиллерийского полка.

Полковник Васильев, военную должность и специальность, к сожалению, забыл, более 60 лет прошло!

Военфельдшер Михаил Раскосов, татарин по национальности, гигант по телосложению, военный моряк.

Военфельдшер Максюта, украинец, военный моряк.

Старший военфельдшер Ключников, русский, до войны служил в пограничных войсках на юге Кавказа, на границе с Турцией, пехотинец.

Военврач III ранга Николай Иванович Бондаренко, на гражданке работал зав. горздравотделом Краснодара.

Военфельдшер Михаил Игнатов.

Военфельдшер Никульшин.

Военфельдшер Максюта рассказывал, что Михаила Раскосова взяли в плен обожженным, он был весь в бинтах, и такого гиганта, даже безоружного, побаивались немцы-конвоиры. Он был бескомпромиссным, прямолинейным в суждениях о вопросах военно-политической обстановки. Безгранично, без колебаний верил в победу советского народа в войне. Он был общительным человеком и хорошим собеседником, разговаривал по-русски с небольшим акцентом. Со слегка раскосыми глазами, со следами оспы на лице, всегда находил место юмору и иронии, несмотря на наше тяжелое положение.

Как-то один из пленных солдат в его присутствии сказал, что Черноморский флот весь разбит и потоплен немцами. Вся Приморская армия уничтожена. Раскосов гневно посмотрел на него и дал ему достойную отповедь:

— Ты, сукин сын, если ничего не знаешь, то молчи и не болтай напраслину! Черноморский флот не разбит! Некоторые корабли были немцами уничтожены. Это верно. Но флот существует и продолжает воевать с врагом. Так что зря не болтай, если ни хрена не понимаешь!

Старших офицеров необходимо было в первую очередь спасать от возможных побоев со стороны лагерной полиции и медленной голодной смерти. Для этого их как-то необходимо было перевести из общих блоков в блоки для больных — «лазарет» для военнопленных. Это и было сделано врачами еще до нашего прибытия из Константиновки.

Врачами им были поставлены такие диагнозы заболеваний, которые практически было невозможно проверить в лагерных условиях, если бы это захотел сделать немецкий врач комендатуры. Проверка правильности поставленного диагноза в лагере была невозможна из-за отсутствия самой примитивной клинической и, тем более, бактериологической лаборатории. Врачи рисковали, но шли на этот шаг. Ставили такие диагнозы: заболевание печени, почек, мочевого пузыря, хронический бронхит, гастриты, колиты, расстройство нервной системы, общее истощение организма и т. д. и т. п.

Впрочем, в тот период многие офицеры были действительно в большей или меньшей степени больными.

Риск со стороны врачей был, так как в комендатуре на всех военнопленных офицеров была заведена картотека. В карточках указывались воинские звания, род войск, партийность и другие данные. Надо полагать, что все это было подготовлено еще в Крыму. Если военнопленных рядового состава считали поголовно, штучно, то офицерский состав у немцев был на особом учете. Поэтому врач комендатуры мог заинтересоваться такими больными, проверить длительность их содержания в лазарете, произвести анализы больных в клинической лаборатории города Днепропетровска. Как нам стало известно позднее, врачи такого хода событий не особенно боялись, у них в городской больнице были знакомые люди.

Вскоре и на рядовой состав военнопленных стали заводить карточки учета. В них, кроме основных данных, ставились и отпечатки пальцев.

Более осторожно приходилось относиться к главврачу лазарета Сихашвили, грузина по национальности. Официально он считался военнопленным, жил в блоке, но в отдельной, прилично обставленной комнате. Имел пропуск в город, а это означало, что он был, фактически, расконвоирован. Значит, немцы доверяли ему. Этот врач с большим подозрением относился ко многим военнопленным врачам и фельдшерам, часто придирался к длительности пребывания офицеров в госпитале. Но пока все всем сходило с рук.

Примерно один раз в месяц в госпиталь приходили чиновники из гестапо и справлялись о состоянии здоровья старшего командного состава, главным образом севастопольцев. Рядовой состав военнопленных их абсолютно не интересовал. Цель прихода была одна: не пора ли многих из них выписывать. Наши врачи, как могли, доказывали невозможность выписки из-за плохого состояния здоровья. Характерная черта для фашистов: чиновники никогда не интересовались, как лечат, где берут лекарства, как кормят. Все это их абсолютно не волновало. Иногда приходил и немецкий врач с той же целью. Необходимо отдать ему должное — он никогда сам лично не устанавливал и не проверял правильность поставленных диагнозов, а всегда консультировался по этим вопросам с военнопленными врачами. И, как правило, этим ограничивался. Именно поэтому многие офицеры находились в госпитале месяцами.

Полковник Владимир Мукинин как-то сказал мне, что частые визиты чиновников гестапо ничего хорошего им, офицерам, сулить не могут:

— Мы, офицеры, находимся под бдительным оком комендатуры. Немцам хочется побыстрее избавиться от нас — выписать и направить в тыловые лагеря для военнопленных. А там очень строгая охрана, хуже питание, меньше надежды на побег.

Однажды Мукинин попросил меня отнести полковнику И. Ф. Хомич записку, предупредив:

— Записку прочитай сам. Когда пойдешь в этот блок, будь осторожен, записка не должна попасть в третьи руки!

На клочке бумажки было написано: «Иван Федорович! Одного нашего офицера повели в гестапо на допрос. Как нам себя вести с ним, когда он вернется с допроса? Что ты можешь посоветовать?»

Я надел нарукавную повязку с красным крестом (только в этом случае лагерная полиция могла пропустить меня в другой блок для больных и раненых) и отправился в вояж. Дошел до блока благополучно. Маленькую записку держу во рту, но так, чтобы я при необходимости мог свободно говорить. Вхожу в небольшую камеру, в которой с перевязанной шеей находился полковник. Прикладываю руку к пилотке и докладываю негромко по военному:

— Товарищ полковник, военфельдшер Балаев прибыл к Вам по поручению подполковника Мукинина. Вот Вам от него записка.

— Вас как зовут?

— Ваня…

Смотрят на меня спокойные умные глаза. Тяжело дышит. Предлагает мне сесть на грубую табуретку, а сам читает записку. Потом берет спички и поджигает ее. Немного задумался. Я тоже молчу, потом встаю и спрашиваю его:

— Какие будут указания? Может быть, Вы напишите ему записку?

— Нет, Ванюша, записку писать не следует. Передай подполковнику на словах. Когда приведут этого офицера с допроса из гестапо, ни о чем его спрашивать не надо. Он сам должен рассказать своим товарищам, для какой цели его вызывали. А там, в зависимости от характера ответа, будет видно, как вести себя с ним.

— Разрешите идти?

— Идите, спасибо.

На прощанье он крепко пожал мне руку.

Весь смысл разговора мною был передан подполковнику Мукинину. Привожу этот пример для того, чтобы еще раз сказать о той предосторожности, с какой военнопленные относились к лицам, побывавшим в гестапо. Это не значит, что каждый вызванный на допрос в гестапо, — провокатор и предатель, но осторожность была необходима.

Кстати, наши врачи разместили старших офицеров в различных блоках госпиталя опять-таки в целях предупреждения возможных осложнений и подозрений со стороны немцев.

Частенько севастопольские офицеры заходили к нам в барак поговорить, покурить, кто курил и у кого было что курить, обменяться мнениями, посоветоваться; часто мы приглашали их сами. В свободное от работы время вели разговоры на любые темы, не стесняясь друг друга.

В ходе таких разговоров старшие офицеры дали нам, военнослужащим младшего поколения, серьезную политическую закалку. Как опытные и хорошо подготовленные в военном отношении командиры, прошедшие большую политическую школу жизни, они лучше нас разбирались в обстановке.

Как-то один из нас спросил Мукинина:

— Товарищ подполковник, как нас встретят на Родине, если мы доживем до этого? Ведь все мы принимали присягу, а там сказано: «Если я по злому умыслу нарушу присягу…»

Вопрос подполковника:

— А вы как попали в плен? По злому умыслу?

— Да нет, какой там злой умысел…

— Тогда вы сами ответили уже на вопрос.

Смысл неоднократных рассуждений старших офицеров сводился к следующему. Раз мы находимся в плену, то каждому из нас необходимо приложить все усилия, чтобы вырваться из плена, перейти линию фронта и продолжить борьбу с врагом. Или попасть в партизанский отряд. Для побега могут возникнуть и неожиданные ситуации, например, бомбежка поезда во время перевозки пленных, может быть оказана помощь с воли.

Если мы попадем к своим, то, видимо, пройдем предварительную проверку — война! Наведут справки. Мы к этому были готовы. Потом дадут оружие, и мы будем полноценными бойцами Красной Армии. Исход войны предрешен, «Блицкриг» явно провалился.

Если же ни при каких обстоятельствах побег не удастся, необходимо выжить, причем честным путем, а не путем предательства и обмана. В плену нужно вести себя так, как и подобает советскому человеку.

Высказывания Мукинина и других севастопольских офицеров вселяли уверенность в конечную победу, укрепляли веру в собственные силы. Свою уверенность мы передавали надежным товарищам, землякам, другим военнопленным.

Несколько раз мне пришлось встречаться с полковником Иваном Федоровичем Хомич. Это был замечательный, культурный человек, интересный собеседник, незаурядного ума и эрудиции. Всегда спокойный и вежливый. Даже в тяжелых условиях фашистского плена тщательно следил за собой: всегда был побрит, одежда, много раз латаная и перелатаная — аккуратно заштопана, с немцами вел себя корректно и достойно, не унижая себя. Во всех отношениях являлся примером для остальных офицеров и рядовых военнопленных. Патриот, он сумел добиться поставленной перед собой цели: из Славутского лагеря сумел бежать, попал сначала к партизанам, потом командовал особой группой войсковых частей. После войны И. Ф. Хомич написал книгу воспоминаний, в которой поведал о своем боевом пути и мрачных временах фашистского плена.(12) В книге много места отведено и периоду его нахождения в Днепропетровском лагере.

После Днепропетровского лагеря наши пути с офицерами севастопольцами разошлись: они были вывезены раньше нас и попали в другие лагеря.

С ухудшением для немцев положения дел на фронтах, они в ход стали пускать методы идеологической обработки военнопленных. До конца 1942 года эти попытки практически не предпринимались, и без этого все шло «замечательно». Суть этой обработки сводилась к следующему. Все советские военнопленные нашим правительством якобы объявлялись изменниками Родины. Поэтому возврата на Родину при существующем строе в России нет и быть не может: все пленные без суда и следствия будут расстреляны или отправлены на каторгу в Сибирь. Сталин от нас отказался и заклеймил позором как изменников Родины.

Об этом стали писать в различных белогвардейских листовках и газетах, а позднее и власовская печатная «продукция». Какими-то путями все это попадало в лагерь. Куда только не вербовали: в полицию, вспомогательные охранные войска, казачьи и власовские части. Обещали многое: хорошее питание, отличное обмундирование, вино, даже женщин. Тактика немцев была простой: когда военнопленные убедятся, что Родина считает их «отверженными», то в добровольцы пойдут валом. Да и голод мог содействовать этому. Пропагандисты заявляли: «Сталин от вас отказался, а германское командование не может полностью прокормить столько военнопленных». Но это была ложь. Если бы немцы захотели и разрешили, то граждане Днепропетровска и окрестных сел смогли бы оказать существенную помощь в питании пленных, несмотря на собственные проблемы с едой. По крайней мере, они не допустили бы массовой гибели своих соотечественников от голода.

Немцы сумели набрать в эти формирования не более десятка человек. Потом вербовку перенесли на представителей национальных меньшинств: татар, грузин, армян, таджиков, казахов, осетин и других. Причем, представителей различных национальностей немцы выделяли в самостоятельные части. Пропаганда среди них была несколько иной. Военнопленным не русской национальности говорили, что русские постоянно угнетают другие народы, наживаются на них и когда немцы завоюют Россию, то народы получат самостоятельность и независимость. В добровольческие формирования по национальному принципу записалось несколько десятков человек.

Как же был организован лагерный быт военнопленных осенью и ранней зимой 1942 года? Все военнопленные на ногах носили неудобные деревянные колодки, изготовленные немецкими фирмами. «Задник — картонный, верх — брезентовый, подошва — деревянная. Не то что бежать, двигаться — мучение. На ногах раны, кожа стерта. Подошва сломалась пополам и, как экскаватор, вбирает внутрь грязь и снег. Была цела — снег налипал, как на несмазанную лыжу, нога сваливалась набок».(13) За потерю колодок военнопленных жестоко наказывали: избивали и лишали на 1–2 дня продовольственного пайка.

Одеты пленные были в ветхую изношенную одежду: шинели, ватники, гимнастерки. Не могло быть и речи о замене изорванного истлевшего обмундирования — такая задача никогда немецким командованием не ставилась и не решалась. Как же выходили из этого положения? А порой, просто никак… немцев это совершенно не волновало и не заботило.

Ко всему этому в лагерях стали клеймить всю одежду советских военнопленных. В дальнейшем я убедился, что клеймению подвергалась одежда лишь советских военнопленных. Одежда пленных союзников: англичан, американцев, французов — не подвергалась клеймению. Это говорит о полном недоверии нашим военнопленным со стороны немцев, ненависти к ним и издевательства над ними.

Трафаретом на одежду белой краской ставился знак «SU» («Совьет Юнион» — Советский Союз). Знак ставился на шинелях, гимнастерках, брюках. Уклониться от этого клеймения никто не имел права.

Не миновала узников и другая унизительная процедура — взятие отпечатков пальцев. На карточку военнопленный накладывал обмазанные специальной краской черного цвета большой и указательный пальцы. Исключений также не допускалось.

На ночь немцы ежедневно пересчитывали число пленных в каждом бараке, и двери бараков запирались на тяжеловесный замок до утра. Предварительно узники вносили в камеры параши. Ночью духота, бред, стоны…

Изнуряли пленных не только голодное существование, но и беспрерывные издевательства и мелкий садизм: бесконечные построения, подсчеты, пересчеты, грубые окрики, клеймение, взятие отпечатков пальцев, розги за малейшие нарушения, избиения, карцер…

В августе 1942 года в Днепропетровский лагерь поступило пополнение — свежие пленные с Харьковского направления боевых действий. Они рассказали, что наступление наших войск на этом направлении было неудачным: три наших армии были окружены. Из окружения вырвались не все, часть попали в плен. И, видимо, «часть» эта была большая. Пленные из поступившей группы были в основном рядового состава и средние командиры. Много было раненых и тяжелораненых.

Болезненно переживали поражение под Харьковом. Все пленные — изможденные, голодные, усталые, долго не брившиеся.

В теплые недождливые вечера пленные на территории лагеря, около блоков, устраивали «базары». Дело в том, что часть рядового состава пленных ежедневно под усиленным конвоем с собаками отправляли в город для выполнения трудоемких работ. Вечером рабочие команды снова возвращались в лагерь. По пути движения рабочих команд по улицам Днепропетровска жители города, рискуя нарваться на большие неприятности со стороны немцев, бросали в колонну куски хлеба, картофелины, луковицы, чеснок, морковь и другие продукты питания. Немцы старались оттеснить население от колонны военнопленных, но некоторые конвоиры, особенно пожилые, смотрели на это с пониманием. Вечером на «базаре» происходил обмен чего угодно на что угодно: 5–6 картофелин на пайку хлеба, или пайку хлеба на 2–3 луковицы, головку чеснока и т. д. и т. п. Немцы и полицаи в этот торг не вмешивались. Особое сострадание вызывали курильщики, они отдавали продукты питания за 3–4 закрутки махорки. Базары эти представляли весьма печальную картину.

У большинства военнопленных наблюдался характерный признак — всегда печальные и боязливые глаза, потому что слишком много страшного видели эти глаза. На лицах — печать безразличия.

Кроме смерти от тяжелых ран, в лагере свирепствовали многочисленные болезни: сыпной тиф, дизентерия, брюшной тиф, туберкулез, чесотка, дистрофия, воспаление легких. Каждое утро и в течение дня специальная команда из военнопленных собирала трупы умерших по баракам и хоронила их за территорией лагеря в огромных ямах.

Рабочие команды в городе трудились на демонтаже промышленного оборудования, погрузке металлолома, различного сырья, строительных материалов. Все это направлялось железной дорогой в Германию. Вероятно, не надеясь на благоприятный исход войны, немецкие промышленники вывозили сырьевые и промышленные богатства нашей страны в глубь своей территории.

Как-то через санитаров мы услышали, что внутрилагерные полицейские приглашают всех военнопленных посмотреть спектакль с евреями. Так и было объявлено: «спектакль с евреями». Присутствующие увидели следующее. Избитых узников-евреев под конвоем вывели из специальной камеры и заставили перетаскивать руками человеческие нечистоты, при этом по их спинам «гуляли» полицейские дубинки. Все нечистоты они перенесли в одну кучу, потом их заставили повторить процедуру в обратном порядке. Все это делалось под громкий хохот фашистских солдат. Евреи были сильно истощены, еле передвигались, лица разбиты от побоев. Через несколько дней вся группа евреев, состоящая из 12 человек, была расстреляна и брошена в вырытую нами траншею.

В нашей камере жил военфельдшер Никульшин Николай. Прожил он вместе с нами несколько месяцев. О судьбе этого паренька следует рассказать особо.

У Никульшина в плену появилась неизлечимая в этих условиях болезнь — желтуха. В результате болезни он был истощен в большей степени, чем другие. Его родственники проживали на оккупированной немцами территории. Кто-то в самом начале его пленения подсказал ему несколько изменить фамилию на украинскую «Никульшенко». Довольно часто в различных лагерных ситуациях немцы к украинцам относились более лояльно, чем к русским. Так эта измененная фамилия и осталась за ним в картотеке.

До поражения немцев под Сталинградом лагерное начальство иногда выбрасывало красивый жест — отпускало домой неизлечимо больных военнопленных украинцев, если место проживания находилось на оккупированной территории. В этот начальный период войны немецкое командование было настолько уверено в победе, что не видело в этом ничего предосудительного. Но выполнялись следующие требования: отпускался только рядовой состав; необходимо было наличие неизлечимой болезни; родственники должны проживать на оккупированной территории; отпускались военнопленные только украинской национальности, и это были единичные случаи.

Это был со стороны немцев ни к чему не обязывающий, но, по их мнению, красивый и гуманный жест. При том немцы понимали, что абсолютное большинство отпущенных военнопленных проживут на воле лишь несколько недель или месяцев. Предложения по отправке домой тяжелобольных исходили от военнопленных врачей, но окончательное решение принимал немецкий военный врач, прикрепленный к данному лагерю, или даже врачебная комиссия.

У военнопленных медиков возникла мысль — отпустить Никульшина на волю. Собрался «консилиум» врачей, необходимо было определить набор болезней, чтобы его выход за ворота лагеря был абсолютно обеспеченным, надежным. Одновременно исключалось возникновение подозрений в диагнозах со стороны немецких врачей. Узкий круг фельдшеров был посвящен в эти вопросы. Главврача лазарета грузина Сахашвили не приглашали.

На консилиуме было решено выдвинуть на первый план такие заболевания, которые не могли бы вызвать сомнения в отношении их подлинности, достоверности со стороны немецкого врача. Такие болезни «обнаружились»: инфекционная желтуха, сильное истощение в результате длительного заболевания и еще масса болезней, проверить которые в условиях лагеря было невозможно.

И вот наступил день, когда предупредили всех врачей через главврача Сахашвили, что прибывает немецкий врач для осмотра больного и принятия окончательного решения вопроса о судьбе Никульшина. И он прибыл, разумеется, с переводчиком.

Информацию о диагнозе сообщал Сахашвили по заранее написанному ему тексту пленными врачами. Немец через переводчика спокойно, не перебивая, выслушал результаты консилиума и… согласился с выводами наших врачей. Да и трудно было не согласиться.

Больной стоит голый, врач докладывает:

— Больной давно страдает инфекционной желтухой.

«Арцт» внимательно смотрит на тело больного и делает кивок головой (согласен — у больного действительно кожа была желтой).

— Сильное истощение организма.

Снова внимательный взгляд и опять кивок головой.

Потом были перечислены другие заболевания, и снова согласие немецкого врача. Он или проявил некоторую гуманность или решил, что, отпуская из лагеря одного узника, он не нанесет большого вреда рейху.

Немец козырнул стоящим перед ним врачам, чуть повернувшись, небрежно отдал честь нам — фельдшерам и удалился.

Никульшин стал ждать оформления документов. Это заняло 2–3 суток. Не теряя времени мы, четверо фельдшеров, заставили Никульшина зубрить наши домашние адреса. Именно запоминать, потому что какие-либо записки при выходе из лагеря наверняка будут отобраны. На другой день полушутя Никульшину был устроен «экзамен». Стоя перед нами на коленях, он быстро, на память без ошибок и с удовольствием повторил все четыре домашних адреса. Но мы вновь и вновь заставляли его их повторять и повторять. Ведь это была у нас единственная надежда отправить весточку домой. Ошибок в запоминании адресов не было. Он уверенно произносил и мой, незнакомый для него адрес: Горьковская область, Наруксовский район, село Азрапино, Балаевой Татьяне Лавровне.

Надежды на то, что Никульшин сможет послать письма нашим родным, было мало. Во-первых: свобода «дарованная» ему, была весьма относительной. Ведь он отправлялся на оккупированную немцами территорию и, разумеется, никакая почта с остальной частью Советского Союза не действовала. Необходимо было ждать прихода наших войск или самому переходить линию фронта. Во-вторых: мы сомневались в благополучном исходе его болезни, хотя об этом ему и не говорили. Были сомнения и в третьих, и в четвертых… были сомнения и в чисто психологическом плане: стоит ли бередить раны нашим близким? Они наверняка считают нас погибшими. Даже если они получили извещения через военкоматы, что сын (муж, брат) пропал без вести, то такое известие также весьма тяжелое. Родные наверняка из печати знали о фашистских лагерях для военнопленных, и вероятность остаться в них живым была крайне мала. Узнать, что твой родной и близкий человек находится в немецком плену — это тяжелое физическое и моральное потрясение. А как там, на Родине, к этому отнесутся соседи, друзья, власти?

Но, после долгих раздумий, мы все же решили воспользоваться представившейся возможностью и сообщить о себе близким.

И вот наступил момент прощания с Колей Никульшиным. Рукопожатия, напоминания: «не забудь!», зависть. Человек освободился, хоть и на оккупированную врагом территорию, а я остаюсь, а я не смог…

Со второго этажа нашего корпуса были видны главные ворота лагеря, он повернулся и помахал в нашу сторону рукой… «Прощай, наш друг Коля! Счастливой тебе дороги и благополучной встречи с нашими войсками!»

Полночи не спали, обменивались мнениями, вспоминали близких.

Приказом от 22 сентября 1942 года ОКВ запретило освобождение советских военнопленных. Всех нетрудоспособных, раненых и больных по согласованию с Гиммлером передавали СС и полиции, которые решали их судьбу. Коменданты лагерей незамедлительно выполнили этот приказ, так как он значительно разгружал лагеря. Однако передача раненых СС и полиции, как правило, означала их физическое уничтожение.

Лагерная жизнь продолжалась. Нельзя было не заметить, что все больные офицеры, особенно старшего командного состава (полковники Хомич, Васильев, Ковалев, подполковник Мукинин и другие) стойко поддерживали в тяжелейших лагерных условиях между собой дружбу и товарищество, несмотря на то что были размещены в разных блоках и камерах. Они встречались, переписывались, и в этом случае часто связными выступали мы, фельдшеры. Условия содержания в лагерном лазарете несколько отличались от условий пребывания в основном лагере. Больные освобождались от изнурительных, многократно повторяющихся за сутки построений (для подсчета). Они учитывались по письменной сводке врача. Меньшую жестокость проявляли на территории лазарета и внутрилагерные полицейские.

Поэтому одна из задач медицинских работников-военнопленных была в том, чтобы как можно дольше продержать больных и раненых в лазарете. Хотя к старшим офицерам в лазарет довольно часто наведывались чиновники из комендатуры с проверкой состояния их здоровья. Когда прибывал такой чиновник, врач всем своим умением и опытом старался убедить его через переводчика о нецелесообразности выписки того или иного офицера.

Офицеры в немецких комендатурах находились на особом учете, особенно старший офицерский состав, поэтому лагерное руководство старалось побыстрее от таких военнопленных избавиться, отправив их в тыловые лагеря. А этого ни нам, ни тем более офицерам не хотелось: условия содержания в тыловых лагерях были более жестокими.

Попытки подполковника Мукинина и других офицеров через подставных лиц заменить в комендатуре свои учетные карточки на другие с пометкой «рядовой» окончились безуспешно: немецкие служащие следили за этим строго.

В августе 1942 года после неудачного наступления наших войск под Харьковом немцы взахлеб начали кричать о новых победах на Восточном фронте. Особенно усердствовали кричать о победах германского оружия газеты, выпускавшиеся русскими и украинскими националистами.

Мы с трудом верили в эти сообщения, но вновь прибывшие пленные иногда при себе имели сравнительно свежие номера центральных газет «Правда» и «Известия», где поражение наших войск практически подтверждалось. Наши газеты мы с жадностью читали и перечитывали, сопоставляли данные и после тщательного анализа делали выводы. Окончательное слово было всегда за старшими офицерами-севастопольцами.

Ранней осенью стало известно, что немцы подошли к Сталинграду. Мы обратились к старшим офицерам за консультацией, как они расценивают создавшуюся военно-политическую обстановку на Восточном фронте? Все понимали всестороннее значение города на Волге в этой войне и что в случае взятия города создавалась критическая ситуация на фронте. Поэтому битва за Сталинград предстояла тяжелой и кровопролитной. Вселялась уверенность, что Сталинград не отдадут!

Несмотря на временные преимущества на фронте, немецкое командование стало ускоренно готовить полицейские формирования к активным действиям с партизанами. Нами, военнопленными, это было понято из того факта, что полицейские стали изыскивать пути комплектования своих частей квалифицированными медицинскими кадрами.

Офицеры украинских полицейских частей стали чаще заглядывать в лазарет для военнопленных и усиленно вербовать врачей и фельдшеров, независимо от их национальной принадлежности, для вступления в полицейские формирования.

Не знаю ни одного медицинского работника из Днепропетровского лагеря, кто бы поддался на уговоры предателей и изменников.

Поздней осенью немцы стали все меньше и меньше кричать о своих победах на Волге. Наступил декабрь, и немцы совсем перестали говорить и писать о положении дел на Сталинградском направлении.

3 февраля из окон второго этажа мы увидели, что немцы на всех своих административных зданиях (комендатуре, солдатских казармах, офицерских помещениях) вывесили траурные фашистские флаги. Может быть, кто-то умер в рейхе? Никто ничего не знал. Утром в наш блок зашел немецкий унтер-офицер, и мы осторожно спросили его, что означают вывешенные траурные флаги. Он сказал прямо, не стесняясь присутствия многих военнопленных: «Под Сталинградом была окружена и погибла 6-я Германская армия. Погиб и ее командующий фельдмаршал Фридрих Паулюс. Многие солдаты и офицеры взяты в плен. По всей Германии приказом фюрера объявлен трехдневный всенародный траур». Вот это новость!!! Едва ушел унтер, мы стали шумно поздравлять друг друга с этой великолепной победой. Один шутник вслух и очень громко высказал: «Ну, как Адольф, встретился со Сталиным на Волге?» Гогот и хохот окружающих при всем нашем незавидном положении.

Подполковник Мукинин разволновался и стал просить врачей отправить его в городскую больницу на рентген, консультацию и сдачу анализов. В тот период он действительно был нездоровым: болели почки и сердце, появились мешки под глазами, одышка. Предлог для выхода в город был, но окончательно этот вопрос мог решить только немецкий врач и комендатура. Аргументированная просьба была удовлетворена при условии, что автоматчик-конвоир утром отведет его в больницу, а вечером снова приведет в лагерь. Мы догадывались о действительной причине такого поспешного нанесения «визита» в город: узнать побольше новостей с фронта у гражданского персонала больницы. Ведь у них возможностей в этом отношении было больше, чем у людей, находящихся за колючей проволокой.

Вечером мы с большим нетерпением ждали возвращения Мукинина в лагерь. Наконец его привели, и мы пригласили его в свой барак. Оставили ему порцию баланды и кусочек хлеба. Пока он ел, все молчали, но взгляды были устремлены на него.

— Ребята, новости весьма обнадеживающие. Со слов работников городской больницы, Совинформбюро передало на весь мир сообщение об итогах битвы за Сталинград: пленено около 250 тысяч немецких вояк, 2,5 тысячи офицеров, 23 генерала, вместе с командующим 6-й армией фельдмаршалом Паулюсом и его штабом. По предварительным данным, немцы потеряли под Сталинградом убитыми, ранеными и пленными около одного миллиона человек. Уничтожено и захвачено много военной техники, складов продовольствия. Думаю, что после такого поражения наступил коренной перелом в Великой Отечественной войне в пользу Красной Армии. Есть слухи, что в районе города Калач нашими войсками на большом участке прорван фронт, и части движутся к Днепру, а отдельные разведывательные танковые части были замечены недалеко от Днепропетровска. Говорят, что у немцев большая паника. В городе неспокойно. По городу ходят слухи, что в Днепропетровск прибыл Гитлер. Он своей властью хочет остановить паническое отступление своих войск. Союзники Гитлера — итальянские и румынские войска, полностью деморализованы. В городе итальянцы и румыны свободно продают кому угодно свое оружие: винтовки, карабины, гранаты и т. д. Обменивают его на продукты питания и одежду. Широко разрослось мародерство. Среди венгерских, румынских и итальянских солдат царит пьянство, неповиновение своему начальству. В городе замечены случаи драк румынских и итальянских солдат с их немецкими «коллегами». На виду у граждан города происходит разложение вражеских воинских частей. Полицейские подразделения собираются драпать на Запад вместе со своими хозяевами.

Слушая, мы от радости потеряли дар речи. Потом наступил момент бурного оживления, радости вслух. Крики, смех, оживленные возгласы, Мукинину пожимают руку.

— Чего вы меня благодарите, я ведь не защищал Сталинград. Ваши чувства я должен немного охладить. Не исключена возможность, что немцы военнопленных этого лагеря могут эвакуировать в более глубокий тыл, а сам лагерь уничтожить. Мы сникли. Действительно, о таком повороте дел мы как-то не подумали.

— Ребята, необходимо иметь в виду, что вывоз военнопленных все дальше и дальше от фронта — для нас самый худший вариант во всех отношениях. Поэтому, если во время нашего угона будет возможность бежать, то это необходимо сделать. Если побег невозможен, то держаться нужно стойко, помогать друг другу чем только можно.

Отношение немцев к военнопленным после разгрома германских войск под Сталинградом стало значительно хуже. Большинство из них стали более озлобленными, более раздражительными, более жестокими. Свою злобу они вымещали на военнопленных. Достаточно было пленному улыбнуться, показать свое хорошее настроение, и тут же от немецкого солдафона получить удар палкой или дубинкой. Они злились за свое поражение на фронте, за то, что внутреннее сопротивление большинства советских военнопленных не было сломлено.

Но некоторые из немецких военнослужащих оказались более дальновидными. Они перестали кричать на узников, спокойно стали с ними разговаривать, в разговорах исчезла уверенность в победе Германии.

Расскажу немного о транспортировке военнопленных в зимних условиях. В начале декабря 1942 года санитарам было приказано подготовиться к выходу из лагеря для приема больных и раненых военнопленных, прибывающих на железнодорожную станцию с востока.

Каждый вагон был битком набит исстрадавшимися невольниками, ехали стоя, присесть на холодный пол просто не было места. Умирали тоже стоя. Около 30 % пленных были уже мертвы. В вагонах не было элементарных условий для утепления, а ведь стояли жестокие декабрьские морозы. Кругом щели, нет соломенной подстилки на полу, в течение трех суток пути не давали ни пить, ни есть, хотя на промежуточных станциях состав стоял подолгу. Мочились в вагонах. Заходим в вагон, толкаем в бок стоящего человека, а он не реагирует — замерзший труп. После разгрузки таких транспортов санитары и фельдшеры несколько суток были подавлены, неразговорчивы, раздражительны.

Не все медицинские работники-военнопленные хорошо относились к больным и раненым пленным. Были и исключения.

Таким оказался главврач лазарета Сихашвили. Все врачи и фельдшеры относились к нему с большой неприязнью, недоверием.

Все объясняется его отношением к больным и раненым, особенно к офицерскому составу. Он стремился как можно быстрее выписать больных из лазарета, препятствовал направлению больных в городскую больницу на консультации. Он не допустил исправления в учетных карточках офицеров исправлений на звание «солдат». Такое исправление пытались сделать с помощью гражданских медиков некоторые военнопленные при регистрации в городской больнице. Какое ему было дело до этого в конце-концов?

Наступила середина февраля 1943 года. Как и предсказывали офицеры-севастопольцы, боясь быстрого приближения фронта, немцы стали спешно эвакуировать Днепропетровский лагерь. Сначала они эвакуировали из лазарета всех больных и раненых офицеров независимо от степени выздоровления. «До свиданья! Не поминайте лихом, чем смогли, тем и помогли», — говорили мы им на прощание.

Накануне выписки Мукинин ходил хмурым, угрюмым, мало разговаривал. По поведению чувствовалось, что ему не хотелось отправляться в тыл, удаляться от фронта, убывать в неизвестность.

Стали форсированно эвакуировать и остальных военнопленных с частью военнопленного медицинского персонала. Дошла очередь и до нас. Мы с врачом III ранга Бондаренко Николаем Ивановичем разработали план побега во время переезда по железной дороге. По обоюдному согласию в план посвятили фельдшера Михаила Игнатова.

Под усиленным конвоем автоматчиков с собаками в составе большой колонны, нас, под лающие крики конвоиров, в лютый мороз погнали на вокзал.

Перед погрузкой в телячьи вагоны произошла какая-то заминка. Мы стояли под охраной минут 10–15 прямо на снегу в легкой, чисто символической обувке. Ночь, но станция освещалась. На небе горели яркие звезды, мороз все сильнее давал о себе знать. Притоптываем, чтобы окончательно не замерзнуть. Осмотрелся вокруг. Охрана начеку, собаки повсюду и тоже на «боевом взводе». Убежать невозможно. Железнодорожный состав состоял из нескольких десятков товарных вагонов. В начале состава было два пассажирских вагона для офицеров и охраны. Из труб струился дымок — они отапливались.

Недалеко от вокзала мы заметили несколько повозок, нагруженных домашним скарбом, на некоторых повозках сидели женщины, рядом ходили мужчины в черных шинелях. «Что это за люди?»

— А это драпает на запад со своими шлюхами городская полиция и старосты-предатели окрестных хуторов.

Перед эшелоном нас вторично всех тщательно обыскали, отобрали все режущие предметы. Но мы с Бондаренко предварительно зашили два ножа под внутреннюю подкладку его рваных кирзовых сапог. Мы рассчитывали на то, что у Бондаренко не будут проверять сапоги, так как у него была сильная экзема ног. Из-за этой болезни он и получил разрешение их носить.

Через несколько минут нас стали загонять в вагоны. Я с Бондаренко был втиснут в один вагон. В каждом вагоне было по 70–80 узников. Несмотря на низкую температуру снаружи, внутри вагона очень быстро возникла духота. Двери вагонов наглухо были заперты, а у каждого вагона снаружи была оборудована будка, в которой находились конвоиры — по два солдата-автоматчика.

Идея побега, разработанная с Бондаренко, казалась нам предельно простой. Вырезать ножами в полу две половицы, потом осторожно отодрать их и в момент замедления движения состава выпрыгнуть из вагона на железнодорожное полотно. На остановках резать доски нельзя: услышат конвоиры. Следовательно, все это необходимо было делать при скором движении состава, когда много шума и грохота.

Отъехав около 7–8 километров от Днепропетровска, мы все трое, сидя на корточках, рьяно принялись за работу. Находившиеся рядом с нами военнопленные сообразили, в чем дело, и стали нам помогать. Работали поочереди с отдыхом. При приближении состава к очередной станции работу прекращали. Не боялись, что среди пленных мог оказаться предатель. Если кто-то попытается кричать, то расправа с предателями в лагерях была короткой. Этот тяжелый напряженный труд мы планировали завершить за 1–1,5 часа до наступления рассвета. Дело, хоть и медленно, но продвигалось. Двумя ножами мы резали две толстые доски в полу и уже начинали радостно осознавать практическую возможность побега. Все шло хорошо, мы воспряли духом в надежде скорой свободы.

Но, проехав от очередной станции километров 5–6, состав замедлил движение, и скоро совсем остановился. Мы мгновенно сообразили, что здесь никакой станции быть не может, и поезд остановился по другой причине. Вдруг слышим около нашего вагона громкую речь фашистских конвоиров, лай овчарок. Стали отпирать замок нашего вагона, отодвигают засов, открывают дверь. Я переглянулся с Николаем Ивановичем, и мы поняли друг друга. Спрятали ножи, с тем, что если начнется обыск, незаметно их выбросить в снег.

Немцы, как только открыли дверь, заорали:

— Раус! Вэк! Шнель! (Выходи из вагона! Быстро!)

Ночь, мороз, на небе горят звезды. Немцы выгнали всех из нашего вагона, тщательно его обыскали и обнаружили прорезь в полу.

Фашисты с собаками окружили всех пленных нашего вагона плотным кольцом. Ножи мы незаметно выбросили в снег. С немцами стоит переводчик и переводит слова начальника конвоя:

— У кого имеются ножи, положите их вот на это место.

Гробовое молчание. Снова голос переводчика:

— Кто вырезал доски в полу вагона?

Снова гробовая тишина…

— Господин обер-лейтенант предупреждает, что если виновные не сознаются, то все пленные этого вагона будут расстреляны на этом месте!

Прикладами, пинками немцы перегнали нас всех еще метров на 10–15 от вагона.

Два немца тщательно облазили наш вагон и ничего не нашли. Стали шарить в наших порванных шинелях, ватниках, карманах. Опять-таки ничего не сумели обнаружить. Немцы стали рыскать в снегу около нас, и один нож был найден!

Унтер-офицер вынимает пистолет из кобуры, подходит к первому ряду пленных, в котором стоял и я, и орет:

— Кто бросил нож? Ты? (спрашивает моего соседа по колонне).

— Нет, я не бросал!

— Подходит ко мне:

— Ты?

— Нет!

Вдруг совсем вплотную подходит ко мне и с размаху рукояткой пистолета сильно бьет меня в челюсть. Сильнейшая боль, но, сцепив зубы, молчу. Лютая злоба на унтера, изо рта кровь.

Установить «виновных» фашистам так и не удалось, а удар в мою челюсть был, возможно, просто случайным, унтеру надо было на ком-то выместить свою злобу. Я попался под руку. Забегая вперед, скажу, что моя челюсть болела еще много лет после войны.

Нам, военнопленным, было известно, что за побег полагался расстрел. Мы эти «правила» фашистов знали, но слишком велика была тяга к свободе, тяга к избавлению от мерзкого во всех отношениях плена. Разбираться дальше у немцев просто не было времени — надо было отправлять состав дальше. Даже не были записаны номера пленных. Загнали снова в вагон и поехали. Анализируя неудачный побег, мы пришли к выводу, что, вероятно, одним из охранников, которые находились в будках между вагонами, были замечены щепки на полотне дороги. Мы не знали и того, что между охранниками существовала телефонная связь. «Костлявая» пока нас обошла.

А с Бондаренко мы разминулись. Впоследствии ему удалось бежать. После войны работал в Краснодарской краевой клинической больнице зав. терапевтическим отделением. 23.03.79 — умер (14).

Приблизительно через 18–20 часов нас привезли в Винницу, самую западную часть тогдашней советской Украины. Разгрузили, и снова усиленный конвой и ненавистные собаки, грубые окрики, брань, удары прикладами отстающих и расстрел на месте обессиленных и измученных невольников. Пожалуй, «расстрелы» — не то слово. Расстрел — это исполнение приговора суда, трибунала. А это было просто убийство, физическое уничтожение слабых, незащищенных пленных без суда и следствия.

Наконец, прибыли в лагерь, который представлял собой многочисленное количество низких бараков. Внутри бараков — грубо сколоченные из досок трехъярусные нары. Снова смрад, сильный запах пота, вонь, параши, голод и несметное количество клопов, вшей, блох. Особенно в то время одолевали клопы.

Вечером, в результате изнурительной транспортировки и большого нервного напряжения, быстро заснули. Снится сон. Танковые части Красной Армии освободили город Днепропетровск, протаранили стены лагеря и вызволили всех военнопленных. Потом в лагерь вошли конники нашего кавалерийского полка. Старший политрук подходит ко мне и говорит: «Товарищ Балаев, воевать надо!» Я ему: «Конечно!» Комиссар полка через плечо главврачу: «Накормить!» Приносят полный котелок перловой каши с мясом! Я с удовольствием начинаю есть, и… просыпаюсь. Горечь от иллюзии. Черт побери, неужели мозг человека устроен так, что без иллюзий обойтись нельзя?! Бессилие, злоба на врагов за неудавшийся побег.

Нас, военврачей и фельдшеров, перевели в другой барак, к больным и раненым. Сообщили, что мы будем находиться в «резерве», то есть постоянной работы у нас не будет. В смысле размещения нам дали преимущество — поместили на самые верхние полки трехэтажных нар. Барак был переполнен. Ко всем остальным запахам и смраду прибавилась вонь карболки, хлорной извести, гноя. Клопов было еще больше, и заснуть не было никакой возможности.

Днем разрешалось из бараков выходить на открытый воздух. Познакомились со старожилами лагеря. Но старожилов было мало, основная часть военнопленных погибла в результате голода, сыпного тифа, дизентерии и других болезней, а также физического истребления фашистами.

А старожилы рассказали следующее. Осенью и зимой 1941 года в лагере свирепствовал страшный голод. Питание военнопленных было чисто символическим. Плюс ко всему этому многочисленные болезни, упадок физических сил, безвыходность положения. В бараках люди могли переползать лишь на несколько метров. Ходить не могли. В одном из бараков несколько потерявших рассудок сильно истощенных военнопленных подползли к своим товарищам, находившимся уже в агонии, и перочинными ножами стали вырезать кусочки мяса из ягодиц умирающих…и дрожащими костлявыми руками есть. Об этом узнало лагерное начальство, прислали усиленный конвой эсэсовцев, и всех живых в этом бараке расстреляли. Таково правосудие! Сами же нацисты создали в лагере невыносимые, нечеловеческие условия, и они же обвинили в этом самих узников. А чтобы хоть немного улучшить питание, то об этом они «забыли». В истории цивилизованных народов не было еще такого жестокого, поистине зверского отношения к побежденному со стороны победителя. Опять забегая вперед, скажу, что подобная обстановка была и в лагерях военнопленных во Львовской области, но об этом потом. И дело было не в отдельных исполнителях зверств, это была система фашистского рейха: уничтожить как можно больше советских людей. Не так важно, какими способами и методами: в результате искусственно созданного длительного голода, различных болезней, расстрелов, повешения и других казней. Это была «высшая» политика Гитлера.

Радовало то, что Красная Армия стала проявлять все большие успехи на фронтах. Вскоре был освобожден Ростов-на Дону. Некоторые успехи имели английские войска на севере Африки. Это мы узнали от вновь прибывших в лагерь пленных. Огорчало, что не открыт до сих пор второй фронт.

В апреле 1943 года в лагере усилилась устная и письменная пропаганда власовцев. В лагере стала распространяться печатная продукция: различные листовки, власовские газеты на русском языке. Стали приезжать и пропагандисты

По инициативе бывших белогвардейцев в небольшой каморке одного из бараков была организована «библиотека»: из Германии эмигрантские организации привезли несколько десятков книг, разумеется, большинство из них было антисоветского и антироссийского содержания. Власовцы присоединили к ним свои издания. Перелистал воспоминания белогвардейского генерала Краснова. В свое время его из России выпустил Ленин с условием никогда не воевать против нее. И вот сейчас в книге он поносит Советскую власть, смакует смерть Ленина, а также состоит одним из лидеров власовского движения. Удалось найти Достоевского, Пушкина. С удовольствием прочитал «Принц и нищий».

Однако, вопреки ожиданиям организаторов «библиотеки», посетителей было немного. Книги большой популярностью не пользовались.

Может быть, поэтому в лагерь все чаще стали заглядывать представители генерала Власова: прапорщики, подпоручики, поручики, капитаны, штабс-капитаны и прочие изменники Родины.

Большинство пленников не желало слушать пропагандистские лекции и беседы власовских агитаторов. Тогда они изменили методы своей работы. Вечером пленных пригоняли с работы в лагерь, раздавали ужин-баланду, которую они ели, сидя на корточках, прямо на земле у бараков. Власовцы тут как тут. Пока пленные едят, они их «просвещают». Главным образом расхваливалась жизнь во власовских частях. Рассказывали о хорошем питании, обмундировании, обращении, не забывали упомянуть и о водке. Узники слушают и одновременно занимаются ловлей съедобных частиц из содержимого котелка или консервной банки.

Однажды после такой лекции пропагандист обратился к большой массе военнопленных:

— Какие будут вопросы?

Один из пленных, не вставая, спросил:

— Господин прапорщик, вы давно продались за немецкий маргарин?

Тот сначала растерялся, побледнел, потом покраснел, обозлился и спрашивает:

— Кто задал вопрос?

Естественно, никто не ответил. А в общей массе народа, выяснить спрашивающего было невозможно. Тогда власовец вновь обращается к пленным:

— Господа военнопленные!

Так и сказал: «Господа»! И это за колючей проволокой!

— Не верьте ему, он является большевистским агентом и провокатором!

Другой голос с места:

— Почему же все-таки, господин прапорщик, вы маргарин получаете не от русских, не от англичан, не от американцев, а все же от немецких фашистов?

Снова у него бледность на лице, и он зло бросает:

— Не хотите вступать в русскую освободительную армию, вас никто не заставляет. Подыхайте здесь в лагере. По вашим лицам вижу, что вы подохнете. А тех немногих, что выживут, Сталин сгноит в Сибири, если, конечно большевики, победят.

Быстро надел фуражку, повернулся и крупным шагом удалился в сторону немецкой комендатуры. Вслед ему хохот, свист, различные русские «пожелания» и «напутствия».

Спустя 2–3 недели после этого случая в лагерь прибыло официальное власовское начальство в сопровождении офицеров гестапо. По лагерю прошел слух, что начинается официальная вербовка во власовские части.

Перед многими военнопленными во весь рост встал вопрос: как поступить, как вести себя, каким образом отвечать на задаваемые вопросы?

Наличие в этой группе двух офицеров гестапо ничего хорошего для военнопленных не предвещало. Мы, молодые пленные, решили посоветоваться со старшими по званию врачами и ранеными офицерами. Вопрос стоял не в том, записываться во власовские части или нет. Тут сомнений не было, и не в пользу генерала-предателя. Речь шла о том, какую наиболее гибкую форму отказа следует придумать, чтобы не предать Родину, но и остаться живым. Ведь в случае отказа к любому пленному могли применить самые различные меры наказания, а что намерения такие есть, говорили двое присутствующих при беседах гестаповца. Мы могли эту «комиссию» запросто осмеять, освистать, если бы не эти два гестаповских офицера.

После взаимных бесед было решено: отказываться от вступления во власовскую армию под благовидным предлогом. Настаивать, например, на истощении организма, а наличие этого аргумента у военнопленных не вызовет у членов этой комиссии каких-либо сомнений. Ссылаться на другие болезни. Результаты работы комиссии были для них малоутешительные.

Наступила очередь до пленных медицинских работников. Сначала все шло, как и ожидалось. Вызывали пленных врача или фельдшера, те отвечали, что не могут вступить в ряды власовской армии по состоянию здоровья. Не могут, так не могут, особо не уговаривали. Остальные, в том числе и я, в это время через щели перегородки кабинета барака наблюдали процесс уговоров. Заметили, что гестаповцы были совершенно безразличны к происходящему. Тогда нас это удивляло, сейчас же я глубоко уверен в том, что немцам уже тогда было ясно, что власовское движение обречено на провал. Они присутствовали лишь для того, чтобы завершить в этом вопросе последний виток в инерции движения огромного маховика нацисткой Германии. И только. Большинство офицеров фашистского вермахта не были тупыми людьми.

Вербовка продолжалась, и не всегда безрезультатно. Из нескольких десятков тысяч рядовых военнопленных лагеря записалось в РОА (русская освободительная армия — власовская армия) несколько десятков человек. Их отделили от основной массы военнопленных и направили в специальный, отгороженный от остальных бараков колючей проволокой, блок.

Итак, на беседу стали приглашать по списку медицинский персонал. Сначала врачей. Никто. Потом стали вызывать фельдшеров, в том числе и из «резерва». Результаты почти аналогичные. Вот на этом «почти» и следует остановиться. Исключение составили два пожилых старших военфельдшера, но по разным мотивам.

Вызывают одного из них — мужчину лет шестидесяти. Вопрос власовского представителя из комиссии:

— Хотите ли вы служить в медицинских частях русской освободительной армии генерал-лейтенанта Власова?

Ответ старика:

— Да, хочу сражаться против большевизма в рядах русской освободительной армии.

Члены комиссии записали его фамилию, имя, отчество, звание, другие анкетные данные и отпустили.

Вызвали и меня. На предложение вступить в состав русской освободительной армии, я ответил, что я не военный, имею гражданскую специальность и хочу учить детей. Как мог отказался, но особо и не уговаривали.

Через перегородку нам был слышен этот разговор. Как же так? Как он мог так поступить? Человек, который, по его словам, прослужил в Красной Армии более 30 лет, и вдруг — власовец! За время нахождения в лагере ничем себя не проявил. Человек как человек. Немощный, сгорбленный, истощенный, но мы все были такими, однако не пошли на такое предательство! Наконец, он же должен понимать, что Красная Армия разгромила немцев под Сталинградом, освободила Кавказ, Ростов, приближается к Донбассу, и недалек день полного освобождения страны. Что же он, дурак? Как будто бы нет. Вежлив, корректен, правда, мало разговорчив.

После такого поступка мы единодушно прекратили с ним всякие контакты: кто его знает, возьмет да и донесет в гестапо о различных наших разговорах.

Второй случай произошел со старшим военфельдшером Глазуновым. Он попал в плен с остатками Приморской армии во время обороны Севастополя и сначала попал в Днепропетровский лагерь. Так что я его хорошо знал. До войны Глазунов четверть века служил в пограничных войсках на Кавказе на границе с Турцией. В плену отличался большой порядочностью, был вежлив, скромен, ненавидел фашизм. Было ему лет 55, но выглядел намного старше, как и все мы. Жил с нами вместе в одной маленькой каморке. Я даже немного подружился с ним. Поскольку среди нас он был старше по возрасту, то мы, молодежь, обращались к нему на «Вы». Он часто рассказывал нам о пограничной службе, о жизни пограничников.

И вот вызывает его комиссия:

— Согласны ли вы служить в армии Власова против большевизма?

— Да, согласен, записывайте.

Услышав от него такой ответ, мы оцепенели. Он, что с ума что ли спятил? Как только ушла комиссия из барака, я попросил выйти его на свежий воздух.

— Не осуждай меня, Ваня! Предателем я не был и никогда не буду. А записался я с единственной целью, чтобы перейти линию фронта и попасть к своим. Там я расскажу, как все было. Как только власовцев пошлют на фронт, я перебегу к своим.

Я спрашиваю его:

— Ты чем думал, когда давал согласие? Головой или ж…й?

— Головой, конечно. А что ты злишься на меня?

— Потому, что если даже «твою» власовскую часть и пошлют на фронт, что ты думаешь, немецкое командование дурнее нас с тобой? Власовские части будут под жестким контролем немцев, ты же видишь, что немцы не доверяют русским предателям?

Ладно, ты перейдешь к нашим, но как ты сможешь подтвердить свои благие намерения? Где они у тебя? В каком кармане? Есть ли у тебя уверенность, что тебя не пристрелит наш, советский солдат во время твоей сдачи или когда тебя поведут наши на допрос? Ведь бойцы Красной Армии очень разозлены на всех предателей и изменников. И это естественно, надо их понять. А почему ты уверен, что тебя пошлют на Восточный фронт, а не на Итальянский? (Летом 1943 года английские и американские войска высадились в Южной Италии и освободили Сицилию). Как поведешь ты себя с союзниками? Дальше: власовские части используются для борьбы с партизанами и как карательные подразделения. Могут отправить и для охраны лагерей с военнопленными. В этих случаях как ты поступишь?

В глазах Глазунова обида, растерянность и отчаяние…

Я ушел, о чем больше с ним говорить, все доводы сказаны.

Этих двух старших военфельдшеров также быстро отделили от остальных пленных и отправили в спецблок. Больше я Глазунова никогда не видел. А через пару недель прошел слух, что всех их погнали на Итальянский фронт.

Таковы были мотивы предательства.

Власовские «чины» не унимались. Через несколько дней после официальной вербовки, прибыл власовский капитан. Нас всех врачей, фельдшеров, часть выздоравливающих больных загнали в помещение и предупредили, что с нами будет разговаривать представитель армии Власова. Один из врачей спросил, будут ли при этом присутствовать немецкие офицеры. Нам ответили, что нет, разговор будет откровенным, «доверительным». Пока ждали представителя, согласовали, как себя вести, какие необходимо задать вопросы. Бояться особо не стоит, потому что власовец не знает наших званий и фамилий. Врач Николай Иванович Бондаренко (он был у нас наиболее авторитетным пожилым человеком) все же посоветовал: никакого шума, склоки, драки, избиения власовца не допускать.

И вот входит капитан. Погоны, кокарда, другие знаки отличия царского образца, но без оружия. На правом рукаве кителя буквы «РОА». Тщательно выбрит. Подходит к заранее подготовленному для него столу. Немцев нет, и нас это приободрило. Поприветствовал нас:

— Здравствуйте, господа!

Мы не вставая, поздоровались.

Кратко рассказал о ходе военных действий на Восточном фронте. Признал, что немцы там пока терпят неудачи, но это временно: они готовят новое, более мощное оружие, которое изменит ход военных действий на фронте в пользу немцев. Кроме того, формируется могучая (так и сказал «могучая!») русская армия Власова, которая освободит русский народ от большевизма. Далее воскликнул:

— Вы — русские люди! Мы помогаем военнопленным, чем можем. Вступайте в наши ряды! Это ускорит разгром большевизма.

Пока мы молча слушали. Но вот он закончил, и с места посыпались вопросы.

— Господин капитан! Вы сказали, что помогаете русским военнопленным. В чем выражается эта помощь? Почему бы вам не поставить перед немецким командованием вопрос об улучшении питания хотя бы больных и раненых? Вы прекрасно знаете, что они едят одну баланду и поэтому массами гибнут от голода.

Ответ капитана:

— Представители командования русской освободительной армии не имеют полномочий решать эти вопросы.

Снова вопрос:

— Почему пленных морят голодом? Почему их ни за что, ни про что немцы бьют, истязают, глумятся над их достоинством, при отсутствии нормального питания заставляют выполнять каторжные работы? Какие же вопросы вы уполномочены решать в отношении улучшения участи военнопленных? В чем армия Власова может помочь военнопленным?

Ответ капитана:

— Вы все пробольшевистски настроены, и поэтому с вами очень трудно разговаривать.

Голоса с места:

— Для нас это самые актуальные вопросы Мы просим вас, господин капитан, все же дать ответ на вопрос — в чем конкретно выражается ваша помощь русским военнопленным?

Ответ капитана:

— Мы снабжаем лагеря необходимой литературой…

В бараке поднялся неимоверный шум, смех, возмущенные голоса, негодование: «Помощь! Мать вашу!» Старшие успокаивали нас, молодых: «Потише! Не кипятитесь, впереди еще много вопросов». Капитан, видимо, сообразил, что его ответ был малоубедительным. Он продолжил, чтобы сгладить неприятное впечатление от его первоначального ответа:

— Мы ставили этот вопрос в верхах, но у нас ничего не получилось.

Вопрос с места:

— Почему?

— Причины пока не известны…

Снова шум. Старшие одергивают: «Не ведите себя, как мальчишки!»

После установления относительной тишины снова посыпались вопросы с места:

— Господин капитан! Вы говорите, что после окончательной победы над большевизмом будет утверждено новое единое русское правительство, которое будет выражать интересы русского народа. Как же согласуются следующие факты: немцы стремятся сформировать казачьи, украинские, татарские, грузинские, армянские, среднеазиатские и другие национальные воинские части. Причем, всем им после войны немцы обещают сформировать свои национальные правительства, независимые от России. Как же это понять — на территории России будет несколько десятков правительств и государств?

В бараке смех. День был теплым, солнечным, окна и двери были открыты, и снаружи у окон собрались сотни военнопленных, не поместившихся в бараке.

— Мне это неизвестно, я не в курсе дела…

Снова вопрос:

— Как это вам не известно!? Ведь в Ровно под руководством немцев создан Рейхскомиссариат Украины. Там имеется отдел по делам казачества, который возглавляет бывший царский генерал Краснов. Они готовят печатную продукцию для казаков, которая попадает и в наш лагерь, им обещают «вольный» Дон со своим правительством. В Берлине Бендере обещают «самостийну Украину», белорусам — свое правительство. Как же так, нам — военнопленным все это известно, а вам почему-то нет.

— Я не готов отвечать на это вопросы…

В зале смех. Власовец вынимает носовой платок и вытирает им сильно вспотевшие лицо и руки.

Опять вопрос:

— Почему немцы нарушают международную конвенцию о запрещении во время военных действий формировать воинские подразделения из военнопленных, вооружать их и направлять воевать против армии другой стороны?

— Немецкое командование этим делом не занимается. Этим делом самостоятельно, независимо от Германского командования занимается штаб русской освободительной армии.

Голоса с места:

— Как же так, господин капитан! Существует же соглашение между Германским командованием и генералом Власовым о создании такой армии. Немцы обязались такую армию кормить, одевать, вооружать. А вы говорите, что германское командование не вмешивается в это дело.

Ответ власовца:

— Я не уполномочен отвечать на такие провокационные вопросы.

— Почему немцы физически уничтожают попавших в плен политруков, комиссаров, коммунистов, евреев?. Почему все военнопленные подвергаются физическим истязаниям?

— Потому что политический состав и коммунистов Германское командование объявило вне закона. Коммунисты и комиссары являются врагами немецкого и русского народов.

В бараке продолжает накаляться обстановка. Возмутительный голос:

— Они тоже военнопленные, кто давал право Германскому командованию объявлять их вне закона?

Капитан краснеет, что-то бормочет про себя.

— Господин капитан, почему же все-таки немцы практически не кормят больных и раненых военнопленных, не обеспечивают их медикаментами?

— Германское руководство не располагает такими возможностями.

— Тогда почему же комендатура лагеря не разрешает передавать продуктовые передачи от местного населения?

— Потому что население отказалось от вас.

— Это неправда, ложь!

Снова вопрос:

— Господин капитан, может быть, вы вспомните случай, когда от пришествия иноземных захватчиков жизнь русского народа становилась лучше? Назовите хотя бы один такой факт.

— Мы сюда собрались не для изучения русской истории.

— Это не ответ. Вы уклоняетесь от ответа на вопрос!

Власовец продолжал:

— Я не специалист по русской истории.

Снова и снова вопросы:

— Господин капитан, а вам не кажется, что вы просто прислуживаете немцам, спасая свою жизнь?

В ответ власовец ответил довольно оригинально:

— Вот что, господа военнопленные! Вы не имеете права обвинять меня в трусости! Сейчас объясню почему. Я — военный человек и, как всякий военный, я подчиняюсь приказам. Сегодня я в вашем лагере, завтра меня могут послать на фронт, где я могу погибнуть, получить ранение. Я могу пролить свою кровь. О какой трусости может идти речь!?

Поднялся невероятный шум, крики. Встает, опираясь на палочку, раненый майор, в годах, с бородкой, бледный и гневный.

— Господин капитан, вы я вижу достаточно культурный и образованный человек. Вы умышленно смешиваете два различных понятия. Когда воин Красной Армии получает на фронте ранение, он знает, что пролил свою кровь за независимость своей Родины. А вы за чью Родину собираетесь проливать кровь?

Снова невероятный шум. Негромкие возгласы в адрес власовца: «Предатель! Подлец! Фашистский холуй!»

Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не крик дежурного по кухне:

— Приготовиться к раздаче баланды! Через 5 минут строиться на обед.

Все встали. Власовец так же быстро встал из-за стола, последний раз отер платком вспотевший лоб и, не попрощавшись, направился к двери. Забыл даже фуражку на столе. Потом вернулся, схватил ее и вышел с территории барака. Он был рад объявленному обеду, это было для него спасением от назойливых вопросов военнопленных. Вопросы задавались в основном ранеными офицерами и врачами.

Так бесславно и, как потом выяснилось, окончательно в этом лагере закончилась для власовцев их пропаганда. Мы почти были уверены, что капитан не сообщит о неудачных итогах своей встречи с военнопленными офицерам гестапо. В этом случае он унизит себя и все власовское движение.

Мы стали ждать, как поведут себя немцы после этой «разъяснительной» работы власовца. И выяснилось: никак! Никаких дополнительных репрессивных мер к узникам немцы в эти дни не предпринимали. Таким образом, власовцу невыгодно было докладывать гестапо об истинных итогах встречи, а немцам безразлична была власовская работа в лагере: они не верили русским предателям.

Это была наша небольшая, но важная победа. Больше на территории Винницкого лагеря «друзья русского народа» не появлялись.

Но в добровольческие соединения были и желающие вступить. Около 30 человек вступило во власовские части, с десяток добровольцев — в формирования казаков. Столько же в националистические военизированные организации грузин, армян, татар. Кто были эти добровольцы, и какие причины двигали людей на их поступки? Однозначно ответить трудно.

Кому-то надоело голодать, кому-то терпеть унижения, издевательства и побои, кто-то искренне ненавидел Советскую власть, кто — то надеялся, выбравшись из лагеря, совершить переход к своим. У кого-то было несколько причин записи в добровольческие части. Но, по моему глубокому убеждению, всех их объединяло стремление любой ценой сохранить собственную жизнь.

Надо честно сказать, что во все власовские и другие формирования ни немцы, ни представители этих формирований силой никого не загоняли! По крайней мере, мне, побывавшему в десятке фашистских лагерей, не приходилось встречаться с насильственной записью во власовские, казачьи и другие военизированные антисоветские, антироссийские части. Да, голодом, холодом, издевательствами и другими методами немцы способствовали записи в добровольцы, но насильственной записи не было.

Исключение было лишь при формировании националистических формирований рядовым составом. Формируя рядовой состав грузинских, армянских, татарских частей часто не спрашивали людей об их желании. Но подчеркну особо: лишь рядовой состав. С желанием военнопленных офицеров всех национальностей немцы считались. Считались они и с мнением русских, украинцев и белорусов рядового состава.

Жизнь лагеря продолжалась. Весной 1943 года по приказу коменданта лагеря — «зондерфюрера» — немцами и полицаями был произведен массовый обыск у всех военнопленных. В результате обыска на столе, за которым сидел зондерфюрер, было свалено большое количество мелких ножей, заточенные гвозди, иголки, булавки… все это использовалось узниками для ремонта обуви и одежды. Ничего, что бы нанесло вред «Великой Германии» найдено не было. Подумав, гестаповец разрешил пленным забрать свои предметы. С опаской, робко они стали подходить к столу. Потом смелее и, наконец, все предметы были разобраны. Гестаповец отлично владел русским языком, и один из пленных спросил о его происхождении. Он ответил, что немец по национальности, но до войны выполнял спецзадание, работая в Ленинграде. Проще говоря, был разведчиком в Советском Союзе!

Запомнился и другой, заслуживающий внимания случай. Стоял теплый майский день 1943 года. В бараки поступило распоряжение того же зондерфюрера: всем врачам явиться под конвоем к нему в кабинет. Только врачам. Все забеспокоились, но немецкие автоматчики уже ждут. Врачей повели. Через час возвращаются, шутят, смеются… что за чертовщина! Рассказали они следующее. Зондерфюрер пригласил вежливо их в кабинет, разрешил сесть и начал их «просвещать»:

— В Советском Союзе на медицинских факультетах ВУЗов не изучались вопросы иудаизма, а это очень важно. Во всех немецких высших учебных заведениях изучаются внешние признаки евреев, по которым их можно отличить от представителей других национальностей.

Стал рассказывать об этих признаках. Нам, медицинским работникам, он дал понять, что в случае обнаружения в лагере евреев, необходимо докладывать об этом коменданту лагеря. Мы прекрасно понимали, чем все это для евреев кончится.

Разошлись по своим баракам, но не знаю ни одного случая, когда бы медики выявили и сдали немцам евреев.

В Винницком лагере военнопленных мы — фельдшеры, прибывшие из Днепропетровского лагеря, находились почти все время в «резерве». А это было даже хуже по сравнению с военнопленными, которые посылались на работы в город. В городе иногда им перепадали продукты питания от местного населения. Здесь же кроме баланды и порции эрзац хлеба — ничего. У многих стали отекать ноги. У многих, в том числе и у меня, началась дизентерия. В условиях плена это страшное заболевание. Что бы ни съел — понос. Прошло две недели. Кожа и кости на тоненьких ногах. Военнопленный врач подбадривает меня, но оба понимаем, что дни мои сочтены. Товарищи видят, что дело у меня хреново. И вот их решение: ежедневно от каждой своей пайки эрзац хлеба отрезать в «мой фонд» по 15 грамм. Казалось бы, пустяк, но согласие дали 10 пленных, а это уже 150 грамм. Кусочки от каждого высушивали и с кипятком отдавали мне. Через три недели я встал на ноги. Вот такое товарищество в лагерных условиях! Сами были голодные, но мне погибнуть не дали. Таким же образом помогали и другим.

В июне 1943 года часть военнопленных отправили в Славуту, небольшой городок Хмельницкой области. До осени 1939 года недалеко от него проходила старая граница СССР с Польшей. На окраинах города располагались кирпичные двухэтажные армейские казармы бывшего советского военного городка. Городок был построен в советское время, но сейчас все системы жизнедеятельности были разрушены, всюду следы войны. На территории площадью полтора на два километра размещалось 11 больничных блоков. В них-то немцы и оборудовали так называемый «Гросс-лазарет», в который свозили со всех лагерей оккупированной фашистскими войсками Украины тяжелораненых и больных советских военнопленных. По мере эвакуации лагерей из восточной Украины в результате продвижения частей Красной Армии в Славутском лагере скапливалось все больше и больше больных и раненых, а также военнопленного медицинского персонала, в том числе женщин.

Как только нас ввели в лагерь, колонну военнопленных окружили полицейские в странном обмундировании. У всех полицейских были красные штаны — «галифе». Что за маскарад? Потом старожилы лагеря объяснили нам, что когда немцы в 1940 году разбили и пленили французские войска, они захватили склады с большим количеством обмундирования. Именно в такую форму облачались французские воины в северной Африке. Излишкам трофейной формы нашли применение, и одели внутрилагерную полицию.

У военнопленных Славутского лагеря были различные болезни, но главным образом, вызванные длительным голоданием: отеки, туберкулез, дизентерия, брюшной тиф, а также были раненые с долго незаживающими ранами и калеки: без рук, ног. Скопилось в «Гросс-лазарете» и большое количество медицинского персонала. Это те же узники, согнанные немцами из различных лагерей. Мы — врачи и фельдшеры — здесь тоже попали в резерв. Разместили нас на втором этаже на третьих нарах в одном из каменных бараков. Всю ночь нас атаковали миллионы клопов. Раздавишь одного, на смену ему — десяток бескорыстных помощников фашистов.

Рано утром подошли к зарешеченным окнам. Вдали виднелись леса, рощи, перелески — идиллия, да и только! Но ближе к территории лагеря картина становилась мрачнее: примерно на 500 метров от периметра лагеря весь лес и кустарник были тщательно вырублены. Лагерь был обнесен кирпичной стеной с несколькими рядами колючей проволоки, по которой был пущен ток высокого напряжения. По углам забора стояли вышки с охраной. На вышках были установлены мощные прожекторы, которые ночью освещали территорию внутри лагеря и за его пределами на расстоянии 1–1,5 км. Все эти меры немцы предпринимали, чтобы затруднить как побеги военнопленных, так и нападение партизан.

На территории лагеря, несмотря на лето, не было ни травинки. Всю территорию вытоптали пленные — подумали мы.

Все вышки с охраной были соединены телефонной связью с комендатурой лагеря. Вдоль стены от вышки до вышки с винтовками и собаками ходили «казаки» (в кавычках из-за того, что они далеко не все были истинными казаками). Охрана серьезная, и возможность побега была весьма ограничена. А мысль о побеге (которую можно сравнить с мыслью о еде) не покидала большинство военнопленных никогда: ни днем, ни ночью.

Стали жить в новом лагере. Получаем свою порцию баланды, заметно стали проявляться голодные отеки, и по физическому состоянию мы быстро догнали старожилов. Этот огромный лагерь представлял собой скопление полуживых, полумертвых узников. Страшное зрелище.

Полковник И. Ф. Хомич вспоминал: «В 1944 году в город Славуту, после освобождения его Красной Армией выезжала Чрезвычайная Государственная Комиссия… в работе Комиссии принимали участие эксперты-медики… было установлено, что в „Гросс-лазарете“ Славута гитлеровцы замучили, истребили, уморили голодом и болезнями более ста тысяч офицеров и бойцов Красной Армии. Все это было сделано за два года „работы“ этого страшного лагеря» (15). Около 11 часов дня выпускают на прогулку выздоравливающих. Из окон наблюдаем весьма угнетающую картину: в свои котелки, консервные жестяные и стеклянные банки невольники быстро рвут траву и заливают ее водой. На территории лагеря появились маленькие костерки, на которых пленные кипятили эту траву, а потом с жадностью ее пили-ели. Так вот почему вся территория лагеря была без единой травинки! Правда, около колючей проволоки росла завидная молодая трава, но…туда подходить нельзя. «Форботен!» (Запрещено!) Таблички на немецком и русском языках предупреждали: «К стене не подходить ближе, чем на 5 метров, иначе без предупреждения расстрел!» Некоторые, совсем отчаявшиеся, подходили ближе, трава манила к себе, и были расстреляны автоматчиками с вышек.

Живем неделю, другую. У полицейских в красных штанах отсутствуют резиновые дубинки. Возможно, в лазарете было запрещено бить больных и раненых. Но суть дела не менялась: военнопленные массами погибали от голода, истощения и болезней. Питание было заведомо не для больных, лечения никакого. Комендатура лагеря не снабжала находившихся в исключительно тяжелом состоянии узников «Гросс-лазарета» абсолютно никакими средствами медицины. Поэтому неудивительно, что смертность среди заключенных была очень высокой и составляла 30–40 человек в сутки. Кое-что давалось из трофейного, захваченного в советских больницах, но это было явно недостаточно.

Систематически применялись мелкие садистские действия со стороны подручных коменданта лагеря. Так, например, весь наш медицинский резерв, а это около 50–60 человек «унтерзондерфюрер» (что-то вроде «унтерфюрера» или «фельдфебеля») заставлял каждое утро выстраиваться и бегом совершать «прогулки» по территории лагеря обязательно с русской песней. Пели русские народные песни. Среди нас было немало пожилых людей, больных. Был один пожилой кандидат наук, старый фармацевт, все были сильно истощены. Но никто не освобождался, бегали все. Унтерзондерфюрер объяснял с ухмылкой необходимость таких «прогулок» укреплением здоровья военнопленных! Садист! Нам передвигаться было трудно, а не только бегать с песней. Из окон третьего этажа комендатуры, расположенной за территорией лагеря, коменданту прекрасно была видна наша «физзарядка». Запрета не было!

Далее. Бесчисленные построения, проверки, подсчеты, пересчеты, хотя в них никакой необходимости не было. Куда мы могли деться! Из общего числа минусуй каждый день 80–100 человек умерших, и будет известна численность оставшихся в живых! Вот и вся арифметика. Перед «завтраком» (баланду давали один раз на целый день, которую съедали сразу же) два построения, через час-полтора снова построение и пересчет. До вечера еще несколько раз. Часто такие построения сопровождались тщательным обыском. Обыскивали бараки и одежду военнопленных. Ничего серьезного никогда не находили. У некоторых были самодельные маленькие ножички для ремонта обуви и одежды. Их обычно не отбирали.

Определяя порядок проведения «внезапных личных обысков», шеф гестапо обергруппенфрер СС Мюллер, требовал особенно тщательной проверки врачебного персонала лазаретов военнопленных (16). Дубинок у полицейских не было, но во время построения они щедро раздавали зуботычины, пинки, удары по спине. Причем все эти «награды» проводились в присутствии немцев.

Недалеко от нашего блока в огороженной колючей проволокой казарме находились пленные женщины: санитарки, медицинские сестры, врачи, поварихи. Все они, как и мы, находились в резерве.

Прожили (вернее, просуществовали) мы в лагере около полутора месяцев. Среди пленных стал распространяться слух, что из нас будут формировать команды для подземных работ Рура в западной Германии. Эта новость была страшной для пленных, потому что выжить на подземных работах было невозможно. Мы, конечно, не могли знать, что 7 июля 1943 года в главной ставке Гитлера состоялось заседание по вопросу использования рабочей силы в горной промышленности. В директиве № 02358/43 от 8 июля 1943 года за подписью Г. Гиммлера указывалось: «Фюрер приказал 7 июля для проведения расширенной программы производства железа и стали непременно увеличить добычу угля, а для этого покрывать потребность в рабочей силе из военнопленных…»

На первом этаже одного из блоков сделали пункт осмотра выздоравливающих пленных для набора в шахты Рура. Пришел штатский немецкий врач с переводчиком. По тому, как услужливо к ним относились офицеры лагеря, было видно, что прибыли они с большими полномочиями от Германских промышленных фирм. Мы также отметили, что плохи, вероятно, дела у немцев, если они стали набирать рабочих из лагерей-лазаретов для военнопленных.

Врач в белом халате уселся за стол. Рядом стоят навытяжку переводчик, унтерофицер с какой-то книгой, в которую он записывает фамилии и номера узников. Вызвали еще двоих военнопленных врачей, которые докладывают о состоянии здоровья заключенных. Врач-немец внимательно слушает их, но никогда не берет в руки стетоскопа для прослушивания сердца и легких.

Мимо стола проходят все по очереди, предварительно сняв даже нижнее белье. Медицинский представитель фирм внимательно следит за состоянием «упитанности» каждого узника. Но все они были сильно истощены. Врачи-военнопленные добавляют каждому еще кучу инфекционных болезней. К немалому удивлению наших врачей, немец согласился с их доводами. Для отправки на подземные работы почти все были забракованы. «Арцт» из этого потока отобрал только двоих пленных.

Потом дошла очередь и до фельдшеров резерва и работающих в блоках. Большинство были истощенными, и немец также всех забраковал. Но двоих фельдшеров записал для отправки. Вызывали и меня, но было заявлено, что сильно истощен и признан негодным.

Наконец «арцт» отдает неожиданное для нас, пленных, приказание: построить всех полицаев! Вот это да! Немцы сочли необходимым добраться до своих холуев! Голыми они стали медленно проходить мимо стола. Наши врачи никаких пояснений не давали, так как обычно полицаи не болели и к врачам не обращались. Сразу было видно, что эти парни на баланде не сидели. По их физиономиям было видно, что они струсили, дрожат. Немецкий врач внимательно поглядывает на упитанные тела и одобрительно кивает головой. Из 36 полицаев он отобрал на подземные работы 20 человек! Тут же сообщил об этом стоявшему рядом офицеру из комендатуры. Тот, вытянувшись, только и мог сказать: «Яволь!»

Тянулись серые, тяжелые, похожие друг на друга томительные дни на голодном пайке. Бесконечные построения, обыски, побои.

Как рассказывали старожилы лагеря-лазарета, в 1941 и 1942 годах положение было еще хуже. Лагерь охраняли эсэсовские части, питание было отвратительным. Избиения больных и раненых не прекращались, лечения никакого, исключительно высокая смертность.

Вот как об этом говорится в протоколах расследования злодеяний фашизма Чрезвычайной государственной комиссии:

«Представители Чрезвычайной государственной комиссии Б. Т. Готцев и В. А. Кононов расследовали обстоятельства истребления гитлеровцами советских военнопленных в „Гросс-лазерете“ г. Славута. В этом псевдомедицинском учреждении гитлеровцы искусственно создавали невероятную скученность, сосредоточивая одновременно там по 15–18 тысяч раненых и больных офицеров и бойцов Советской Армии. Военнопленные принуждены были стоять, тесно прижавшись друг к другу. Изнемогая от усталости и истощения, многие падали и умирали. Бывший военнопленный И. Я. Хуажев рассказал, как „фашисты выстрелами из автоматов уплотняли помещения, и люди невольно тесно прижимались друг к другу; тогда гитлеровцы вталкивали еще больных и раненых, и двери закрывали».

В лазарете преднамеренно распространялись инфекционные заболевания, помещения не отапливались и не убирались.

Бывший военнопленный советский врач А. А. Крыштоп сообщил, что в одном блоке находились больные сыпным тифом и туберкулезом, их количество доходило до 1800 человек, и все они лежали вперемежку. Об этом же рассказывал и А. В. Севрюгин: „Люди вокруг меня умирали сотнями. Мертвых увозили, места занимались новыми больными, а утром повторялась та же картина. Колоссальная смертность доходила до 300 человек в день“».

За два года оккупации города Славуты фашисты истребили в «Гросс-лазарете» до 150 тысяч офицеров и бойцов Советской Армии» (17). Летом 1943 года положение несколько изменилось в лучшую сторону. Были заменены работники комендатуры, охранная эсэсовская часть передала охрану лагеря обычным немецким армейским подразделениям. У полицаев были изъяты резиновые дубинки. Один раз в неделю вместо тошнотворной баланды стали выдавать понемногу горохового супа.

Каковы причины таких изменений? Дело не в том, что немецкое командование решило пожалеть раненых и больных советских военнопленных. Отнюдь нет! Причины были совершенно другие.

Во-первых, в результате успешных наступательных операций Красной Армии многие немцы стали задумываться об исходе войны и о неминуемом наказании за творимые зверства в отношении советских военнопленных. Во-вторых, Германское командование еще лелеяло надежду расширить власовские части за счет военнопленных, так как с каждым месяцем потери немецких солдат и офицеров становились все большими. Но это были наши предположения.

В июле неожиданно с «воли» получили по маленькой порции дополнительного продовольственного пайка. Дело было в воскресенье. Стоял солнечный теплый день. В комендатуре по воскресеньям высокого начальства не бывало. К воротам лагеря на велосипедах подъехали две девушки-украинки. Поставив велосипеды в десяти метрах от охранника-автоматчика, девушки подошли к нему. Издали было видно, что они стали его о чем-то упрашивать. Тот посмотрел на окна комендатуры, там никого не было. И махнул рукой. Девушки отвязали от велосипедов вместительные узлы. Охранник приказал стоявшему у ворот полицейскому привести военнопленного врача. Врача быстро нашли и привели к лагерным воротам. Автоматчик приоткрыл ворота, ногой продвинул оба узла на территорию лагеря к подошедшему врачу. Доктор помахал девушкам рукой, и те, убедившись, что передача передана по назначению, сели на велосипеды, и уехали.

Врач был из нашего блока. Вернувшись, он разделил содержимое посылок среди заключенных. Досталось немного и мне. Часть продуктов была передана раненым офицерам из соседнего блока. В посылках было немного хлеба, вареные картофелины, морковь, лук и десятка три-четыре головок чеснока. Кто были эти девушки? Об этом мы никогда не узнаем. После этого мы надеялись, что такая помощь будет продолжена, но это был первый и последний случай продовольственной поддержки.

Все мы были настолько истощены, что доктор Николай Иванович Бондаренко, используя все свои медицинские познания, легко прощупывал у себя аорту.

Ночью снится сон. Дом, жена, дочка, престарелая мать говорит: «Садись за стол, накормим тебя». С жадностью ем щи, потом картошку с солью и настоящим хлебом. Снова голос матери: «Как же ты попал в такую беду — в плен?» Я пожаловался: «Как тяжело, мама!» А она говорит: «Терпи, перенесешь все беды и вернешься домой». Крестит и обнимает. Просыпаюсь… слезы на глазах. Наверное, дома думают о моей судьбе. Или давно уже получили похоронку…

Зато искренне нас радовало положение дел на восточном фронте. До Славутского «Гросс-лазарета» стали доходить сведения о Курском сражении.

Однажды, в начале августа, как обычно колонной мы шли на кухню за баландой. Один из блоков-корпусов находился недалеко от кухни. Бредем за баландой. На втором этаже блока увидели недавно прибывших пленных. Они сверху смотрели на наше медленное шествие. Один из нас спросил их:

— Откуда вы прибыли, ребята?

— Из-под Орла, Курска.

— Как там дела?

— Дают наши жизни! У нас сейчас много танков, самолетов, артиллерии, «катюш», драпают немцы!

В эти дни Совинформбюро сообщало: «Войска Брянского фронта при содействии войск Западного и Центрального фронтов освободили город Орел. Войска Степного и Воронежского фронтов освободили город Белгород. В Москве произведен первый в Отечественной войне победный салют в связи с освобождением советскими войсками Орла и Белгорода» (18).

Но об этом мы узнали значительно позднее.

Глава V. Львовский лагерь «Цитадель»

Львов — один из красивейших городов Западной Украины, почти нигде не разрушенный войной. Немцы почему-то называли его «Лемберг». Под конвоем автоматчиков и собак в феврале 1944 года тяжело и медленно брела, звонко гремя по булыжнику своими деревянными колодками, большая колонна советских военнопленных. Шла колонна рабов «Третьей империи». Невольно вспоминаются слова старой революционной песни: «Колодников звонкие цепи взметают дорожную пыль…» Разница только в том, что нет цепей, и вели не революционеров, а измученных и голодных советских военнопленных.

Я смотрел на большой город. Узкие средневековые улочки. Многие здания и костелы построены в готическом стиле — островерхие. В состав Советского Союза город вошел совсем недавно — в 1939 году — и являлся одним из самых западных районов СССР. В лагерях Славуты и Винницы нам говорили, что жители Львова плохо относятся ко всему русскому и советскому.

Далеко слышен стук деревянных колодок сотен пленных о булыжную мостовую. По обе стороны колонны — автоматчики с овчарками. На улицах было мало людей; те, что вышли, прижимались к стенам домов: улицы были слишком узки. Но эти улицы были плотно заселены. Когда я посмотрел наверх, то увидел в двух-трехэтажных зданиях в открытых окнах много людей, которые скорбно смотрели на нас. Эти смотрящие глаза были всюду: в окнах домов, особняков, квартир, булочных и хлебопекарен, учреждений, лавок и магазинов.

В пригороде Львова ничего особенного не происходило, но как только колонна втянулась в основные улицы города, стало происходить что-то невероятное. Жители Львова пытались помочь нам продуктами питания, но люди, прижатые к стенам узких улиц, этого сделать пока не могли: немцы-конвоиры не подпускали их близко к колонне. Была боязнь быть просто избитыми прикладами. Мы заметили, что дальше улицы были совсем пусты. В чем дело? Наверное, люди испугались! Но не прошло и пяти минут, как сверху на колонну буквально посыпалась «манна небесная». Из окон пекарен, булочных, магазинов, квартир полетели на нашу колонну буханки хлеба, батоны, булки, просто куски настоящего хлеба! Мы их на лету ловили, рвали на части, делили между собой и тут же ели. По колонне пронеслось: «Не торопитесь! Не ешьте много, погибните!» Часть положили в карманы или в тощенькие торбы — у кого они были. Конвоиры в этой ситуации сделать ничего не могли. Горожане выбрали хитрую тактику: бросят хлеб пленным и тут же отходят от окна. Автоматчики быстро смотрят наверх, а там уже никого нет. Из какого окна бросали — непонятно! Притом конвоирам пришлось бы выбирать: или следить, чтобы не разбежалась многочисленная колонна военнопленных, или следить за окнами. Конвоиры были растеряны и только кричали: «Лос! Лос!» (Вперед! Вперед!) Стрелять же по окнам домов не решились. Да и в какие дома и окна стрелять?

На мотоцикле подъехал немецкий офицер. Рассерженный, злой. Орет на конвоиров: «Лучше следите за колонной!»

… Продолжаем движение. Стук, стук, стук…стучат деревянные башмаки о мостовую. Из окон продолжали падать батоны и булки. Узники повеселели. Еще бы! Для них это самая большая помощь. Хлеб — это жизнь! Как бы жители Львова не относились к русским, советским гражданам, каких бы политических убеждений не были, они на своей шкуре испытали жизнь под немцем, «новый порядок». Об этом красноречиво говорила эта их продовольственная поддержка военнопленных.

Колонну подвели к воротам необычного лагеря.

В центре Львова на горе Вороновских в июле 1941 года немецкое военное командование на территории старой крепости, сооруженной еще австро-венграми, под названием «Цитадель», создало концентрационный лагерь для советских военнопленных «Шталаг 328». Толстые в 1,5–2 метра стены, высокая и такая же толстая кирпичная ограда, обнесенная несколькими рядами колючей проволоки. Темные, мрачные бараки с маленькими зарешеченными окнами. Отдельные блоки были также обнесены колючей проволокой. Все должно было вселять страх, покорность и чувство безысходности.

Охрана лагеря дважды пересчитала состав колонны, сверив с бумагами сопровождения. Затем пленных стали пропускать через вторые железные ворота. Внутри лагеря нас встретили всего лишь несколько немцев, зато было очень много полицейских из внутрилагерной полиции, которые стали нас распределять по блокам.

Меня, двух фельдшеров, врача, санитара и статистика-писаря — в прошлом профессора математики Казанского университета — поместили в маленькой комнате с двухэтажными деревянными нарами.

На другой день под вечер к нам пришел внутрилагерный переводчик Петров, ранее работавший артистом одного из московских театров. Военнопленный, конечно. Он сносно владел немецким языком. И сообщил для нас интересную новость:

— Как вы думаете, кто охраняет этот лагерь?

— Как кто? Немцы, конечно. Мы же все видели их в форме вермахта.

— Нет, не немцы. Это австрийские солдаты.

— А это для нас — военнопленных, хорошо или плохо?

— Австрийские солдаты, унтер-офицеры и фельдфебели лучше относятся к советским военнопленным.

Потом добавил:

— Несколько недель назад немецкая охрана лагеря была снята и передана австрийским воинским частям. Этих немцев всех отправили на Восточный фронт: там у них сейчас исключительно большие потери, наши войска колошматят их основательно. Вот почему нас сейчас охраняют австрийцы. Германское командование считает австрийские части менее боеспособными, по сравнению с немецкими.

Итак, австрийцы. Вспоминается рассказ отца о первой мировой войне. В результате успешного наступления русских войск на юго-восточном фронте много их тогда было взято в плен. Наступлением руководил талантливый полководец генерал Брусилов. Полтора десятка пленных австрийцев направили в село Азрапино, в котором я родился. В селе пленные выполняли хозяйственные и сельскохозяйственные работы, столярничали, клали печки. Это они сделали парты для местной трехклассной церковно-приходской школы, за которыми я учился. Добротно были сделаны! Отец характеризовал австрийцев как трудолюбивых и отлично знающих свое дело людей. Работали добросовестно. Жили и кормились они в селе, в крестьянских избах. Вечером, один раз в сутки отмечались у местного урядника. Да, как было все просто у русских с пленными. Не то, что современные фашистские лагеря для советских военнопленных!

На следующий день прибывший в наш барак фельдфебель с тем же переводчиком сообщает, что все мы, вновь прибывшие врачи и фельдшеры, будем работать в блоке с больными и ранеными военнопленными. В этот же день приступили к работе. За работой как-то быстрее проходят серые, тоскливые и голодные дни пленников. Да и удовлетворен тем, что оказываешь посильную помощь своим товарищам. Стали обращать внимание на то, что у многих заключенных на спине и ягодицах были колото-резаные ранения. Оказалось, что при пеших переходах конвоиры часто штыками подгоняли колонны, нанося военнопленным серьезные ранения.

В корпусе имелась на всех больных небольшая аптечка с кое-какими лекарствами и перевязочным материалом. «Шефом» над блоком с больными и ранеными был австрийский фельдфебель санитарной службы. Это в переводе на наш язык означает «младший фельдшер». Сам он никакую медицинскую работу в блоке не проводил, все делали военнопленные медики. Он осуществлял лишь надзор. В чем конкретно заключался этот «надзор», мы сами не знали. Ежедневно, каждый вечер, писарь-статистик готовил для него отчет — небольшую по формату ведомость: сколько на данное число в блоке больных и раненых, сколько за сутки умерло, диагнозы больных. Этот отчет фельдфебель передавал в лагерную канцелярию.

Прожили неделю и убедились в том, что больным вместо баланды два раза в неделю дают гороховый суп. Это обстоятельство немного ободрило. Потом мы научились добывать особым методом дополнительные порции эрзац-хлеба. Этот метод добывания мы назвали «пикированием». Он заключался в следующем. На кухне в присутствии полицейских нарезали хлеб на несколько десятков порций больше, чем было в лагере на самом деле военнопленных. Потом эти неучтенные хлебные порции полицаи присваивали себе. По сути дела они обкрадывали пленников. Военнопленные каждого блока по очереди подгонялись к кухне на еду. Там около кухни им выдавали баланду и порцию хлеба на весь день. Пока не раздадут все это пленным одного блока, из другого барака узники не пригонялись. Если к толпе пленных, приближавшихся к кухне, двоим-троим незаметно и быстро подойти с другой стороны, но так, чтобы не увидели полицаи, и смешаться с этой толпой, можно получить вторую порцию хлеба. Этим-то «пикированием» мы и воспользовались. Все меньше достанется полицейским лишних порций, у них и так «ряшки» выглядели хорошо.

Приносили эти порции в барак, делили между собой, часть относили больным. Такое «пикирование» за хлебом продолжалось месяц, пока полицаи не пронюхали его сущность. После этого стали во время раздачи выставлять дополнительные посты полицаев и наша подкормка стала невозможной.

Нам казалось, что австрийские военнослужащие стали лучше относиться к советским военнопленным. Кричать кричали на пленных, но били редко, в отличие от полицейских.

В одной палате, которую обслуживали пленный врач Севастьянов и я в качестве фельдшера, находился исключительно тяжелый больной. Состояние его было столь критическим, что его дни и часы в условиях плена были сочтены. В неделю раз фельдфебель осуществлял «надзор» за больными и ранеными этого блока: вместе с переводчиком и нашим врачом обходил палаты. Врач подходит к этому безнадежному больному, сообщает диагноз и возможный прогноз. При мне произошел следующий разговор через переводчика.

Фельдфебель:

— Доктор, нельзя ли положить конец страданиям этого больного?

Севастьянов:

— Господин фельдфебель, я бы рад положить конец его страданиям, но не располагаю такими возможностями, зная его безнадежность.

Видимо врач еще не понял, о чем спрашивает его фельдфебель. Я, стоящий рядом, также не соображал, о чем идет речь.

Фельдфебель:

— Я вам, доктор, рекомендую, чтобы больной не страдал, ввести ему сильнодействующий яд, и его мучениям наступит конец. Австриец просто советовал отравить больного. Когда до сознания Севастьянова дошел смысл сказанного, он побледнел, руки стали дрожать, но, овладев собой он заявил:

— У нас, в советских медицинских учреждениях, не принято так поступать, даже если больной является безнадежным. Я так поступить не могу, я давал клятву Гиппократа.

— Фельдфебель:

— А что это вам даст? Он же все равно умрет.

Севастьянов:

— Да, умрет, но на такой шаг я пойти не могу.

— Фельдфебель:

— Поступайте, как знаете.

Через сутки больной скончался безо всякого постороннего вмешательства.

В настоящее время это называется эвтаназией, а тогда такие действия не укладывались в голове. Австриец в данном случае лишь рекомендовал нашему врачу ввести яд больному. Намного чаще в лагерях медики-немцы от рекомендаций переходили непосредственно к действиям.

Наступили солнечные апрельские дни. Уже два года нахожусь в фашистской неволе. Снова и снова вставал вопрос: «Как выбраться из плена? Как осуществить побег?» Перебирал все варианты и не находил ответа. Кроме этого, появилась беспросветная тоска. Тоска по дому, по близким, по своей армии, по Родине… немного сглаживала существование в неволе работа.

Из окон верхнего этажа нашего блока хорошо была видна панорама большого города. Город красивый, с соборами, храмами и костелами, другими памятниками архитектуры — творениями рук человеческих.

А рядом с этой красотой средневековые порядки и нечеловеческие условия существования. Вся появлявшаяся трава поедалась голодными заключенными. Мы, медики, постоянно предупреждали военнопленных о необходимости ее кипячения. Но… голод делал свое дело. Некоторые узники ели свежесорванную траву и погибали. Кора растущих на территории лагеря деревьев: лип и каштанов была ободрана и съедена. Упорно ходили слухи, что в 1941–43 годах в лагере были случаи людоедства и немцы расстреляли до десятка военнопленных, застигнутых за этим занятием.

Как-то, в конце апреля, немецкой противовоздушной обороной была объявлена воздушная тревога: ожидался налет советской бомбардировочной авиации. Все блоки, в том числе с больными и ранеными, были быстро закрыты на большие замки. Никаких укрытий для военнопленных не было. Главной заботой лагерного руководства было исключить возможность побегов «под шумок». Налет начался около 10 часов вечера. Темное небо было исполосовано лучами прожекторов. Иногда в перекресток прожекторных лучей попадал самолет, он нам из окон был виден в виде маленькой серебристой птички. Слышны были частые взрывы бомб крупного калибра. Стоим, радуемся и следим за вышками с автоматчиками. Как поведут себя охранники во время воздушной тревоги? Может быть, сойдут вниз в укрытие. Но оказалось, что уходить они не собирались. Как стояли, как истуканы, так и продолжали стоять. Между тем бомбежка продолжалась и шла около 40 минут. Но ни одна бомба не упала не только на лагерь, но даже и в близи него.

Вдруг мы заметили, что вражеская зенитка подбила один наш самолет. Он загорелся, и летчик выбросился с парашютом. Луч прожектора сопровождал спускающийся парашют с летчиком до самого приземления.

На другое утро в наш блок доставляют… сбитого летчика. Раненый — перебита плечевая кость левой руки. Доктор Севастьянов оказал ему неотложную помощь. Но что порадовало: у летчика оказался свежий номер газеты «Правда»! Вот это находка! Немцы, пленившие летчика, видимо, не обратили на нее внимания. Тут же устроили громкую читку. С перерывами прочли все страницы, по нескольку раз перечитывали положение на фронтах. Теперь мы были в курсе всех боевых событий. Начали расспрашивать летчика.

— Товарищ капитан! Мы наблюдали бомбежку города из окон барака. Бомбы взрывались часто, но ни одна из них не упала на территорию лагеря. Вас предупредили о том, что в этом районе Львова находится лагерь советских военнопленных?

— Накануне вылета на боевое задание наше командование не говорило о существовании лагеря, но жестко предупредило, что данный сектор не бомбить.

На следующий день раненого летчика из нашего лагеря увезли.

Мы пришли к выводу, что наша разведка знала о существовании нашего лагеря.

В мае 1944 года писарем-статистом были найдены две маленьких листовки якобы Международного Красного Креста на русском языке, отпечатанные типографским способом. Орган и место издания в листовке не указывались. Листовки были небольшого формата, примерно в половину тетрадного листа. Содержание было следующим: «Советские военнопленные! К вам обращается Международная организация Красного Креста. Вам осталось недолго ждать полного избавления из неволи. Гитлеровская Германия находится накануне полного и окончательного поражения. Скоро наступит час вашего избавления. Потерпите немного и ждите спокойно этого момента!» Военнопленные неоднозначно отнеслись к тексту этих листовок. Многие стали радоваться: «Скоро конец мучениям!» Офицеры, врачи и фельдшеры призадумались. Уж очень концовка этой листовки нам не понравилась, вызывала настороженность, сомнение и недоверие. После некоторого обсуждения пришли к выводу, что листовка вряд ли принадлежит Красному Кресту. Скорее всего, это гестаповская провокация. Во-первых, война слишком скоро еще не закончится. Фашистская Германия имеет еще достаточно сил для продолжения войны. Во-вторых, концовка листовки призывала к смирению, повиновению: «Потерпите, подождите…» Короче, не рыпайтесь, подыхайте с голоду и болезней и не думайте о побеге.

Власовские пропагандисты в Львовском лагере пока не появлялись, но их пропагандистской литературы: газет, листовок — хватало. Содержание власовских изданий было антисоветским, но между строк можно было извлечь и кое-что интересное, полезное. Так в них все чаще стало появляться выражение: «В целях выпрямления фронта немецкие войска отошли на заранее подготовленные позиции…» Мы понимали, что это за «выпрямление», и радовались этому. Точно так же поступало и руководство нашей страны в 1941 году. Тогда мы так же понимали истинное значение этих слов.

До нас дошла весть об открытии англо-американцами второго фронта. Шестого июля 1944 года американцы и англичане высадились на севере Франции, а 9 июля мы уже знали об этом из листовок власовцев.

Накануне открытия второго фронта в немецких и власовских газетах хвастливо сообщалось, что на севере Франции построены неприступные фортификационные сооружения, которые они называли «Атлантическим валом». Эти сооружения настолько мощны, — трубила геббельсовская пропаганда, — что их невозможно взять ни с суши, ни с моря, ни с воздуха.

Лагерная жизнь преподносила неожиданные сюрпризы. Как-то в начале лета 1944 года я вышел из душного барака-блока на свежий воздух. Ко мне подошли двое врачей и трое выздоравливающих военнопленных. Говорили о житье-бытье, о положении на фронте. Во время этого разговора вокруг нас крутился какой-то худой, изможденный паренек и часто посматривал на меня. На всякий случай разговор перевели на «нейтральные» темы. А парень походит, походит с одной стороны, перейдет на другую, остановится. Все на меня смотрит. Я тоже всмотрелся в него. Парень среднего роста, русоволосый, лицо между носом и верхней губой разрезано шрамом, заметен также длинный рубец на правой щеке — следы былого ранения. Таких худых и покалеченных войной было немало в стационаре санчасти лагеря.

Минут через 30–40 мы стали расходиться. Только я направился в свой барак, как услышал голос:

— Товарищ военфельдшер! Товарищ военфельдшер!

Я повернулся на голос и остановился. Паренек подходит ко мне и продолжает:

Извините меня, но скажите, откуда вы родом?

— Я родился и работал в Горьковской области. А в чем дело, почему интересуетесь?

— Потому что я вас не сразу узнал. Вы родом из Наруксовского района, село Азрапино… Иван Иосифович Балаев?

— Правильно! А вы кто?

— Я — Гуськов Николай. Вы меня учили в седьмом классе Азрапинской школы в 1939–40 годах.

— Коля, дорогой! Вот так встреча!

Сразу все перевернулось в груди. Надо же такому случиться! Среди миллионов людей, среди ужасов войны и плена встретить знакомого человека, земляка! Обнялись, расцеловались. Разошедшиеся было другие пленные, услышав наш разговор, снова вернулись, окружили нас плотным кольцом. Слышно было вокруг нас перешептывание: «Встретились два земляка, из одного села… встретились учитель с учеником».

Любопытные, постояв, разошлись. Мы остались вдвоем, и я забросал его вопросами.

— Коля, как, при каких обстоятельствах ты попал в плен?

— Был ранен, попали в окружение, не всех раненых смогли вывести.

Да, я видел его раны и понимал, какова их природа.

— Где ты размещаешься, в каком блоке, каково твое здоровье?

Он назвал номер блока, палату. В этом блоке размещались тяжелобольные инфекционными заболеваниями. Грустно добавил:

— Иван Иосифович, я тяжело болен, очень плохо себя чувствую. Врач говорит, что что-то с легкими. Раны на лице мне в лагере зашили, но в груди все болит и ноет. Во всем теле слабость, и часто болит голова.

Выглядел он действительно бледным, с нездоровым румянцем на щеках и более истощенным, чем другие военнопленные. Я, как медик, сразу понял — туберкулез! Но, конечно, промолчал. Гуськов Коля продолжал:

— Иван Иосифович, я вас сразу не узнал: вы такой худой и в рваной одежде…

— Плен никого не красит.

Разошлись, договорившись встретиться позже.

Я тут же пошел к лечащему врачу Гуськова, чтобы выяснить истинную его болезнь и перспективы выздоровления. С этим врачом я не работал, но он немного меня знал. Влетаю в палату:

— Здравствуйте, доктор! В вашей палате лежит больной Гуськов Николай. Он мой земляк, мы с ним из одного села. Что с ним?

— Вам, как медику, я могу сказать все, не скрывая. У него кавернозная форма туберкулеза легких. Четыре каверны, одна из которых расположена рядом с крупным кровеносным сосудом — положение очень тяжелое.

Я был сильно испуган, так как отлично понимал, что ждет этого паренька.

— Доктор! Я очень прошу вас, помогите ему, чем можно!

— Ваня, ты не глупый человек и должен понимать, что в наших условиях об эффективной помощи не может быть и речи. Ему нужно хорошее лечение, усиленное питание, покой и чистый воздух. В мирное время это заболевание лечится с трудом, а где и как мы создадим условия здесь, в плену? Лишний черпак баланды организовать мы ему сможем, и все.

— Доктор, каков ваш примерный прогноз по болезни Гуськова?

— Он может прожить еще несколько недель, в лучшем случае 2–3 месяца. Дни его, в принципе, сочтены, но он не знает этого диагноза, и говорить ему об этом ни в коем случае нельзя. Скажите, что у него хронический бронхит. А дополнительную баланду будем давать.

Я вышел из палаты, а меня уже поджидал Коля. Как можно увереннее я его постарался успокоить: болезнь не опасная, будут давать дополнительно баланды, надо почаще бывать на свежем воздухе и так далее. А он и этому был рад.

Ночью долго не мог заснуть. Все думал о Коле Гуськове, о его судьбе. Погибает молодой парень, и ничего нельзя сделать. Его родители никогда не узнают о месте и причине его смерти. Брала злоба на фашистов, по вине которых гибнут миллионы людей.

В последующие дни старался почаще бывать с Николаем, подбадривал его, успокаивал. Вспоминали общих знакомых и друзей, учителей, родственников.

Прошло 3–4 недели. Здоровье Гуськова, судя по внешнему виду, не ухудшалось. Немного походит, присядет отдохнуть, снова небольшая медленная прогулка. Но пожаловался мне:

— Иван Иосифович, что-то у меня стал пропадать аппетит, даже свою порцию баланды не доедаю.

Это был опаснейший симптом! Если человек перестает есть, пусть даже эту противнейшую баланду, то в ближайшие недели или даже дни его ожидает явная смерть. Об этом я знал по горькому опыту лагерной жизни.

Вечером я пришел к врачу, достали полный котелок баланды, и в тот же вечер я отправился на «базар» невольников. О таких базарах я уже рассказывал. Они были почти во всех лагерях и, как правило, не запрещались лагерным начальством.

На базаре мне удалось выменять на котелок баланды три маленькие головки чеснока и четыре головки лука. Это в условиях плена было богатством! Отдал Гуськову и велел ему распределить все это на неделю. Я полагал, что горечь и витамины, возможно, возбудят у него аппетит.

Аппетит появился, но стал проявляться и кашель, не простудный кашель, а особый, болезненный, туберкулезный.

Проходит июнь. У многих узников, особенно больных, в глазах тоска, безразличие, полное равнодушие. Увеличилось количество самоубийств. Одному из пленных пришла в голову мысль — организовать силами самих же военнопленных небольшой концерт, чтобы хоть немного развеять тягостное состояние узников. Но требуется разрешение австрийского фельдфебеля. К нему-то и обратился внутрилагерный переводчик. Австриец вынес такое решение:

— Можно, но исполнять не советские, а только русские песни.

Такого невозможно было представить в 1941–43 годах. Времена изменились. Положение на фронте заставляло задуматься как самих немцев, так и их союзников. Да и австрийцы были по покладистей немцев.

На подготовку — трое суток. Как назло, через пару суток приехал в лагерь власовский пропагандист. Услышав о подготовке концерта, он заявил, что будет на этом вечере ведущим. Доморощенные артисты, подумав, сказали: «Черт с ним, с власовцем, пусть ведет концерт».

В день концерта на импровизированную сцену одного из бараков поднимается власовец и объявляет составленную пленными «артистами» программу вечера. Вначале все шло хорошо. За первым номером должен был спеть русскую народную песню «Из-за острова…» санитар Илларионов. Мы неплохо знали этого санитара. Высокого роста, широкоплечий, рыжеватые волосы, с веснушками на лице. Доброжелательный и спокойный, хорошо относился к раненым и больным. Попал в плен в окружении, пробиться из кольца с товарищами не смог. Как раз перед его выходом власовец и сделал ему подлость:

— Сейчас перед вами выступит артист Илларионов. Он отказался воевать за большевиков и добровольно сдался в плен.

По бараку прошел гул негодования. Когда немного стихло, на сцену поднимается Илларионов и бросает власовцу в лицо:

— Почему вы врете обо мне? В такой ситуации я выступать не буду!

Сказав это, он спустился с самодельной сцены. Отказались от выступлений и другие артисты.

Таким образом, по вине власовца вечер был сорван. Концерт провели через три дня, когда он покинул пределы лагеря.

В первой половине июля 1944 года из немецких и власовских газет, которые иногда появлялись в лагере, а также от вновь прибывающих пленных мы стали узнавать, что Красная Армия начала освобождение Западной Украины и Белоруссии. Все это безумно радовало. Радовало и открытие второго фронта. Все это можно было понять из содержания немецких и власовских газет. Отступление немецко-фашистских войск все чаще и чаще объяснялось «выпрямлением линии фронта». Много писалось в газетах о разработке в Германии сверхмощного секретного оружия, применение которого изменит ход войны в пользу Германии и ее союзников. Эти сообщения мы комментировать никак не могли. Информации или догадок об этом оружии у нас не было.

Но наряду с радостными событиями, которые происходили на фронтах и тылах врага, мы не могли не думать о себе, о нашей дальнейшей судьбе. Что ожидает нас впереди? Как вырваться из этого замкнутого смертельного круга? Как его разорвать? Как подыскать благоприятный случай для побега? Мы задавали себе эти вопросы и не находили на них ответа. Ясным было только одно: с приближением фронта к Львову нас снова погонят на запад. Теперь уже в Германию. Больше уже некуда.

22 июля 1944 года через немецкие газеты, выходившие на русском языке, мы узнали еще одну интересную новость. 20 июля в ставке Гитлера на него было совершено покушение. Вот это новость! Согласно сообщениям газет, заговор возглавлял полковник фон Штауфенберг. К нашему сожалению, фюрер отделался легким ранением и испугом. Жаль…

Числа 25 июля главврачу лазарета от комендатуры поступило приказание: срочно подготовить списки тяжелобольных и тяжелораненых. При этом указывалось, кого конкретно считать таковыми: полных инвалидов (без руки, ноги или без обеих конечностей), больных кавернозной формой туберкулеза, сыпным и брюшным тифом.

Мы гадали: чтобы это могло значить? Доктор Севастьянов высказал догадку, что госпиталь готовят к эвакуации. Такое предположение было вполне вероятным, так как по нашим суждениям и отдельным военным сводкам, соединения советских войск находились не так уж далеко от Львова.

Прошел еще один день. Наутро по всему лагерю пошли слухи, что вот-вот весь лагерь эвакуируют. В полдень 26 июля главврач сообщил, что через два часа немцы лагерь будут эвакуировать. Далее он добавил:

— Всех тяжелобольных оставляют в лагере (около 35 человек).

Севастьянов спросил:

— Как с ними хотят поступить?

— Откуда я знаю, как с ними поступят, — заявил главврач, — возможно, их оставят живыми, потому что немцам сейчас не до них.

Быстро тяжелобольных и тяжелораненых разместили в одном бараке. В этом списке был и Коля Гуськов. Прошел еще один час. Я пошел попрощаться со своим земляком. По пути обдумывал, как ему объяснить сложившуюся ситуацию. У меня не было уверенности в том, что немцы оставят их в живых. Вхожу в барак, подхожу к его нарам:

— Коля! Я пришел с тобой проститься. Лагерь эвакуируют. Вас — всех больных и раненых, то есть весь барак — оставляют. Думаю, что ничего с вами плохого немцы делать не будут. Им сейчас забота о самих себе, о своей шкуре. Да и возмездия они побаиваются, это не 41-й год.

Твою судьбу в дальнейшем я представляю такой: через час нас всех погонят в другой лагерь, а вас оставят. Когда город будет освобожден нашими войсками, ты попадешь в госпиталь. Там тебя подлечат и отправят домой в Азрапино. Если тебе удастся добраться до дома, то прошу тебя, передай моей матери, жене, дочке, что я пока жив, а что будет дальше — не знаю. Обнялись и попрощались. Я был уверен, что навсегда. Таков был последний разговор с Николаем. А что другое мог я ему сказать в тех условиях? Я был старше, опытнее его и обязан был поддержать, вселить уверенность.

Через час в ворота лагеря вошел большой отряд автоматчиков с собаками. Быстро, под крики, лай собак и удары прикладов и дубинок нас построили и пересчитали. Оставшиеся пленные больные из окна барака машут нам руками.

Переводчик переводит слова офицера конвоя:

— Колонну поведут пешком. За малейшее отклонение от маршрута — расстрел на месте!

Раскрылись ворота, и наша длинная колонна стала выходить из лагеря.

Дальнейшая судьба Николая Гуськова сложилась следующим образом. Об этом я узнал уже после войны. 26 июля лагерь опустел. Блок с калеками, инвалидами, больными немцы закрыли на тяжелые массивные замки и сняли с лагеря остатки австрийской охраны. Измученным узникам не оставили ни капли воды, ни грамма пищи.

27 июля город был освобожден нашими войсками, войска вошли и в почти пустой лагерь. В одном из бараков солдаты услышали стоны и крики раненых. Танком взломали дверь с замком и увидели измученных калек. На санитарных машинах всех отправили в тыловой госпиталь. Колю Гуськова лечили 6–7 недель, но язвы на легких! Конечно, не вылечили, но здоровье поправили. Но поскольку по состоянию здоровья его нельзя было мобилизовать в какие-либо даже тыловые войска, его освободили от воинской службы и отправили домой. По железной дороге он добрался до станции Ужовка, затем пешком 30 километров, потихоньку, брел до родного села Азрапино, машины тогда ходили редко.

Под вечер, при закате солнца он вошел в село. Около своего дома на бревнах сидели старики, в том числе и его отец, и вели житейские разговоры. Подошел ближе. Отец его не узнает. Тогда он спрашивает сидящих:

— Старики, скажите, где здесь живут Гуськовы?

С бревен встает отец и спрашивает:

— А тебе к кому, солдатик?

Коля не выдержал и с криком: «Тятя! Я же твой сын — Коля!» бросился на шею отцу.

Вошли, оба плача, в дом. Мама также кинулась обнимать сына… слезы, причитания, прибежали соседи. Шутка ли, почти три года сын считался без вести пропавшим и вдруг явился живой!

Но радость встречи была недолгой: единственный сын оказался неизлечимо болен. Возили в районную больницу в Наруксово, лечили молоком, травами — бесполезно.

Через три месяца Коли не стало. Хоронило его все большое село.

… Большую, растянувшуюся по дороге на два километра колонну узников конвой автоматчиков погнал на запад…

А что же было в лагерях после нашего ухода? Что стало, конкретно, со Львовским лагерем «Цитадель»?

2 ноября 1942 года Указом Президиума Верховного Совета СССР была образована Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков. Комиссия вела расследование в лагере «Цитадель» через несколько дней после нашего из него ухода. Одним из членов этой комиссии был С. Т. Кузьмин. Вот что он пишет в своих воспоминаниях: «Работать нам приходилось в очень сложных условиях… большинство лагерей во Львове и области были уничтожены еще до прихода наших войск, оставались лишь руины и места захоронений жертв фашистского террора. На основании материалов расследования было установлено, что во Львове… и Львовской области гитлеровцы истребили около 700 тысяч советских людей… по прямому указанию Гиммлера уже летом 1943 года нацисты приступили во Львове и Львовской области к уничтожению захоронений трупов умерщвленных мирных жителей, советских военнопленных и подданных других стран, которые выкапывались и сжигались. Для маскировки мест массовых расстрелов и захоронений во Львове была создана особая зондеркоманда, состоящая из 126 заключенных, которую называли «бригадой смерти». Эта бригада под страхом расстрела раскапывала могилы, извлекала из ям трупы, укладывала их на специальные площадки в штабеля до 1600 трупов в каждом. Штабеля обливались бензином и поджигались. Кости собирались и перемалывались в «костедробилке», просеивались для сбора золотых предметов: зубов, коронок, часов, украшений — и затем закапывались на большую глубину в землю.

Свидетели Величкер и Хамайдес рассказали, что за пять месяцев работы в этой бригаде из пепла сожженных ими трупов было высеяно и отправлено в Германию 110 килограммов золота. Величкер сообщил, что всего с июня по ноябрь 1943 года «бригада смерти» сожгла свыше 310 тысяч трупов.

К моменту начала работы комиссии проволочные ограждения в лагере «Цитадель» сохранились лишь местами, большей частью они уже были уничтожены, но тонны колючей проволоки попадались повсюду, напоминая о том времени, когда она опутывала не только всю территорию крепости, но и души томившихся в ней тысяч людей.

На мощных решетчатых крепостных воротах уже не было черных распластанных крыльев орла, крючками когтей огромных лап цепко держащего металлический круг со свастикой. Не было и надписи «Концентратионс лагер дер штандарте 328». Но на стенах бастионов и в подвалах подземелья сохранились надписи, оставленные и заключенными, и их мучителями. На стене одного из бастионов бросался в глаза аккуратный текст на русском, польском и немецком языках. Надпись на исковерканном русском гласила: «Запрещается есть трупы военнопленных, отделять (от) таковых частей, неповиновение — смерть.

Комендант Шталага 328 оберст Охерналь».

Поражало, какие невыносимые условия жизни (а точнее смерти) создали гитлеровские «цивилизаторы» для людей, оказавшихся в их власти. Сознательное истребление беззащитных людей, истребление голодом, болезнями, пытками, массовыми казнями.

Еще красноречивее о страшном, нечеловеческом существовании военнопленных говорили обнаруженные нами надписи в подвалах «Цитадели», выцарапанные на кирпичных стенах военнопленными, обреченными на голодную смерть.

«Доблестная русская армия, вас ждут с нетерпением не только народы, но и военнопленные, которые обречены на голодную смерть. Как тяжело умирать».

«Норма военнопленного: 3 литра воды,
250 граммов хлеба,
грамм 50 буряка
и добавка палкой
по спине».

«Здесь умирали с голоду русские пленные тысячами. 22 января 1944 года».

Свидетель Никифор Григорьевич Голюк сообщил комиссии:

«Как медфельдшер, работавший в этом лагере, я знаю, что за 4 месяца — с августа по ноябрь 1941 года — в лагере умерло только от дизентерии около 3 тысяч военнопленных. Никаких мер борьбы с болезнями немецкое командование не принимало. Наоборот, фашисты умышленно привезли в этот лагерь из лагеря № 385 больных сыпным тифом и разместили их в казармах группами по 10 человек среди здоровых военнопленных. После этого неизбежно в лагере вспыхнула эпидемия сыпного тифа, от которой с ноября 1941 года по март 1942 года умерло около 5 тысяч военнопленных.» (19). Я привожу эту длинную цитату с одной целью — подтвердить, что это все было во Львовском лагере «Цитадель», я это все видел и перенес на себе.

Через лагерь «Цитадель» за время оккупации прошло 280 тысяч советских военнопленных, из них погибло от голода, истязаний и расстрелов свыше 140 тысяч человек (20). Так гитлеровцы выполняли директиву своего фюрера: очистить славянские земли от славян и освободить жизненное пространство для носителей «высшей», арийской цивилизации».

…Итак, колонна пленных тронулась в неизвестность.

27 июля на Большой земле Совинформбюро сообщало: «В ходе Львовско-Сандомирской операции войска 1-го Украинского фронта освободили город Львов и ликвидировали окруженную группировку противника; группа армий «Северная Украина» была рассечена на две части, отходившие к реке Висле и к Карпатам» (21).

Глава VI. На земле врага. Побег

Итак, мы за воротами лагеря. Июль был удивительно солнечным и теплым. По лицам пленных течет пот, конвой с собаками торопит. Исхудавшим узникам идти было неимоверно тяжело. Протопали булыжник городских улиц, вступили в пригород и наконец выбрались за пределы города.

Военнопленных женщин, а их было человек 30 (врачи, медицинские сестры, санитарки, поварихи), построили отдельно и втиснули где-то в середину колонны.

Прошли 3–4 километра. Вдруг по приказу офицера конвоя остановили всю колонну и вывели из нее женщин. Два конвоира-автоматчика вместе с переводчиком-немцем и офицером отвели эту группу женского военнопленного персонала к небольшой рощице, недалеко от хутора. Мы заволновались. Что они хотят с ними сделать? Расстрелять? Через 10–15 минут была подана команда: продолжить движение, и мы снова тронулись в путь. Через несколько минут вернулись офицер, конвоиры и переводчик. Через переводчика мы выяснили, что, якобы, женщины были отпущены на свободу в ближайший хутор. Но офицер предварительно взял с них слово, что они не будут снова воевать против немцев. Никаких выстрелов мы не слышали, поэтому расстрелять их не могли. Ситуация не та: с запада и юго-запада явственно была слышна артиллерийская канонада.

Конвоиры очень торопили колонну, им в этом помогали овчарки. Откуда у немцев столько специально обученных собак? В течение двух-трех суток нашего пути были слышны раскаты приближающегося фронта. Создавалось впечатление, что и немцы, и мы находимся в каком-то полуокружении, полукольце.

Мы брели на запад, под конвоем охранников-палачей со сворой специально натренированных собак, изможденные, истощенные, больные и раненые, стуча и поднимая пыль деревянными колодками — рабы «третьего рейха», обреченные на смерть.

Отставших, не могущих дальше идти, пристреливали, причем конвоир после казни спокойно дожирал свой бутерброд. На его морде абсолютно никаких эмоций. Пустые оловянного цвета глаза. Шагает и жрет, держа наготове автомат.

Сзади колонны часто слышатся выстрелы. Уничтожают измученных, отставших. Уничтожают, хотя за колонной обреченных едет десяток полупустых грузовиков со сменой и резервом таких же охранников-палачей.

Ясная солнечная погода сменилась на пасмурную, дождливую. Шли по самым западным районам Украины. На ночь загоняли в большие опустевшие колхозные скотные дворы. Чуть забрезжит рассвет, и снова построение, очередной марш-бросок. Уставшие и голодные, в дождливую погоду шли мы тяжело и медленно. Вошли на территорию Польши. Выданный сухим пайком хлеб давно закончился. Пили чаще всего из придорожных канав.

На одной из шоссейных дорог увидели довольно большую колонну немецких солдат вперемежку с казацкими добровольческими частями. Конвоиры окриками сдвинули колонну военнопленных в сторону, чтобы пропустить немцев и казаков с их повозками со снаряжением. Вояки были пьяными. На дороге возникла пробка, пьяные голоса на немецком и русском языках. Кое-где начали драться. Ругань и мат. Два казака подходят, шатаясь, к немецкому фельдфебелю. Один из них орет: «Фельдфебель! За что ты меня ударил?» Разложение войск было налицо! Это была паника отступающего врага.

В ходе дальнейшего передвижения колонны военнопленных мы заметили, что многие хутора и села были битком забиты отступающими немецкими воинскими частями. По отдельным скоплениям немецко-фашистских войск производит удары наша авиация.

С каждым днем идти в составе колонны становилось все труднее и труднее. Отдельные пленные не выносят такого марша и падают. Под угрозой направленного дула автомата снова поднимаются сами или с помощью товарищей и снова идут. Соседи по колонне продолжают таких поддерживать под руки. Некоторые, совсем обессилевшие, падают прямо на дорогу и уже не встают, хотя еще и живые. На угрозу направленного автомата эти несчастные уже не реагируют, потому что не могут подняться, тем более идти.

В хуторах женщины-украинки просили офицера конвоя отдать таких несчастных себе в хату. Офицер свою «добычу» не отдавал. Конвоиры таких обреченных оттаскивали за двор ближайшей хаты или канаву. Выстрелы иногда были, а иногда — нет. Что было с ними — неизвестно. Возможно, закалывали штыками.

Идти становилось все труднее, все тяжелее. Не хватало воздуха дышать. Вдруг я тоже упал и встать был уже не в состоянии, хотя мозг лихорадочно подсказывает: «Вставай! Вставай! Иначе смерть!» Но спасла меня, вероятно, повязка на рукаве с красным крестом. Подходит конвоир и орет: «Доктор! Ауфштеен!» (Доктор! Встать!) Подошли двое военнопленных, подняли меня и потащили. Именно потащили, ибо мои ноги сами передвигаться не могли. Но мысль работала четко: «Иди! Иди!» Через несколько минут стал кое-как передвигать ноги, но товарищи все еще помогали мне идти, поддерживая под руки. Вдруг колонна остановилась: был объявлен часовой отдых. Тут я окончательно отдышался. Неожиданная остановка спасла мне и многим другим военнопленным жизнь.

Четвертый раз в плену смерть на весьма близком расстоянии заглянула мне в глаза. Первый раз в Константиновском лагере, когда я болел сыпным тифом. Второй раз при эвакуации из Днепропетровского лагеря, во время неудачной попытки побега. Третий раз в Винницком лагере военнопленных во время болезни дизентерией. И вот четвертый раз. Отпустила костлявая. Надолго ли?

Так день за днем колонна, как призрак, проходила бесчисленное количество хуторов, сел, городков и городов, вплоть до самой восточной границы Германии. Только по отдельно сохранившимся в памяти украинским и польским городам можно восстановить в памяти тяжелый, изнурительный путь нашей колонны: Львов — Городок — Перемышль — Ченстохов…остальные города, а тем более мелкие населенные пункты давным-давно стерлись из моей памяти. Притом шли не по прямой, а зигзагами, обходами. Скорость движения была неравномерной: то движемся очень медленно, останавливаясь через каждые 40–50 минут, то немцы заставляли совершать быстрый марш-бросок.

На четвертые или пятые сутки пути встретились невысокие горы. Кто-то сказал, что это отроги Карпат. Переходить их было особенно тяжело. То поднимаешься, тяжело дыша, аж стучит в висках, то снова спускаешься. Вокруг отдельных холмов колонна совершала круговое передвижение по принципу «винта». Так продолжалось несколько раз. Может быть, в мирное время Карпаты и действительно прекрасны, но для нас они тогда были прокляты.

Короткие привалы не давали возможности отдохнуть, пошли ненастные, непрекращающиеся дожди. Рваная одежонка намокла, становилось холодно, особенно в высокогорных районах.

Как-то, не дойдя полтора-два десятка километров до Ченстохова, колонне приказали остановиться. Дело было под вечер, лил мелкий, точно пропущенный через сито дождь. Выяснилось, что ночевать будем под открытым небом. Недалеко от остановившейся колонны, примерно в пятистах метрах, располагалась помещичья усадьба: белый красивый двухэтажный кирпичный дом, окруженный пирамидальными тополями и садом. Около дома всевозможные вспомогательные постройки. Из дома подошла к конвоиру — солдату средних лет хорошо одетая красивая женщина и спрашивает по-немецки:

— Где мне найти господина офицера?

— Господин барон как раз рядом, — отвечает автоматчик.

Он действительно находился метрах в 15 от нас. Пока она шла к офицеру, я спросил конвоира:

— Вер ист зи? (Кто она?)

— Польнише гутсбезитцерин. (польская помещица).

Как только она подошла к старшему офицеру конвоя, я навострил уши. Она также по-немецки предлагает ему:

— Господин барон! Если вы останетесь с пленными на ночь, то я приглашаю вас вместе с вашими офицерами (всего их было четверо или пятеро) переночевать у меня в доме. Для вас приготовят ванну с теплой водой и хороший ужин с достойными винами. Свободные от дежурства конвоиры могут отогреться и отдохнуть в теплом подсобном помещении.

Барон в чине майора с удовольствием ответил:

— Благодарю вас, уважаемая госпожа. Обязательно придем. Большое спасибо.

Польская помещица не спросила немца про пленных, не предложила отвести их под крышу многочисленных сараев. Сволочь! Кипело в груди. Был бы в руках автомат, то в порыве гнева убил бы сначала не немецкого офицера, а ее. Мы были возмущены не тем, что она пригласила барона в дом, — это ее дело, — а тем, что ей была безразлична судьба измученных, голодных, полуживых военнопленных советских солдат и офицеров.

Барон ушел на всю ночь, а остальные офицеры уходили по очереди на час-полтора. Мы же, сбившись в кучки, под охраной остались под дождем до утра.

Рано утром снова лающие грубые окрики и брань:

— Ауфштеен! Антретен! Лос! Доннер ветер! (Встать! Строиться! Вперед! Вперед! Разрази вас гром!)

Мы убедились также в том, что многие немцы великолепно ругаются и двух-трехэтажным русским матом. Часто слышалось: «iopptvoyumat». Понимали ли они смысл — неизвестно.

В первых числах августа 1944 года наша колонна уставших и измученных советских военнопленных вступила на землю врага. Это была самая восточная часть Германии. Земля врага… фашистская Германия, какая она? Что собой представляет? Возникало какое-то любопытство.

Бредем медленно. Конвоиры почему-то не особенно торопят. Села, хутора, поселки. Добротные кирпичные здания, крытые черепицей, и ни одного под железной крышей. Дома, построенные на столетия, но до чего же они однообразны, схожие между собой, как близнецы! Таковы же и хозяйственные постройки. Все здания целые, не разрушены, следов бомбежек не видно. Настоящей войны здесь пока не было. Унылый вид сельских поселений немного скрашивают построенные в готическом стиле кирхи. На улицах порядок и чистота.

На пути следования колонны попадаются небольшие рощи, парки и ухоженные пруды. Деревья тщательно очищены, подстрижены, выровнены и «прилизаны». Это не Брянский лес в Белоруссии! Дороги и дорожки, улицы и улочки заасфальтированы. Да, войны здесь не было, но скоро будет!

Попадается немало прохожих. Здороваются с конвоирами: «Морген! Гутен морген!» Те взаимно негромко им отвечают. Много велосипедов, на них и стар и млад. На каждом велосипеде корзина, чемодан или иной груз. Состав прохожих также обратил на себя внимание. Это, главным образом, старики, старухи и дети. Нет мужчин молодых, средних лет и даже относительно пожилого возраста. Так и должно быть! В результате тотальных мобилизаций всех их поглотил Молох войны, развязанной бесноватым фюрером.

Попадается немало инвалидов: без руки, без ноги, на колясках. Смотрим в глаза прохожим. Что они выражают? Да ничего, глаза как глаза: думающие, безразличные, иногда пустоватые, иногда грустные, иногда веселые. Глаза как у любого народа мира.

После войны мне приходилось много читать и слышать об отношении к советским военнопленным мирного немецкого населения. Большинство авторов утверждает, что в 1941–1943 годах жители Германии, особенно молодежь, не только с ненавистью смотрели на военнопленных СССР, но и забрасывали их камнями, тухлыми яйцами, поленьями, оскорбляли их. Так оно тогда и было в действительности. А сейчас? Почему сегодня они смотрят на нас другими глазами и не допускают никаких выпадов в наш адрес? Дело в том, что шел уже август 1944 года, и рядовые немцы все чаще стали задумываться над ходом и исходом войны. И если бы нашу колонну провели по тем же населенным пунктам в августе 1941 года, то реакция населения была бы более злобной.

Но, несмотря на внешнее спокойное к нам отношение мирных жителей, мы никогда не видели от них брошенного в колонну кусочка хлеба, морковки или картофелины! Да, это тебе не Украина — не жди, не дадут! Таково было первое впечатление о немцах, и впечатление не из приятных.

Часов в 7 утра на окраине небольшого поселка мы заметили непонятное действо. На небольшой площадке девушки лет по 15–17 окружили флаг или знамя красного цвета со свастикой в белом кругу. Флаг напоминал церковную хоругвь. Флаг то медленно поднимали, то опускали. Девушки медленно ходили по кругу, и что-то пели или произносили. Они все были одеты в одинаковую форму: белые блузки и темно-коричневые юбки. Одинаково пострижены. Эта процедура продолжалась около 5 минут. Я был в недоумении, что это за балаган? Да это же «Гитлермедхен» — молодежная гитлеровская полувоенная организация для девушек! Видимо, по утрам они совершали какой-то свой обязательный ритуал.

Спустя еще сутки, нашу колонну впустили в какой-то огромный пересыльный лагерь, расположенный в пригороде неизвестного нам города в 70–90 километрах от Берлина. Этот лагерь напоминал библейский Вавилон! Сюда были согнаны военнопленные самых различных национальностей, стран и народов: советские военнопленные, англичане, американцы, французы, африканские негры, индусы, бельгийцы, голландцы, югославы, поляки и даже итальянцы.

Но какая-то невидимая сила распределяла потоки военнопленных в лагере строго закономерно: англичане и американцы находились в блоках, отгороженных от советских военнопленных тремя рядами колючей проволоки. Французы, бельгийцы, голландцы были также изолированы. Особняком ото всех была итальянская группа военнопленных.

Нас временно разместили в бараках с двухярусными нарами.

Стали приходить в себя. За этот многодневный переход погибло не один десяток человек. Чуть-чуть отдохнули. Через пару дней стали внимательно приглядываться к иностранцам. Оказалось, что они один раз в месяц получают продуктовые посылки Международного Красного Креста.

Посылки были разные, но вот обычное содержание посылки американского Красного Креста, какие получали американские военнопленные ежемесячно в 1943 году (22):

Тушенка говяжья — 1 банка (340 г); Кофе или какао — 1 банка (113 г);

Тушенка свиная — 1 банка (340 г); Изюм, чернослив — 1 пачка (454 г);

Паштет ливерный — 1 банка (170 г); Шоколад — 2 плит.;

Лососина — 1 банка (226 г); Бисквит — 1 пачка;

Молоко-порошок — 1 банка (454 г); Апельсин. конц. — 1 банка (113 г)

Оливк. маргарин — 1 банка (454 г); Сигареты — 2 пачки;

Сахар — 1 пачка (226 г); Мыло — 2 куска.

Советские военнопленные лишены были получения посылок и продовольственных передач.

Несмотря на полную нашу изоляцию от иностранных военнопленных, мы все же с ними часто разговаривали через колючую проволоку на ломаном немецком языке. Во всяком случае, если нам необходимо было сообщить что-то важное, мы хорошо понимали друг друга. Они были лучше информированы о положении на фронтах. Американцы, англичане и французы очень хорошо относились к нам — советским военнопленным. Мы им платили тем же. Разумеется, они выглядели значительно упитаннее по сравнению с нами. Иногда им удавалось перебросить через ограждение кусок хлеба, сухарик, галетку и т. п.

Немцы с августа 1944 года начали с американцами и англичанами налаживать кое-какие контакты. Так, свободные от дежурства немецкие солдаты каждый вечер, если позволяла погода, играли с американцами и англичанами в футбол. Меняются времена!

Как и в других лагерях, дневной рацион питания был стандартным: баланда и небольшая буханка эрзац-хлеба на 6 человек. К разделу этой буханки относились с большой тщательностью и аккуратностью. Наиболее опытному из шестерки поручалось разрезать ее на равные дольки, которые раскладывались в один рад. Затем наступал второй этап, советовались, от какой порции немного убавить, а к какой — добавить. Потом один из шестерки отворачивался, а второй, указывая на пайку хлеба, спрашивал: «Кому?»

Такое тщательное разделение хлебушка происходило во всех лагерях советских военнопленных. Чтобы ни одна крошка не могла бесследно пропасть.

Прожил я в этом лагере около недели. Однажды главный врач санчасти — русский военнопленный — сообщил нам, что скоро военнопленных будут распределять по рабочим лагерям и что в каждый такой крупный лагерь будет направлен врач, а в менее крупный — фельдшер. Список всего резерва медперсонала лагеря находился у него, и он занимался распределением. В этот процесс немцы не вмешивались. Если немцам в какой-то рабочий лагерь требовался врач или фельдшер, они ставили об этом в известность главврача. А кого он пошлет, врача Петрова или фельдшера Сидорова, — немцам было безразлично.

В результате эвакуации и ликвидации многих лагерей врачей и фельдшеров в пересыльном лагере скопилось достаточно много. Все они и находились в резерве главного врача санчасти русского отдела лагеря.

Некоторых пленных из пересыльного лагеря на день забирали на временные работы. Везло тем, кто попадал на сельскохозяйственные работы, уборку урожая. Им иногда удавалось поесть фруктов и овощей в хуторах, а вечером, возвращаясь с работы, они приносили еще кое-что из продуктов: хлеб, картошку, лук и т. д. Такие счастливчики питались лучше, чем мы — резервисты. Медперсонал на работы не направляли, и мы довольствовались лишь пайкой баланды и эрзац хлеба.

Однажды заходит в наш барак главврач, фамилию которого я, к сожалению, вспомнить уже не могу, отыскал меня и говорит:

— Балаев, а я ведь твой земляк — тоже из Горьковской области.

Он расспросил меня подробнее о месте моего жительства, чем занимался до войны. Далее он продолжил:

— Хотите, я вас направлю фельдшером в небольшой рабочий лагерь под Потсдамом? Там как раз такой работник необходим. Прибывшие из этого лагеря больные говорят, что там не так уж плохо. Многих пленных направляют на сельскохозяйственные работы в ближайшие хутора, а на ночь возвращают в лагерь, в бараки. Они приносят с собой кое-какие продукты, будет перепадать немного и тебе. А здесь вы сидите исключительно на баланде. Я бы советовал вам ехать: из двух зол Потсдамский лагерь — наименьшее зло. Подкрепитесь там немного, а то вы уж очень худой. Ну, как согласен?

Я пожал плечами, но спросил:

— А как меня туда переправят?

— А это уже не ваши заботы. Утром я доложу унтер-офицеру, что фельдшер для Потсдамского лагеря подобран. Он даст для отправки конвоира, и вы поедете, вероятно, поездом до города. Это часа 2,5–3 езды.

Я призадумался. Что ему сказать? Дать согласие? На всякий случай я ему заявил, что дам ответ через два часа.

Я не дал сразу согласие потому, что пребывание в лагерях научило меня вступать в контакт с неизвестными мне людьми осторожно и осмотрительно, не доверять незнакомым пленным. Всякое бывало. Поэтому, прежде чем идти к врачу и сообщать ему свое решение, я поговорил осторожно с одним из санитаров о главвраче. Его ответ: «Хороший пленяга!» Спросил другого старожила лагеря. Ответ был примерно таким же. И только после этого я зашел к главврачу в маленький отсек, который был отгорожен от основной части барака грубым одеялом, и дал свое согласие на выезд.

На другое утро он вызвал меня и велел собираться. Через 20 минут за мной придет конвоир. Ровно через 20 минут со своим тощеньким сидором — вещмешком я снова появился в закутке у врача. В мешок я сложил шинель, котелок, кружку, ложку. Больше из вещей у меня ничего не было. Самое ценное в плену — это котелок. Если потерял котелок, то погибнешь. Не в чего налить баланду. Воспользоваться чьим-то котелком невозможно: баланду раздают одновременно и опоздавшим не нальют. У врача сидел «мой» конвоир: пожилой солдат лет 57–60 с карабином, поставленным между ног.

Врач передал меня конвоиру, пожелал сохранять себя и не попадать в какую-либо беду.

Конвоир встал, вскинул карабин на плечо, и мы тронулись в путь. Километра полтора до железнодорожной станции мы шли пешком. Старик конвоир немного понимал по-русски. Я спросил, откуда он знает многие русские слова. И, пока мы шли до станции, он, где по-русски, где по-немецки, рассказал мне о себе следующее. Родом он из Потсдама, имеет небольшую парикмахерскую, в которой сейчас работают двое военнопленных французов. Руководит парикмахерской, пока он в армии, его жена. В первую мировую войну три года был у русских в плену. Особо отметил, что сельские жители относились к пленным немцам прилично, не ругали, не били, хорошо кормили. Похлебка «унд», каша «одер», щи «унд», картошка «филе брот», «алес гут!» (Похлебка и каша или щи и картошка… много хлеба… все было хорошо!)

Стоял теплый солнечный августовский день. Проходили мимо мелких хуторов с однотипными, крепкими постройками.

Дошли до станции, и конвоир завел меня в вагон обыкновенного пассажирского поезда. Впервые еду в иностранном пассажирском поезде! Вагон поделен на секции тонкими невысокими перегородками. Никаких спальных мест нет, так как у немцев нет пассажирских составов дальнего следования. Только сидячие места. Да и поезд не как у нас: к небольшому паровозику прицеплено 5–6 небольших вагонов. В вагоне народу немного, главным образом, бабушки и дети. Конвоир показывает мне на место рядом с собой. Садится, зажав карабин между ног. Сажусь и я. Напротив нас сидит мальчишка лет шести-семи с бабушкой, которая вяжет носок. Переговаривается с конвоиром и с любопытством, украдкой, посматривает на меня. Без стеснения глазеет на меня мальчуган. Вероятно, старшие говорили ему, что русские похожи на медведей, волосаты и с рогами на голове… а тут сидит обыкновенный человек, правда худой и в истлевшей, выгоревшей одежде.

Прислушиваюсь к разговору между конвоиром и пожилой женщиной, которая, не переставая, быстро работает пальцами обеих рук. Разговор негромкий:

— Ферштеет дейч? Вохин фарен? Вер ист ер? Я. Ер ист унтерарцт. Фарен нах Потсдам… арбайтслагер. (Понимает ли он по-немецки? Куда едете? Кто он? Да, понимает. Он — младший врач. Едем в Потсдам, в рабочий лагерь).

Я делал вид, что не прислушиваюсь к разговору и не понимаю их.

В вагоне пассажиров немного и почти все они — женщины и дети. Сгорбившись, сидят несколько инвалидов. Признак горячего дыхания войны. Почти все женщины-пассажирки работают. И разговаривают, и работают. Главным образом, вяжут носки, шарфы, перчатки. Трудолюбивая нация, раз так бережно относятся к своему свободному времени.

Но веселья в вагоне нет, даже редко увидишь улыбку. Да это и понятно. В редкой немецкой семье, наверное, не получили похоронку. Редкие пожилые мужчины раскрыли прихваченные в дорогу газеты. Женщина, сидевшая напротив меня, попросила у одного мужчины газету и развернула ее. Я незаметно скосил на нее глаза. Первая страница. Много черных рамочек с крестиками. Я сначала не сообразил, что это такое. Потом понял, что это же некрологи о погибших на фронтах! Немки жадно читают. Погиб…погиб…погиб… погиб во славу фюрера. Что ж, вы развязали войну, не вы лично, но вы способствовали приходу к власти фашистов, вы поддерживали фюрера, вам и придется испытать горечь расплаты. Получайте все, что заработали! Своим умом понимаю, что пассажиры этого вагона, может быть, никакого отношения не имеют к развязыванию войны, а сердцем воспринять не могу.

Все — и стар и млад, прилично одеты. За окном пролетают поздние летние пейзажи. Идет уборка урожая: косят рожь, убирают овощи с огородов. Замечаю, что каждый квадратный метр огородной площади используется по прямому назначению. В огородах, садах не видно сорняков, все ухоженное. Не откажешь в трудолюбии и аккуратности немецкому крестьянину. И то сказать: огородики и садики уж слишком маленькие, крохотные! Сравнивать их с необъятными полями России никак нельзя. Это несоизмеримые понятия. То же самое можно сказать и о здешних лесах. Если у нас «на Руси» встретится лес, то этот лес, как правило, простирается на десятки километров! Это не подстриженная рощица! А что говорить о знаменитой Сибирской тайге, имеющей размеры в тысячи километров. Трудятся в полях и огородах в основном старики, старухи, детвора. Таковы результаты тотальной мобилизации. Попадаются сады, рощи, перелески, многочисленные трубы фабрик, заводов, других промышленных предприятий. Поезд тащится медленно, точно черепаха.

Смотрю на мальчика и мысленно задаю себе вопрос: «Кем ты будешь, малец, когда вырастешь, когда кончится война? Палачом других народов, или честным, трудолюбивым немцем?» А пока он внимательно рассматривает меня. С головы до ног. Вероятно, впервые видит живого русского.

Я призадумался и опустил голову. Вдруг слышу со всех сторон какой-то шелест. Поднял голову и ничего не пойму, откуда эти звуки? Оказывается все сидящие в вагоне немцы, минута в минуту, почти синхронно стали разворачивать узелки, газеты, коробочки. Достали бутерброды, бутылочки — едят, чавкают, начался поздний завтрак по всей Германии!

У меня появилась голодная слюна. Моментально возникли раздражение и злоба. Не жди, русский пленный, никто тебе здесь ничего не даст! Это не Украина! Чужой народ… и дело не в том, что немцы экономный народ, что все продукты среди гражданского населения распределяются строго по карточкам, а, наверное, в том, что сидящие в вагоне немцы просто боялись этого сделать. Гестаповская сеть шпионажа и доносов держала граждан Германии в страхе. Они просто боялись друг друга. Ты оказал помощь советскому военнопленному! Это не только не патриотично, но это измена Рейху.

Наконец, после двухчасовой езды прибываем на шумный вокзал. Как на всех вокзалах мира и здесь спешащий, многоликий и многоголосый народ. На нас мало кто обращает внимание. Несколько раз конвоира спрашивали гражданские лица: куда он ведет советского военнопленного. Он отвечал, что сопровождает меня до Потсдамского лагеря, и вопросов больше не было.

Вошли в Берлинское метро. Старинный метрополитен, газовое освещение, потемневшие от времени небольшие станции. Сравниваю с Московским метро, в котором был в 1937 году, и сравнение явно не в пользу Берлинского.

Возникает странное ощущение того, что я оказался во время войны в пригороде столицы фашистской Германии. Едва ли кто из русских на тот момент, на пороге краха Рейха, был здесь. Как в фантастическом фильме, где перемешались времена и события. Я, военнопленный, в советской офицерской форме, с конвоиром, шел мимо гражданских лиц, солдат Вермахта, эсэсовцев… Двое: советский пленный военфельдшер и немецкий пожилой солдат-пехотинец. Вот уж никогда бы ни за что не подумал, что когда-нибудь придется «топать» по улицам пригорода фашистской столицы, да еще в таком качестве!

Идем по улицам Потсдама. Красивый, ухоженный город. Дворцы, соборы, ратуша, особняки, парки и скверы. Конвоир, видимо, заметил мою наблюдательность и сообщает:

— По красоте город Потсдам сравним с Версалем.

Может быть, он и прав. В Версале быть не приходилось. На самом деле город хорош и почти не разрушен авиацией.

Медленно продолжаем шествие по улицам и переулкам города. Конечно, от конвоира можно было убежать, но какой толк и смысл? Где бы я спрятался в центре Германии, во враждебной стране, в советской военной форме с клеймом на спине «SU»? Я был белой вороной в этом враждебно настроенном ко мне мире. Это понимал и мой охранник, поэтому карабин нес на плече и не особенно за мной следил.

Между тем конвоир заводит меня в небольшую узкую улицу с весьма скромными домами и домиками. Подводит к одному из них и негромко говорит:

— Хальт. Дас ист майн Хаус. (Стой, это мой домик).

Вот оно что. Значит, он привел меня к себе домой. Очевидно, из-за этого и конвоировать меня послали именно его — жителя Потсдама. Открывает дверь, проходим небольшой освещенный коридор. Открываем вторую дверь, заходим в крохотную парикмахерскую с двумя креслами. Парикмахеры — двое французских военнопленных кивком головы поздоровались с хозяином и с улыбкой — со мной. Я ответил им тем же. В одном из кресел сидел старичок, которого брили. Когда он вышел, хозяин закрыл внутреннюю дверь на ключ, словами и знаками велел ждать его здесь, а сам ушел в соседнюю комнату.

Французы сразу же пригласили меня сесть в одно из кресел. Постригли и побрили. Один из французов подает мне кусочек хлеба граммов на 150, завернутый в бумагу. Я поблагодарил, и хлеб моментально съел. Поскольку я не понимал по-французски, а французы по-русски, разговор между нами проходил на не особенно грамотном немецком языке. Выяснили друг у друга, что — откуда, когда и как попали в плен. В частности, я узнал, что французы в этой парикмахерской работают уже четвертый год, руководит ими хозяйка этого заведения, то есть жена моего конвоира. Она же их кормит, в одной из маленьких комнат они живут. Выход в город у них свободный, только ежедневно они должны отмечаться у местного полицейского. Вот, оказывается, и все условия их пребывания в плену! На мой вопрос, как кормит их хозяйка, они ответили, что нормально, но скромно, потому что абсолютно все из продуктов они получают по карточкам, включая соль, укроп и горчицу. Хозяйка имеет свой крохотный огородик, и он ей является большим подспорьем. Никогда не кричит и не обижает их.

Примерно через час приходит эта «фрау» с тарелкой и ложкой в руках. Пододвигает маленький столик, кладет на него тарелку с ложкой, словами и знаками приглашает меня поесть. Я встал, кивком головы дал понять, что понял, и посмотрел на свои руки. Услужливый француз открыл кран в раковине, и я помыл руки. В тарелку было налито немного картофельного супа, заправленного поджаренным луком с растительным маслом. Быстро этот суп съел. Хлеба не было. Через пять минут она приносит две картофельные оладьи с небольшим количеством поджаренной муки. И это быстро все «уплел». До чего же мне тогда показалось вкусным «первое» и «второе»! Снова заходит «фрау», чтобы убрать со столика посуду и спрашивает: «Шмект?» (Вкусно?) Я ответил утвердительно, встал, слабым кивком головы, чтобы не потерять достоинства, поблагодарил ее. Кто-то может спросить: «Почему в вагоне поезда никто „не догадался“ мне предложить поесть, а здесь вдруг накормили пленного?» Ответ я уже давал ранее: в парикмахерской просто не было посторонних глаз и ушей. Да и не все немцы были фашистами. Про себя же подумал, что рядовой немец-горожанин питается весьма скромно.

Через два с половиной часа после прихода в парикмахерскую из боковой комнаты вышел хозяин с карабином. Я попрощался с французами, и мы снова пошли по улицам города. На одной из них конвоир остановил меня и сказал: «Гук маль!» (Посмотри, взгляни!) На широкой, покрашенной масляной краской доске — указателе была надпись на немецком и русском языках: «Руссише Колониен» (Русская колония). Так вот оно, что… вот почему меня именно здесь остановил конвоир. Передо мной был расположен длинный ряд деревянных домов. Все они были на каменных фундаментах, с мезонинами и черепичными крышами. Дома были по обе стороны улицы. Стены рубленные из толстых сосновых бревен. Ряды домов прямые как по струнке. Видно было, что дома построены давно, это было заметно по основательно потемневшим бревнам. Тогда я почему-то не выяснил природу этой улицы: когда, кем и для кого она была построена. Мы постояли пару минут и пошли дальше.

Лишь значительно позже я узнал, что русский император Александр I «подарил» прусскому королю духовой оркестр — роту музыкантов. Вот для них и был построен поселок в русском стиле. Насколько мне известно, в настоящее время это русское поселение в Германии зовут «Русской деревней».

Подходим к лагерю. К воротам приближается фельдфебель — комендант рабочего лагеря, в котором исключительно советские военнопленные. Конвоир рапортует ему и вручает какую-то бумагу, видимо, мою учетную карточку. Заходим в небольшое деревянное помещение барачного типа. Это служебное здание коменданта. Письменный стол, три табуретки, телефон, умывальник с тазом. Здание расположено в непосредственной близости от лагеря. Рядом еще один деревянный барак, возможно караульное помещение и солдатская казарма. Фельдфебель, как и конвоир, в годах, в зеленой армейской форме, задал мне единственный вопрос: «Откуда родом? Где родился?» «Горький гебит», — последовал ответ.

Прибыл конвоир из лагеря и отвел меня на лагерную территорию. Все бараки были кирпичные, одноэтажные, однотипные. От города лагерь находился примерно в 800–900 метрах. Вводит в один из бараков. Дело было уже к вечеру, и рабочая смена военнопленных уже вернулась с работы. Я поздоровался. В ответ прозвучало: «Здравствуйте, доктор!» Они увидели мою белую повязку с красным крестом на рукаве и решили, что я врач. Я вынужден был поправить их:

— Ребята, я не врач, а всего лишь военфельдшер.

— Ну, все равно доктор, — раздалось несколько голосов.

Возражать не было необходимости, да и смысла.

Двухэтажные деревянные нары были расположены почти впритык друг к другу. Мне показали свободное место на нижних нарах. Немного прилег. Призадумался. Начинался новый этап в жизни, если можно назвать жизнью такое существование. Что сулит мне и этим ребятам будущее? Как сложится наша дальнейшая судьба? Конвоир ушел. Ребята, видя мое состояние, подошли ко мне.

— Доктор, особенно не расстраивайтесь, хотя кормят нас хреново, но мы кое-что приносим с работы, особенно картошку, бульбу. Будем делиться.

Поспрашивали друг друга, познакомились. Возраст у пленных был различен — и молодые, и средних лет. Русские, белорусы, украинцы, татары.

Пока я немного отдыхал, у них уже в кастрюлях и котелках сварилась картошка. Ее они принесли с работы.

— Доктор! Давайте с нами ужинать.

Поели. До чего же вкусна картошечка по сравнению с опостылевшей лагерной баландой!

Проверка немецкой охраной наличия военнопленных начиналась в 9 часов 30 минут вечера. В каждом бараке идет построение пленных в присутствии фельдфебеля и одного солдата. Пересчитают, закрывают и запирают дверь на большой увесистый замок снаружи. На окнах толстая металлическая решетка. Перед построением на ночь в барак пленные вносят печально-знаменитую «парашу». Всю ночь у потолка тускло светит одна лампочка, вправленная в сетчатый металлический абажур.

В первую ночь на новом месте долго не мог заснуть. Храп, стон, бессвязное бормотание во сне, спертый воздух. В бараке 26 человек, а помещение маленькое. Время от времени в окна барака попадает яркий свет прожекторов, которые находятся на караульных вышках и периодически «прочесывают» территорию лагеря.

В 6 часов утра — скрежет замков. Открывают и сразу команда:

— Ауфштеен! (Подъем!)

Встали — и ждем. От каждого барака на кухню отправляется один за эрзац хлебом, двое с бачком за суррогатным кофе или чаем — темной жидкостью, подслащенной сахарином. Делим хлеб по принципу «Кому?»

Через полчаса построение на работу. Несколько рабочих команд, но работы различные. Пленных моего барака на протяжении нескольких месяцев берут на сельскохозяйственные работы в ближайший хутор к одному богатому крестьянину — «Гросс бауэру» или просто «Бауэру». Но этот «бауэр», как мне сказали, ничем не обижал нашего брата — пленного: заставлял работать в меру сил и возможностей, а продуктами после работы снабжал. Выдавал картофель, лук, огурцы, даже чеснок.

Другие рабочие команды направляли на восстановительные работы после бомбежек, строительство каких-то объектов, хозяйственные работы.

К каждой колонне, направляющейся на работы, приставляли конвоиров с карабинами. Автоматов не было, на это я обратил внимание. Утром всех пленных развели по работам, и я остался… один. Днем бараки немцами не запирались. Я стал обходить лагерь. Территория его сравнительно небольшая, и в лагере содержится около 600 военнопленных.

Неопределенным для меня в лагере остается круг моих медицинских обязанностей и наличие медицинских препаратов и средств. Что делать в области медицины, я предполагал, но какими средствами и возможностями я буду располагать, — об этом мне пока было неизвестно. Правда, накануне моего отправления из пересыльного лагеря главврач мне сказал, что им в Потсдамский лагерь отправлено два десятка таблеток аспирина, немного кальцекса, пирамидона, танина и перевязочного материала.

Перед моей отправкой главврач также просил помнить следующее. Комендант рабочего лагеря заинтересован в том, чтобы его военнопленные были здоровы и работоспособны. В случае серьезного заболевания одного из пленных, он постарается от него избавиться, отправив его назад в распределительный лагерь. Взамен его в рабочий лагерь будет отправлен здоровый военнопленный. Но отправленный больной окажется в тяжелейшем положении. Если раньше его питание подкреплялось овощами из хуторов, то в распределительном лагере — лишь баланда, издевательства и унижения. Именно поэтому, говорил главврач, многое будет зависеть от тебя. Делай все, чтобы убедить коменданта в скором выздоровлении больного и нежелательности его отправки в распределительный лагерь.

Пока я прогуливался по территории лагеря между бараками, я вспоминал наставления и советы моего старшего медицинского товарища по званию и возрасту. Но пока свои обязанности я представлял смутно. Видимо, вопрос прояснится на следующий день.

Незаметно наблюдаю за охраной. По углам территории лагеря — вышки, на них — охранники с карабинами. От вышки к вышке вдоль колючей проволоки медленно ходят немецкие солдаты и тоже с карабинами. Таким образом, в отличие от «шталагов», в рабочем лагере немцы несут охрану не с автоматами, а с карабинами. Отсутствуют и собаки. Через проволоку не пропущен ток. Большинство охранников — немцы пожилого возраста. Из всех этих наблюдений я сделал вывод, что охрана в этом рабочем лагере несколько ослаблена.

На следующий день фельдфебель объяснил мне мои обязанности. Каждое утро я должен тщательно убирать барачное помещение. Медицинскую помощь надлежало оказывать только по мере необходимости. Далее он пояснил, что аптечка с минимумом медикаментов находится в служебном бараке вне лагеря, то есть за колючей проволокой. Следовательно, за каждой пустяковой таблеткой или бинтом я вместе с пострадавшим и конвоиром должен выйти из лагеря, подойти к служебному помещению, зайти в него и спросить у фельдфебеля то-то и то-то. Если он разрешит, то можно взять. А если не разрешит, то нужно возвращаться всем троим назад, в лагерь. В случае более серьезного заболевания конвоир должен отвести больного военнопленного и меня в какую-то гарнизонную санчасть, которая находится от лагеря в полутора-двух километрах в городе Потсдам. Что это за гарнизонная санчасть, он не пояснил.

Прошло несколько дней. Каждый вечер в свои бараки приходили колонны пленных. С сельскохозяйственных работ часто приносили картошку, морковь, лук, иногда чеснок. В «моем» бараке вечером затапливали небольшую печь и варили ужин. Дрова приносили с собой с работы. Как-то я им сказал:

— Ребята, я вас немного объедаю, ем принесенные вами продукты.

— Что ты, доктор! Какой может быть разговор. Что же тебе одному сидеть на одной баланде!?

Славные ребята! Несмотря на то что я им объяснил свое воинское звание, все они продолжали называть меня «доктором» или по имени. По возрасту они были мне ровесники или немного старше, за исключением троих-четверых пожилых пленных.

После очередного рабочего дня пришел в лагерь один военнопленный с пораненными обеими руками. Меня вызвал конвоир за ворота лагеря, и я с ним пошел в административное здание. Фельдфебель указал на аптечку и занялся своими делами. (Что-то писал за столом). Раны у товарища оказались несерьезные, не опасные. В аптечке имелись вата, бинты, йодная настойка и даже раствор Риваноля, в стерильности которого я засомневался. Все трофейное, то есть наше. Сделал обработку и наложил повязку. Во время работы незаметно осматриваю внутренности помещения. На одной из стен огромная и весьма подробная карта Европейской части СССР. На немецком языке. Подошел к ней. Карта была настолько подробной, что на ней я даже отыскал свое родное село Азрапино. Мгновенно нахлынула тоска. На другой стене различные приказы и указания в отношении режима, охраны и обращения с советскими военнопленными. Я особо обратил внимание на эти приказы, полагая, что в следующий раз необходимо будет ознакомиться с ними поподробнее или хотя бы понять их смысл.

Вскоре послышался голос конвоира: «Ком, ком…»

Так пришлось мне побывать в этом бараке несколько раз, в результате чего я основательно разобрался в смысле приказов о советских военнопленных. Суть их сводилась к следующему. На всех бумагах стояла надпись «Верховное командование Германских вооруженных сил». Везде отмечалось, что советский военнопленный обязательно должен сопровождаться вооруженным конвоиром. Оружие у него должно быть всегда в боевой готовности. На ногах у пленных обязательно должны быть деревянные колодки. Обязывалось клеймить одежду пленных несмываемой краской. Ни в коем случае не допускалось контактов пленных с гражданским немецким населением, а также с населением оккупированных областей. Конвоирам и пленным разговаривать запрещалось, кроме особых случаев, связанных с дачей указаний на работе. При малейшем нарушении порядка и поведения предписывалось избивать пленного палками или дубинкой (давался перечень нарушений и сколько ударов за каждый проступок). За побег — расстрел или концентрационный лагерь. В рабочих лагерях приказывалось следить за тем, чтобы военнопленные не отдыхали. На карточках каждого пленного должны быть отпечатки его пальцев, сделанные черной несмываемой краской. Не допускались контакты советских военнопленных с военнопленными других стран. На территории Германии ни в коем случае не допускались физиологические контакты советского военнопленного с немецкими женщинами. За нарушение — расстрел военнопленного. И т. д. и т. п.

Под всеми приказами и распоряжениями одна и та же подпись: «Фельдмаршал Кейтель». Вот кто, оказывается, был главным истязателем советских военнопленных! Повторю, что такие жестокие приказы и указания касались только советских военнопленных. Англичане, американцы, французы, негры и так далее в условиях Потсдама находились в тот период полурасконвоированными. На них такая жестокая система охраны и издевательств не распространялась.

Стал приглядываться к охранникам внутри лагеря, то есть за теми немецкими солдатами, которые заходили на территорию лагеря и не стояли на вышках. У них, кроме штык-ножей, оружия не было. Обратил внимание на 25–28-летнего немецкого солдата по имени Рихард. Военнопленные рассказали мне следующее. Он сын богатого крестьянина. Его отец в первую мировую войну был в плену у русских, о которых он отзывался хорошо. Поэтому Рихард получил от отца наказ: русских пленных не обижать и, тем более, не поднимать на них руки. И наказ этот сын выполнял неукоснительно.

Другой солдат Ганс тоже был молодым. Но ругал и бил нас отчаянно. Воспитанник «Гитлерюгенд», ярый нацист, к тому же у него явно не хватало в голове. Вскоре его почему-то отправили на фронт.

Первая декада октября 1944 года. Отличная погода, много ясных солнечных дней. Стояла золотая осень, напоминающая нашу, среднерусскую. Но здесь было много каштанов и других «не русских» деревьев. Невольные сравнения, грусть, неимоверная тоска. Природа первой половины осени почти наша. Почти, но не наша. Так и бросаются в глаза отличительные особенности: «прилизанные» деревья и кустарники, чужая земля, чужой народ. Снова будоражат воспоминания.

Моя часть и дивизия, надо думать, воюют, а я? Почему здесь околачиваюсь? Не по своей воле попал в плен, это верно. Но как-то отдельные пленные сумели убежать из неволи. Чему же меня учили пленные офицеры-севастопольцы? Почему я не могу убежать? Почему не использовал любую возможность на родной Украине? Там бы население смогло меня укрыть и переправить куда надо. Вот Никульшин сумел выбраться из Днепропетровского лагеря на волю. А я? Почему меня гонят как барана все дальше и дальше на Запад и загнали в саму Германию?

Все эти мысли тяготели надо мной и угнетали меня. В свободное время я все это сильно переживал. Как все же разорвать ненавистные цепи неволи? Допустим, что я сумею убежать из лагеря, проберусь в Потсдам. А дальше что? Ведь любая старуха-немка выдаст меня гестапо или полиции.

Так под эти мучительные переживания и размышления шли дни за днями.

Фельдфебель, комендант рабочего лагеря. Кто он? Осторожно стал о нем расспрашивать пленных. Они дали вполне исчерпывающий ответ. Крестьянин, семья живет в хуторе, недалеко от Потсдама. Имеет шесть детей. По нашим понятиям это много. С советскими военнопленными ведет себя неважно. Товарищи рассказали, что в начале 1944 года он три раза отбирал у пленных все овощи, которые они приносили с работы. В результате они в течение длительного времени были голодными. Все отобранные овощи он на машине отвозил себе домой. Бил ли пленных? Нет не бил, но ругал отменно.

Многие команды пленных направляли в город на разборку завалов — результата бомбежек Потсдама англо-американской бомбардировочной авиацией. Это была тяжелая и изнурительная работа. Авиация союзников поздней осенью, зимой 1944–45 годов, а также в марте и апреле 1945 года город бомбила весьма интенсивно. В начале весны 1945 года интенсивные бомбовые удары наносила на военные объекты города и скопления войск и советская авиация. Справедливости ради надо сказать, что во время налетов не только на территорию лагеря, но даже и вблизи его не падала ни одна советская или союзная бомба.

Однажды команды пленных, которые работали на разборке завалов в городе, вернулись в лагерь угрюмыми и подавленными. Я спросил их, в чем дело. Один из пленных рассказал мне страшную картину.

Они разбирали завалы жилых домов после налета американской авиации. Из-под обломков вытаскивали жителей: живых, мертвых и раненых, стариков и старух, женщин и детей. Страшная и угнетающая картина. Не хочется после такой «работы» даже ужинать. Мы знаем, как жестоко разрушали немцы наши города и села, уничтожали мирное население, но то были фашисты в черных и зеленых мундирах.

А на этих пострадавших: измученных стариков, женщин и, тем более, детей мы не имеем никакого зла. Они не виноваты в злодеяниях фашизма на нашей земле.

Но тут уж ничего не поделаешь. Таковы издержки агрессивной захватнической войны Германского фашизма по отношению к своему собственному народу. Такова обратная сторона медали войны, которую не мы начали.

Далее военнопленные рассказали о своей работе в городе. Нанесенным бомбовым ударом союзной авиации были разрушены многие жилые дома Потсдама. Люди оставались в подвалах, под завалами рухнувших домов. Там, где окна подвальных помещений были завалены камнями, люди задыхались, где это было возможно, пробивали стены для притока свежего воздуха. Многих вытаскивали ранеными, многих уже мертвыми. Некоторые выжившие бесцельно ходили по развалинам, бормоча что-то. На спасении жителей города работали военнопленные, гражданское население и немецкие солдаты.

После завершения разборки завалов жители сохранившихся домов стали приносить пленным хлеб. Трясущимися руками, еще не придя в себя, они передавали его своим избавителям со словами: «Данке, данке!» (Спасибо, спасибо!)

Во время бомбежек города в темное время суток немецкие солдаты с дополнительным конвоем выводили из бараков всех пленных в вырытые ими же глубокие траншеи. Пленных загоняли в эти траншеи и усиленно охраняли. У нас создалось такое впечатление, что все это делалось не для сохранения жизней узников, а с той целью, чтобы пленные не разбежались из бараков во время бомбежек.

Наша рабочая команда как-то встретилась в городе на работах с двумя французскими военнопленными. Оказывается, во время авиационных налетов немецкое командование разрешило американским, английским и французским военнопленным покидать территорию лагерей и уходить в поле или в ближайшие хутора. После окончания бомбежек они снова возвращались. Такое разрешение было дано только союзным военнопленным. Советским — нет.

В конце ноября тяжело заболел один пленный из нашего барака. Сильный кашель, температура. Подозрение на острый бронхит или пневмонию. Я сообщил об этом охраннику, тот — фельдфебелю. Пленный фельдшер не имел никакого права давать больному освобождение от работы, даже на один день. В данном случае фельдфебель отправил больного и меня с конвоиром в город в небольшую гарнизонную санчасть, которая находилась от лагеря в полутора километрах. Немецкий военный врач принимал сначала немцев (солдат и штатских). Нам было приказано ждать в общем зале. Сажусь на скамейку с больным и конвоиром. Проходит минут десять. Открывается входная дверь, и входят двое американских пленных солдат и один англичанин. Больные. Взаимно поприветствовали друг друга. Союзники, как никак. Они прибыли в гарнизонную санчасть безо всякой охраны. Союзники сели на другую скамейку, но рядом с нами. Наш конвоир отошел к открытой двери покурить. Американцам и нам хочется завязать разговор, но я не понимаю по-английски, а они по-русски. Волей-неволей пришлось прибегнуть к немецкому. Один из них сносно говорил по-немецки. Подсел ко мне. Задаю ему волновавший меня вопрос: «Что нового на фронтах?»

— Наступление войск русских генералов Жукова и Конева из Польши направлено на центральную часть Германии. С запада наступают наши войска. Близок час нашего освобождения. Русские войска бьют немцев по всему фронту. Я восхищаюсь мужеством ваших солдат и офицеров. Большинство уничтоженных, разгромленных и плененных немецких дивизий приходится на долю героической русской армии.

Я был вынужден его немного поправить.

— Только не генералы, а маршалы Жуков и Конев.

— Я! Я! Маршал!

Задал ему еще один вопрос:

— Откуда вам все это известно?

— Мы в лагере пользуемся достоверной информацией.

Я не стал уточнять, что это за источники. Далее американец достает из кармана четыре сигареты, две подает русскому больному, а две — мне. Больной взял, а я, поблагодарив, отказался, сказав, что не курю. Поговорили о работе на гражданке. Впечатление о солдатах союзников у меня осталось очень хорошее. Простые, доброжелательные парни с открытой душой. Рабочие, крестьяне, мелкие торговцы, одетые в солдатские шинели.

Для себя отметил, что они не разделяют понятия «немец» и «фашист», для них все они «боши». В их понятии немец и нацист — это одно и тоже.

Сейчас, спустя 60 лет после окончания войны, я вспоминаю этот разговор. Простой, не слишком грамотный американский солдат абсолютно правильно рассуждал о доминирующей роли Советской Армии в разгроме военных сил фашизма! А вот сейчас и на Западе и у нас, в России, часто об этом уже не вспоминают.

Спустя два часа к врачу вызывают нас. Я спросил конвоира, кто будет принимать больного. «Альте штабарцт», — последовал ответ. В переводе на наши старые воинские звания это означало как «военврач второго ранга». Тихонько задаю уточняющий вопрос:

— Штабарцт из войск СС?

— Найн! Гренадирен.

Мне по своему долгу необходимо было взять больного пленника под защиту, то есть попросить у немца-врача освобождение для больного от всех видов работ хотя бы на одну неделю.

Перед уходом в город фельдфебель предупредил конвоира, чтобы врач, по возможности, не давал освобождения. Этот разговор я слышал. Тогда бы больного отправили в центральный лагерь, избавившись от «обузы». Для больного это было на грани смерти. Надо было сделать все возможное, чтобы не допустить этого.

После стука конвоира в дверь и голоса изнутри «херайн» (войдите!) входим сразу все трое. За столом сидит старик за шестьдесят лет с подстриженными «под бобрик» волосами. Под чистым, белым халатом виден зеленый мундир и витые узкие погоны. Больному разрешил сесть на деревянную табуретку. Внимательно посмотрел на меня серыми умными глазами. Как положено по нашему воинскому уставу, поприветствовал его, приложив ладонь правой руки к пилотке. Последовал негромкий ответ: «Морген». Взглянул на мою белую повязку с красным крестом на левом рукаве видавшей виды потрепанной, но относительно чистой гимнастерке и вскинул глаза на конвоира. Мгновенно последовал ответ: «Руссише унтерарцт» (Русский младший врач). Конвоир докладывает о симптомах болезни больного и передает врачу просьбу фельдфебеля. Старик-эскулап снова вскинул на меня глаза и спрашивает:

— Что думает русский врач о диагнозе больного?

Выступил на полшага вперед и, на не особенно грамотном немецком языке, сообщаю:

— Думаю, что у больного острый бронхит и небольшой воспалительный процесс в правом легком.

Я не мог сказать о большом очаге воспаления, ибо в этом случае «Штабарцт» сразу бы наложил визу для отправки больного в санчасть центрального лагеря со всеми вытекающими для него последствиями.

Старик снова поднял голову и сообщает:

— С диагнозом русского я согласен.

Хотя, кроме измерения температуры, он никаких методов исследования над больным не производил. Просто не захотел, не счел нужным этого делать.

Конвоир снова напоминает о просьбе фельдфебеля. Врач опять меня спрашивает:

— А ваше мнение?

— Я думаю, что нет необходимости его отправлять. Воспалительный очаг у него небольшой, вылечим в лагере амбулаторно. А потом, вы знаете, герр штабарцт, что питание в Центральном лагере плохое, только баланда. А здесь, в рабочем лагере его немного поддержат товарищи. Я прошу дать ему освобождение от работы на 10 суток.

— Гут, — последовал ответ старика.

Дал освобождение на 8 суток. Так и приказал конвоиру передать в лагере фельдфебелю. Спросил меня, откуда я родом, сколько лет, давно ли в плену. Посмотрел на мое исхудалое лицо и тихо произнес:

— Я, гефангшафт ист гефангшафт (Да, плен есть плен).

Я снова приложил ладонь к пилотке, и мы все трое вышли.

Радуюсь за больного: все же победа. Небольшая, но победа. С моими доводами немецкий врач согласился. Видимо понравилось ему также, что я разговаривал с ним вежливо и по-немецки. И потом, почему я должен был грубить в моем положении старику без оружия, который был почти в три раза старше меня по возрасту? Да и он вел себя не как фашист. Затея фельдфебеля не удалась, но я отлично понимал, как он встретит меня. Обругать обругает, но вряд ли изобьет. Времена не те.

Подходим к служебному бараку лагеря. Конвоир докладывает фельдфебелю все подробно. Тот зло, с большой ненавистью, посмотрел на меня, махнул рукой, и нас вместе с больным пропустили в ворота лагеря.

И действительно, небольшое, пусть не специализированное, но все же лечение и относительный покой плюс помощь товарищей по бараку помогли больному. Через неделю он стал сносно себя чувствовать.

Наступила зима. Она никак не похожа на нашу русскую зиму. Зима в Потсдаме, как и по всей средней Германии, исключительно мягкая. Ее и невозможно назвать зимой: то выпадет очень тонкий слой рыхлого снега, то польет дождь. Вместо снега появляется грязь. Иногда очень слабые морозы в 1–2 градуса.

В конце марта 1945 года вечером после работы фельдфебель приказал построить всех военнопленных на лагерной площади. Перед строем стоял молоденький переводчик, тоже из пленных, немного говоривший по-немецки. Он, как и все, работал на разных работах.

Фельдфебель изрек:

— Кто хочет бороться против большевизма, выйдите из строя на три шага вперед. Желающих запишем в русскую освободительную армию.

С места никто не сдвинулся, по рядам пленных прошел смешок. Даже сам фельдфебель улыбнулся и велел распустить пленных. Пока люди расходились по баракам, несколько раз слышал слова: «Нашел дураков».

Видимо, ему сверху поступил приказ — провести такую работу с военнопленными. И он ее для виду выполнил. У здравомыслящих немецких офицеров к тому времени уже не было надежды не только на власовские, но и на свои, немецкие, вооруженные силы.

В первых числах апреля во время бомбардировки военных объектов города зенитной артиллерией был сбит наш самолет. Раненый летчик спустился на парашюте на окраине Потсдама и был взят в плен. Рано утром следующего дня под конвоем его привели в наш лагерь. Меня срочно вызвали оказать раненому первую медицинскую помощь. Привели в служебный барак. Там уже на табуретке сидел летчик, в чине старшего лейтенанта. Как положено по уставу, я отдал ему честь, приложив ладонь к пилотке. Он ответил мне кивком головы. Около него стояли два фельдфебеля (проходила смена комендантов лагеря) и один охранник с карабином. Немцы немного отошли, и я приступил к перевязке. Он был ранен в ногу ниже колена. Вид у летчика был немного растерянный, он еще не смог опомниться, как попал в руки противника, и куда его привели. Наклонившись, чтобы очистить рану, тихонько объяснил ему:

— Вас привели в рабочий лагерь для советских военнопленных. Он рядом за проволокой. А это служебное помещение коменданта лагеря. Я пленный военфельдшер, немцы около нас ничего по-русски не понимают.

Раны оказались неопасными и неглубокими, кость ноги не была задета. Летчик тяжело вздохнул:

— Очень досадно, что под конец войны попал в плен.

— А как дела на фронте?

— Вы сами должны понимать, что отлично. Успешно бьем их.

Обработав и перевязав раны, я сообщаю ему:

— Вас, вероятно, пока поместят в этот лагерь, а потом отправят в Центральный. Пленных в лагере не бойтесь: они все наши ребята. Есть хотите?

— Да, — последовал ответ.

— В лагере что-нибудь придумаем.

По лагерю молниеносно пролетела новость: доставили сбитого раненого русского летчика. Привели его на территорию лагеря. Сбежались из разных бараков десятки пленных.

Кто держит в руках кусочек хлеба, кто — вареные картофелины, кто — лук. Но охранники к летчику пленных не подпускают. Ввели его в один из пустующих меленьких кирпичных бараков с неостекленными, но зарешеченными окнами и заперли на замок. Скромные продукты, завернутые в бумагу, полетели в окна барака. Конвоиры ругаются, орут.

Всех пленных вскоре выгнали на построение, потом — на работы.

После обеда охрану с этого барака сняли. Немцы махнули рукой: все равно контакты пленных с летчиком устранить было невозможно.

На другой день рано утром его отконвоировали в центральный «Шталаг».

Во время моего последнего выхода в город с охранником и больным в гарнизонную санчасть, я обратил внимание на разительные перемены в жизни города. Это было в конце апреля. Наши войска стояли уже от Потсдама в нескольких десятках километров. Потсдам был напичкан войсками, по улицам проходили сформированные из населения отряды фольксштурма. С фаустпатронами шли колонны стариков и совсем еще юнцов по 14–15 лет. Город усиленно готовился к обороне: в парках и скверах стояли зенитки, между домами были вырыты и рылись окопы и траншеи. Работало все оставшееся в городе трудоспособное население. Окна нижних этажей и подвалов закладывались мешками с песком.

На некоторых домах огромные плакаты с крупными надписями «Тсс! Осторожно! Не выбалтывайте тайн! Шпион может быть рядом!» На всех без исключения служебных и административных зданиях вывешены красно-коричневые флаги со свастикой. На улицах много репродукторов, из которых слышны траурные мелодии. Если еще зимой транслировались в основном бравые марши, то сейчас грустные траурные музыкальные произведения немецких композиторов. На оборонительных работах заняты и восточные рабочие, и союзные военнопленные. Среди них много раненых, больных, истощенных.

В городе много беженцев из Восточной Германии. На машинах, лошадях, велосипедах и просто пешком. С мешками, баулами, узлами, котомками, чемоданами и рюкзаками. Попались беженки-монахини. Усталые, растерянные, испуганные. Разницы с нашими беженцами на Украине в 1941 году мало или нет совсем. Среди прохожих много инвалидов, они идут с костылями, едут на инвалидных колясках, сидят около своих домов.

Картина удручающая, но до сих пор не скрываю, что была некоторая радость оттого, что война пришла сюда, откуда начиналась.

Запомнились еще названия улиц. В названиях только имена военных и государственных деятелей: Фридрихштрассе, Мольткештрассе, Кенигштрассе, Бисмаркштрассе, Гитлерштрассе, Герингштрассе… нет ни одного имени ученого, поэта, композитора.

Тот последний мой выход в город был и радостным и тревожным одновременно.

На обратном пути на дороге подобрал валявшейся немецкий журнал. Охранник не возражал. Названия его я не помню, но содержание в память врезалось. Журнал по содержанию и заголовкам был разделен на две части. Название гласило: «Что мы имели до и после Версаля». До версальского мира немцы имели кавалерию, пехоту, артиллерию и т. д. Помещены фотографии этих родов войск. После Версаля Германия не стала иметь ничего. На журнальных фотографиях видна разбитая конница, изуродованная техника и пушки, валяются убитые солдаты. Делается вывод, что нельзя идти на заключение мира, необходимо сражаться до победного конца, до последнего солдата. Геббельсовская пропаганда использовала и такие агитационные приемы.

Хотя издевательства немцев над военнопленными в конце войны прекратились (я имею в виду рабочие лагеря), но их нацистское «воспитание» на каждом шагу давало о себе знать. Мне несколько раз приходилось наблюдать следующую картину. Когда конвоир заводил в служебный барак пленного, например, для перевязки, часто фельдфебель обедал за своим столом. Часто он бросал кусок хлеба пленному. Не подавал, а именно бросал. Как собаке! Дескать, лови! Причем, делал это фельдфебель без злобы, в порядке вещей. Подумаешь, это же русский, не немец, не ариец. Своему соотечественнику он так не бросит.

И сам фельдфебель, и многие солдаты говорили русским пленным: «Швайне райн» («Свинья»). Опять же часто это произносилось без злобы, в порядке вещей.

Немцам в период господства фашизма систематически из года в год внушалось: «Ты умнее всех, лучше всех, культурней всех». Так постепенно развращалась душа немецкого обывателя.

Мне крайне хотелось узнать обстановку вне лагеря, поэтому однажды я попросил коменданта разрешить мне выйти из лагеря вместе с пленными моего барака и поработать с ними в городе. Не пустил. Утром подошел к воротам лагеря попросить фельдфебеля об этом же, подошел и слышу слова фельдфебеля конвоиру: «Офицер…убежит». Снова отказ.

…Еще один пленный заболел. Длительное расстройство желудочно-кишечного тракта. Просит как-то помочь, но не отправлять в «Шталаг». На этот раз фельдфебель уже в присутствии переводчика и конвоира предупредил меня, чтобы я убедил немца-врача в необходимости отправки больного. Заявляю:

— Господин фельдфебель! Это зависит не от меня, а от состояния больного и решения вашего врача.

Тот зло посмотрел на меня, но ничего не сказал.

Больного повели в город в гарнизонную санчасть. По пути обдумываю сложившуюся ситуацию. Врача, может быть, удастся убедить, что у больного простой понос, и отправлять его в Центральный лагерь преждевременно, а как быть мне с фельдфебелем?

Врач-старик легко согласился с моими доводами. Идем обратно, а сам думаю: «Ну, держись, Иван, сейчас тебе будет основательная порка!» И действительно, как только конвоир доложил результаты визита к врачу, фельдфебель обрушился на меня самым отборным матом. Молчу…

Через неделю больной стал заметно поправляться.

Также в начале апреля всем пленным было объявлено, что в этот день работы отменяются. Нас вывели из бараков к репродуктору-усилителю, который повесили только что. Мы должны были слушать передачу на русском языке. Мы гадали, что еще подготовила пропаганда Геббельса? Даже от работ освободили.

Сначала из репродуктора был слышен лишь треск и шум. Потом услышали русскую речь, услышали и удивились. Передача велась из Праги. Прямая передача или в записи, сказано не было. Сформирован «Комитет освобождения народов России (КОНР)» во главе с генералом Власовым, который будет продолжать борьбу с большевизмом совместно с доблестными немецкими войсками, — вещало радио. Потом передавали выступление предателя № 2 Жиленкова. Вся эта передача продолжалась, примерно, полтора часа. Хочешь не хочешь, а стой и слушай. В Праге сформировали живой труп, таково было мнение всех военнопленных. Вместе с этим мы были крайне обеспокоены, что этот «комитет» может пойти на насильственную мобилизацию среди советских военнопленных. В эти последние для себя дни и немцы, и власовцы могли пойти на что угодно. Эта мысль настолько сильно и глубоко внедрилась в сознание многих пленных, что в эту ночь мы не могли уснуть. В своем бараке проговорили до утра. Где выход? Выход один — бежать! Любыми путями и средствами — бежать!

Поскольку пленные работали в различных командах и на различных работах, то двое обещали раздобыть и незаметно принести в барак небольшие ножницы по металлу. При прохождении через лагерные ворота пленных обыскивали не всегда. На другой день ножницы были в лагерном бараке.

На следующий день в наши взбудораженные умы еще одна новость подлила масла в огонь. Эта новость облетела весь лагерь, а откуда она взялась, никто ничего сказать не мог. Нас, якобы, немцы собираются эвакуировать на запад, в сторону наступающих американских войск. В тот период американцы, возможно, к Потсдаму были ближе, чем наши войска. К вечеру по вопросу о том, ждать эвакуации на запад или немедленно бежать, мнения пленных нашего барака разделились. Я стал убеждать, что побег — во всех отношениях для нас наилучший вариант. Некоторые предлагали дождаться в лагере своих. Придут и освободят, говорили они. Со мной согласились 10 человек. Остальные не соглашались или колебались. В обсуждении побега принимало участие человек 20.

Начали детально разрабатывать план побега. Ножницы у нас были. Все мы знали, что через колючую проволоку изгороди лагеря электроток не пропущен, и ее можно свободно перерезать.

Солнце клонилось к закату, на пост, на вышку, заступили трое пожилых немцев с карабинами. Никаких собак не было. Стал снова убеждать своих товарищей в целесообразности побега. Один спросил:

— А если охрана побежит за нами?

— Не побежит, они не оставят лагерь без охраны.

Наметили первый пункт перебежки — до небольшой городской бани, которая располагалась немного на отшибе от города. В этой бане мыли и военнопленных 1 раз в месяц.

Потом в хутор, до сарая «бауера», у которого часто работали пленные. Там спрячемся. Всего необходимо преодолеть около 3 километров. Напряжение среди нас было накалено до предела. Весь лагерь гудит, ведь скрыть предполагавшийся побег части пленных не удалось. Время 20 часов. Двое с ножницами стали подползать к колючей проволоке. Мы их окружили полукольцом, чтобы их работа не была видна конвоирам. Мы не находили себе места. Беспокоила мысль, что в случае, если побег не состоится, нас могут эвакуировать на запад. Попадем тогда к американцам или англичанам, а там могут нас задержать на многие недели. Цель побега была одна — попасть к своим и принять участие в завершающей стадии войны.

В этот день, 21 апреля 1945 года в сводке «Совинформбюро» сообщалось:

«Войска 1-го Белорусского фронта завязали бои в северных и северо-восточных пригородах Берлина и приступили к форсированию реки Одер.

3-я и 4-я гвардейские танковые армии 1-го Украинского фронта ворвались на южную окраину Берлина и вышли на южные подступы к Потсдаму» (23).

Глава VII. Снова в строю

Через минуту два ряда колючей проволоки были перерезаны. Поползли в образовавшийся проход. Все 10 человек благополучно вылезли. Остальные военнопленные не рискнули и уже не успели. Отбежав от лагеря на 20–30 метров, услышали предупредительные крики конвоиров: «Цурюк! Цурюк!» (Назад! Назад!) Запыхавшись, продолжаем бежать. Вдогонку выстрелы из карабинов. Добежали до бани и укрылись за стеной. Дышим так, что, кажется, вот-вот сердце выскочит из груди. Не столько от усталости, сколько от нервного напряжения. Как мы и предполагали, погони за нами нет.

Отдышавшись немного у бани, стали обдумывать, как продвигаться дальше, к хутору. У меня не было уверенности, что «бауер» укроет нас у себя до прихода частей Красной Армии. А что они с минуту на минуту будут здесь, никто из нас не сомневался: была уже слышна артиллерийская канонада. Он может и спрятать, а может и сообщить о нас в ближайший полицейский участок или гестапо. С моими сомнениями все согласились. Поэтому было решено поздно ночью незаметно подойти к его сараю и укрыться в нем до утра в соломе, чтобы ни один житель хутора этого не заметил.

Надо отметить, что план побега был подготовлен скороспешно и непродуманно. Успех побега был обеспечен благодаря не столько хорошо разработанному плану, сколько благоприятному стечению обстоятельств.

Далее нам нужно было пройти окраиной Потсдама, а там оставалось километра два до хутора. Так как я ни разу этой дорогой не ходил (меня на работу в хутор не выпускали), то спросил своих товарищей, могут ли попасться на пути немецкие солдаты. Они ответили, что немецкие солдаты на окраине города есть, а вот в хуторе никогда не было.

Было решено по городу пройти строем, а если остановит патруль, то сказать, что идем на хутор работать. Но с нами не было немецкой охраны, патруля! План срывался, но иного выхода у нас не было. Попасть в хутор, не заходя в город, было невозможно.

Построились по двое, и не торопясь, пошли по самой окраинной улице Потсдама. Солнце уже почти зашло за горизонт. Прошли метров 150–200. Пока все нормально. Проходят мимо нас иногда женщины, ребятишки, старики. На нас не обращают никакого внимания, ведь здесь часто до этого проходили советские военнопленные. Вдруг из переулка навстречу нашей маленькой колонне вышли трое немецких солдат, возбужденно разговаривая между собой. Я шел в первом ряду, так как знал немецкий язык и в случае чего, мог отвечать на вопросы. Солдаты поравнялись с нами, мельком взглянули на нас и… продолжили свой путь. На лбу выступил холодный пот. Прошли еще метров 100. Навстречу идет унтер-офицер с солдатом. Взглянув на нас, также прошли мимо. Опять пронесло! Мы уже немного приободрились, обдумываем, почему военные не останавливают нас. В чем дело? Ответ один и очень простой — населению и военным, за несколько лет существования лагеря в пригороде города, просто примелькались советские военнопленные. Кроме того, у каждого военного своя задача, и лезть не в свои дела в любой армии не принято. Да и пленные идут строем, а немцы во всем любят «Орднунг» (Порядок).

Продолжаем идти, совсем повеселели, но оказывается, победу было праздновать рано. Навстречу выходят двое эсэсовцев в черной форме и с автоматами, о чем-то спорят между собой. Товарищи толкают меня в бок: дескать, остановят, — отвечай. Поравнявшись с нами, один из эсэсовцев поднимает руку и громко подает команду :

— Хальт! (Стой!) Вохин геен? (Куда идете?)

Колонна остановилась. Я немного вышел из строя и сообщаю по-немецки:

— Колонна советских военнопленных из рабочего лагеря идет на хутор (говорю название хутора) для выполнения срочной работы.

— А почему без охраны?

— Солдаты все заняты, многих отправили на фронт — отвечаю я.

Немец подумал о чем-то 2–3 секунды и командует:

— Вайтер геен! (Продолжайте движение!)

После всех этих приключений мы окончательно вышли из города. Я не стерпел и набросился на своих товарищей:

— Мать вашу перемать! Вы же говорили, что военных почти нет!

— Не ругайся, доктор, вчера их действительно не было.

Солнце спустилось за горизонт, и начало смеркаться. Минут через 30 подошли к окраине хутора. По-нашему это была небольшая деревенька, где проживало 2–3 семьи. Товарищи показали на сарай, и мы, немного обходя сам хутор стороной, вошли в него. Внутри было совсем темно. Разворошили солому и на ней легли. В щели сарая, несмотря на ночь, были видны силуэты домов и других построек хутора. Немного отдышались. Хочется спать, но никому не спится: нервное напряжение дает о себе знать. В тихих разговорах и обдумывании дальнейших планов проходит длинная ночь.

Забрезжил рассвет. Через щель сарая беглецы заметили, что из дома вышел «наш» бауэр и идет по направлению к нам. Лихорадочно соображаем, как поступить в этой ситуации. Хотя мы сидим в соломе, но полностью спрятаться невозможно. Крестьянин открыл ворота и…увидел нас. Подходит к нам. Кроме меня, он всех узнал, потому что пленные у него длительное время работали. Спрашивает, почему мы здесь и как оказались так рано утром. Мне пришлось вспомнить весь не особенно богатый запас знаний немецкого языка и ответить ему:

— Мы бежали из лагеря, просим спрятать нас до прихода наших войск, а они через день-два будут здесь.

Сами смотрим, как он на все это отреагирует.

— Гут, комен зи мит (Хорошо, пойдемте со мной).

Как быть? Куда он нас поведет? В хутор, к себе домой или, может быть, в гестапо, полицию или местную жандармерию? Спрашиваем:

— Куда вы нас поведете?

— К себе домой. Не бойтесь, ничего плохого я вам не сделаю.

Решили идти, потому что второго варианта просто не было. Жители хутора все еще спали, и у нас создалось впечатление, что крестьянин заметил нас ночью, когда мы входили в сарай. Поэтому он так рано и встал, чтобы проверить «содержимое» своего сарая. Прошли немного по хутору, заводит в знакомый пленным небольшой деревянный сарайчик, который находился на небольшом отшибе от дома. Пленные часто отогревались в этом сарае и с разрешения хозяина в печурке готовили себе картофельный суп. Вошли и закрыли за собой дверь.

— Дурная у Гитлера голова, — говорит крестьянин, — развязал войну против трех великих держав.

Мы промолчали. Затем он заявляет:

— Я пойду домой, а вы ждите меня. Дверь запру. Окно не открывайте и не раззанавешивайте его. Разговаривайте тихо.

Сидим и полушепотом разговариваем между собой. В щелки следим за происходящим вокруг. Нервное напряжение не спадает, непонятно, как в дальнейшем поведет себя хозяин.

Проходит час, второй, третий. Вдруг из-за угла скотного двора выходит «наш» крестьянин вместе с… майором и безруким унтер-офицером (вместо левой руки у него был протез) с рацией за спиной. Идут и возбужденно разговаривают между собой. Внимательно следим за их маршрутом. Теперь уже стало ясно, что все трое идут к нашему убежищу. Их разговор мы пока не могли услышать. Было похоже, что бауэр выдал нас и хочет передать представителям военных властей. У нас нервное напряжение достигло апогея. Как же мы глупо влипли! И защититься нечем, вил даже нет.

Все трое остановились в нескольких шагах от нашего сарая. Унтер-офицер настраивает снятую с плеч рацию. Я максимально навострил уши. Вдруг слышу речь майора, обращенную к крестьянину:

— Ганс, у тебя работали русские военнопленные. Где они сейчас?

— Их сейчас здесь нет. Все они в лагере.

Снова голос майора:

— Проследи за этим. Чтобы никаких русских военнопленных здесь больше не было! Подойдут советские войска, и они вместе будут истязать немецких граждан.

— Ни одного пленного на хуторе нет и больше не будет, — ответил крестьянин.

Они немного еще постояли и ушли в хутор. Я перевел своим товарищам смысл разговора. Мы облегченно вздохнули.

Примерно через час к нам возвратился хозяин. В одной руке, подперев ее под бок, он держит большой эмалированный таз, в другой, под мышкой — увесистую буханку хлеба. Открывает дверь и сообщает:

— Я заколол теленка, принес вам легкие, кишки и хлеба. Дрова здесь есть. Натопите печь и сварите себе суп.

— Мы поблагодарили его и дружно принялись за работу, тем более, что голод уже остро давал о себе знать. Все же я спросил его:

— Господин бауэр, что за военные люди были здесь недавно?

— Они по звукам артиллерийской канонады с помощью рации пытались приблизительно определить расстояние до линии фронта.

Снова запер нас на ключ и ушел. Мы приготовили себе суп, поели и немного успокоились. Теперь, поступив таким образом, крестьянин вряд ли предаст нас.

Наступили сумерки. Снова заходит хозяин и говорит, что ночевать мы будем на этом же месте и уходит. Разговариваем между собой вполголоса. Огонь не зажигаем. Уже вторую ночь не спим. Рано утром крестьянин приглашает нас пройти вместе с ним. Мы снова насторожились, но все же пошли. Заводит нас в подвальное помещение своего крепкого кирпичного дома. В подвале куча матрацев, одеял, подушек. Предупредил, чтобы мы оставались здесь и никуда не уходили.

Между тем гул канонады усиливался, что говорило о приближении фронта.

Вечером заходит девушка-немка, дочь хозяина и приносит для всех немного хлеба.

До сего дня мне не совсем понятны истинные мотивы поведения немецкого крестьянина, укрывшего группу советских военнопленных. Ради чего он рисковал своим поступком? Думаю, что цели у него были добрыми, и за это ему большое спасибо!

Прошла вторая, затем третья ночь. Опять почти не спали. Выходить и куда-то идти бессмысленно. Где свои, а где немцы — неизвестно. Хозяева в подвал почему-то уже больше не заходят. На всякий случай около входной двери поставили дежурного, которого сменяли каждые 30 минут.

Рано утром 25 или 26 апреля (точно припомнить сейчас уже не могу), еле забрезжил рассвет, рывком открывается дверь подвала, и мы услышали громкий вопрос на немецком языке:

— Вер ист да? (Кто здесь?)

Наш дежурный, мгновенно разобрался в форме стоящего у двери военного, радостно крикнул:

— Ребята! Наши!

Мы торопливо стали выходить из темного подвала на улицу. Военный, в звании старшины, стоял с автоматом в небрежно накинутой плащ-палатке и пилотке на голове. Мы продолжаем подниматься, а он все еще держит автомат на изготовке. Настороженно следит за каждым нашим движением. Конечно, он заметил, что мы не вооружены. Мы быстро его окружили. Не опуская оружия, он громко и властно спросил:

— Кто вы такие?

Возбужденно, перебивая друг руга, мы начали объяснять, что мы военнопленные, сбежавшие из Потсдамского лагеря для советских военнопленных. Старшина, все еще держа свой автомат на изготовке, задает еще вопрос:

— Есть ли среди вас власовцы?

— Нет, мы все из одного лагеря, давно знаем друг друга, до этого были также вместе в других лагерях.

Старшина сразу же опустил автомат, вытер со лба пот, вынул две пачки папирос.

Кто курил, взяли папиросы, закурили. Закурил с нами и он. Свобода! Радуемся, смеемся, спрашиваем. Старшина, затянувшись папиросой, продолжал отвечать на наши вопросы:

— Вам просто повезло, ребята! Вы попали в прославленный мотомеханизированный батальон гвардии майора Титова, который входит в состав танкового корпуса Героя Советского Союза, гвардии полковника Пушкарева. Корпус входит в четвертую гвардейскую танковую армию, которой командует гвардии генерал-полковник танковых войск Лелюшенко. Армия входит в состав первого Украинского фронта под командованием Маршала Советского Союза Конева.

— Потом продолжал:

— Я сейчас напишу записку к помначштаба бригады, и вы пойдете к нему. Придерживайтесь правой стороны, там меньше свистят пули. Покормят вас, получите обмундирование и…воевать, ребята! Война еще не окончена.

Сначала вошли в дом, чтобы поблагодарить крестьянина. Но того и след простыл — убежал или спрятался. Побоялся чего-то.

Идем колонной. Изредка посвистывают пули: близка линия фронта. Прошли километра полтора. Все больше и больше встречается нашей техники: машины, самоходки, «катюши», пушки, танки.

Встретившийся офицер прочитал у нас записку, и указал где найти штаб бригады. Подходим к двум палаткам. Из одной выходит капитан, мы подаем ему записку. Он бегло читает.

— Я помначштаба бригады. Вот что, товарищи, у писаря возьмите бумагу и сейчас же напишите родным письма, ведь вас на родине считают без вести пропавшими или похоронили давно. Номер полевой почты скажет писарь. Подошедшему повару приказал:

— Всех хорошо накормить. Потом проводите к интенданту. Их надо переодеть, ведь у них все изношенное, оборванное, потрепанное.

Накормили, выдали форму. Радости нашей не было предела.

В этот же день все мы написали на родину письма. Я написал сразу три письма: жене, матери и теще. Первые наши письма были пока весьма краткими: жив, здоров, бежали из плена, находимся в своих воинских частях.

Под вечер всех нас представили батальонному начальству: комбату, гвардии майору Титову и его заместителю по политчасти гвардии капитану Лысенко. Прибыли также старший писарь и начштаба батальона. Последний стал расспрашивать, кто и в каких частях служил и воевал до пленения. Я ответил, что воевал в качестве военфельдшера в эскадроне 161 кавалерийского полка 1-го особого конного корпуса.

— Помните ли вы номер приказа о присвоении вам звания военфельдшера? — спросил начштаба.

— Приказа о присвоении звания не поступало. Нас выпустили из Харьковского военно-медицинского училища досрочно, сообщив, что приказ поступит позднее, непосредственно на фронт в войсковые соединения. Поступал потом приказ или нет, — мне об этом ничего не известно.

Начальник штаба посмотрел на меня и сказал:

— Раз вы не знаете приказа о присвоении звания, даже неизвестно был ли такой приказ, мы вам не можем сразу восстановить воинское звание. Может быть, в этом разберутся уже после войны. Вы человек грамотный, я вам советую идти во взвод связи батальона, солдаты помогут быстро освоить несложную технику.

— Я согласен поступить в любое подразделение, в том числе и во взвод связи, как вы рекомендуете, — ответил я ему.

— Вот и хорошо, отправляйтесь.

Так я очутился во взводе связи. Встретил меня старшина Бабенко.

— Балаев, зачисляем вас в отделение телефонистов, солдаты покажут вам, как и что делать.

Выдали карабин. Солдаты отделения встретили меня и еще троих бывших пленных хорошо, еще раз накормили, потом стали расспрашивать, откуда я и где был в плену. Трое подходят ко мне ближе (один из них был водителем грузовой машины взвода связи) и сообщают:

— Мы тоже были в плену. Нас освободили наши войска в Польше. Сейчас вот воюем…

Быстро освоил полевую телефонную аппаратуру. И с солдатами, куда прикажут, стали тянуть «катушки». Катушку развертывали или свертывали очень быстро, таковы были требования. Первые два-три дня было трудно. И навыка не было, физически был еще слаб, да и работа часто проводилась под свист пуль. Постепенно втянулся и в этот ратный труд.

Пребывание в плену, в немецко-фашистских лагерях осталось позади, как кошмарный сон.

Кормят, как говорят, до отвала, но воздерживаюсь употреблять много жирного.

Числа 28 или 29 апреля, когда наш мотомеханизированный корпус в составе 4-й гвардейской танковой армии с боями вступил в зону города Потсдама, пришлось наблюдать любопытную картину. Среди нас, кроме наших солдат и офицеров, было много польских воинов в своих конфедератках. Оказывается, в Потсдам вошла также одна из частей Войска Польского — нашего союзника. Потсдам был взят нашими войсками с юго-запада, со стороны города Люккенвальд. Отдельные боевые столкновения еще происходили. Приходилось «выкуривать» немцев из подвалов и чердаков. Пришлось столкнуться с такими методами боя со стороны немцев: фаустник произведет выстрел из фаустпатрона из-за угла, спрячется, а через несколько секунд высовывается с белой тряпкой в руке. Если мы не реагируем, то повторяет все опять.

В одном из боев с вражескими автоматчиками и фаустниками, старшина Бабенко, стреляя из автомата, в горячке боя, не заметил, как из-за угла здания в него приготовился стрелять эсэсовец. Это заметил рядовой Симоненко. Все решили доли секунды. Симоненко дал очередь первым. После боя старшина со своим спасителем выпили по сто грамм «фронтовых».

Город обезлюдел, но жители осторожно, с боязнью все же стали появляться, выходят из домов и подвалов. Нужна вода, пища…

Город пострадал при захвате мало. Много великолепных особняков, дворцов, общественных зданий. Зашли в один из домов. По обстановке понятно, что в нем жила не бедная семья. Хозяева убежали. А вся обстановка осталась нетронутой. И вдруг резануло глаза: в жилой комнате попался явно украинский рушник, потом — женские украинские наряды. В следующей комнате висели картины русских художников, с такими знакомыми пейзажами. Видимо, хозяевам бежать было от чего.

30 апреля я обратил внимание на то, что многие улицы и тротуары города были буквально завалены маленькими листовками. Я поднял одну из них. Текст был на немецком языке. Эта листовка, стало быть, предназначена для жителей города или немецких войск. Листовки сброшены с самолета нашими или союзниками. Стал читать и сразу же понял, что текст листовки имел прямое отношение к судьбам советских и союзных военнопленных, еще томившихся в неволе. Смысл листовки был следующий.

«Правительство Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Великобритании серьезно предупреждает всех комендантов лагерей союзных военнопленных, охрану, служащих гестапо, СС, СА, СД, жандармерию и других лиц за безопасность всех военнопленных. Каждый из вас несет личную ответственность за судьбу военнопленных

Сталин
Рузвельт
Черчилль»

(После войны мне удалось установить, что это было заявление правительств СССР, США и Великобритании об ответственности германских комендантов лагерей и др., за безопасность союзных военнопленных, находящихся в их ведении, сделанное 25 апреля 1945 года).

Такое авторитетное заявление союзных правительств было как нельзя кстати. Потерявшие здравый смысл гитлеровцы в период агонии фашизма могли физически уничтожить оставшихся в живых военнопленных. И это авторитетное заявление дало положительные результаты: охладило пыл палачей и садистов.

Казалось бы, что фашистский рейх находится накануне своей гибели. Но, несмотря на это, войска противника в Потсдаме яростно сопротивлялись. Было немало подбито наших танков фауст-патронами. У нас были трофейные фаустпатроны, поэтому в спешном порядке командиры взводов и отделений обучали бойцов методам обращения с ними.

30 апреля, в ходе относительного затишья, заместитель комбата по политчасти гвардии капитан Лысенко собрал всех нас, освободившихся из плена, в подвальное помещение одного из зданий. В прошлом он был директором семилетней школы где-то в Сибири. Кратко познакомился с нами, рассказал о боевом пути батальона, бригады, корпуса и славной четвертой гвардейской танковой армии. Заочно представил комбата — гвардии майора Титова — кавалера семи боевых орденов и многих медалей. В прошлом он был военфельдшером, потом командовал взводом, ротой и наконец мотомеханизированным батальоном. Он был представлен к званию Героя Советского Союза. Далее капитан Лысенко сказал:

— Начиная с Польши, мы пополняем свои части и соединения главным образом за счет освобожденных советских военнопленных. Больных и сильно ослабевших сразу направляем в госпитали, остальных с недельку-полторы подкармливаем, подучиваем и постепенно вводим в бой. Все они, бывшие военнопленные, хорошо дерутся с немцами. Многие из них уже сейчас награждены боевыми орденами и медалями. В первых боях вы также показали себя с лучшей стороны. Похвала приободрила нас, вдохнула свежие силы.

В зоне нашего корпуса 1 мая наступило какое-то затишье. В западном направлении стали передвигаться освобожденные нашими войсками союзные военнопленные: американцы, англичане, французы, бельгийцы, голландцы. Попадались и пожилые люди, женщины. Приветствуют нас, улыбаются, кричат каждый на своем языке. Все они передвигались медленно, уступая дорогу войскам и разнообразной технике. Способы передвижения были различны: пешком, подталкивая впереди какие-то коляски с пожитками, на запряженных лошадях. Попадались и роскошные причудливые кареты с какими-то фамильными гербами. Впереди каждой колонны обязательно свой национальный флажок.

Попадались и наши освобожденные гражданские лица, угнанные в Германию на принудительные работы: мужчины, женщины, подростки и даже дети. У некоторых из них еще сохранилась белая матерчатая нашивка со словом «Ост». Многие наши солдаты, особенно украинцы, нетерпеливо спрашивают: «Откуда?» Слышны ответы: «Смоленские, днепропетровские, минские, могилевские, полтавские, винницкие…» Один из солдат встретил свою землячку, оба они из одного хутора. Та смеется, обнимает его и плачет. Потом солдат побежал к машине, возвращается и сует ей в руки буханку хлеба, банку консервов, кусок колбасы. Записывает на клочке бумаги номер полевой почты, отдает ей. Уходя, кричит:

— Пиши! Обязательно пиши! Не забудь!

Мы окружили гвардейца и хором, в один голос спросили:

— Кто?

— Невеста!

Вот при таких обстоятельствах полтавская девушка встретила своего жениха. Встретятся ли они? Останутся ли живы? Хотелось надеяться, что — да.

На всех улицах из окон домов были вывешены белые полотнища, полотенца, простыни, просто белые тряпки различных размеров — знаки капитуляции. Таких знаков при наступлении немцев в глубь нашей территории в 1941–1942 годах нигде не было! Даже в западной Украине!

В наших частях наступила какая-то передышка. Многие солдаты, в том числе и я, думали тогда: не совсем понятное затишье. Все мы знали, что на других участках фронта еще продолжались упорные кровопролитные бои. Почему же наш корпус, а может быть, и армия, остановились? Но не все должны знать рядовые солдаты.

А дело заключалось в следующем. 5 мая в Праге началось восстание населения против оккупантов. В тот момент на территории Чехословакии находилось очень много вражеских войск. Это была группировка немецкого фельдмаршала Шернера, имевшая в своем составе около 800 тысяч человек. Немецко-фашистские войска, в состав которых входило много эсэсовских частей, могли подавить восстание в Праге и жестоко расправиться с восставшими, разрушить исторические памятники культуры, которые были заранее подготовлены к разрушению оккупантами. Силы были явно неравными. Поэтому штаб восставших обратился по радио к союзником с обращением о помощи. Американские войска в тот момент находились значительно ближе к Праге, чем войска советские. Однако никаких активных действий американцы не проявили.

Тогда советское Верховное Командование отдало приказ покинуть район большого Берлина и Потсдама части сил 1-го Украинского фронта и направить их на освобождение столицы Чехословакии.

6 мая 3-я и 4-я танковые армии 1-го Украинского фронта были выдвинуты на исходные позиции. Наш корпус на большой широкой кольцевой магистрали при продвижении к Праге встретил огромную груду разбитой вражеской техники: искореженные и сожженные танки, самоходки, орудия, грузовые и легковые автомашины… все это кладбище техники тянулось на 4–5 километров. Рядом валялось множество вражеских трупов в зеленых и черных мундирах. Мы спросили подошедшего офицера, что за побоище происходило здесь. Тот ответил:

— Здесь наши войска разгромили армию генерала Венка, который пытался прорваться к окруженному Берлину.

Корпуса 4-й гвардейской танковой армии вышли на автостраду, ведущую в Прагу. Передвигаемся медленно, с остановками, а где и с очень большой скоростью. Взвод связи, как и вся мотопехота — на машинах. Колонны войск на самолете У-2 облетал командующий армией генерал-полковник Д. Д. Лелюшенко, отдавая по рации приказы. Когда он совсем близко и низко пролетал над колонной нашей бригады, мы замахали ему руками. Завидев это, он быстро помахал нам клюшкой (после ранения он еще ходил с клюшкой).

Наш путь прикрывают истребители. Но много еще появляется и вражеских самолетов. Впереди слышны бои. Колонна останавливается и рассредоточивается.

Небольшая группа немцев напала на наш медсанбат, который находился в хвосте колонны. Атаку отбили, но медиков переместили в середину движущихся войск — так безопаснее.

К вечеру 6 мая взяли город Фрейберг, пройдя за день 65 километров.

К исходу 7 мая мы повстречались с большой колонной немецких солдат и офицеров численностью в 3–4 полка. Они шли недалеко от нашей трассы, в лощине, более или менее соблюдая ряды. Чувствуется, что этой военной массой людей кто-то руководит, стихийного движения не заметно. Все вооружены, но дула автоматов и карабинов опущены к земле. Не стреляют. Поравнявшись, колонны остановились. Ни немцы, ни наши никаких действий не предпринимали. Расстояние между нами было не более 50 метров . Командиры батальонов и бригад были в некотором раздумье: что делать? Как поступить с немцами? Взять в плен, а если будут сопротивляться, дать бой и уничтожить? Но через 2–3 минуты по рации был получен приказ: не ввязываться в бой, пропустить немцев в наш тыл. Видимо, этой группировкой немцев займутся другие. Мы продолжали движение вперед к границам Чехословакии. К исходу 7 мая перешли Рудные горы. Весь день происходили мелкие бои и стычки с разрозненными группами немцев.

Весь день 8 мая мы совершали марш-бросок. Были остановки, несколько мелких боев, колонны прошли через горные перевалы, через многочисленные реки и речушки.

В середине дня нам передали устное распоряжение Политуправления фронта, которое сообщил комсорг батальона: «Мы подходим к границам союзной и дружественной нам Чехословакии. Отношение к гражданам республики должно быть особо вежливым и корректным. Никаких недоразумений с населением быть не должно».

В одном из хуторов к дороге вышли 7–8 молодых женщин и начали слезно упрашивать нас взять их с собой. Это оказались украинки, угнанные в Германию на сельскохозяйственные работы в начале войны. Конечно, их можно было понять: долгие годы они находились вдали от Родины, родных и близких, среди чужих людей. Терпели унижения и издевательства, часто голодали, подвергались изнурительному труду. Им нужно было попасть домой и как можно скорее. Но командир полка вежливо, но категорично отказал женщинам. У нас были другие задачи, не связанные с проблемами мирного населения. В следующем хуторе та же картина, И снова отказ.

Наши соотечественницы не могли самостоятельно добираться до родных мест. Во-первых, нет документов, во-вторых, далеко и пешком не дойдешь, да и кормиться нужно в дороге. Но и мы не имели права их взять с собой: впереди у нас еще предстояли бои.

Проходили через какой-то маленький городок. Улицы узкие, машины ползли медленно вдоль домов. В одном из окон увидели девушку, которая месила тесто в квашне. Один из наших связистов, коверкая немецкие слова, попытался наладить с ней «контакт»:

— Гутен морген! (Доброе утро!)

И так далее…

В ответ мы услышали чистейший русский язык:

— Солдатик, не напрягайся и не ломай язык. Я русская!

Гром смеха на всю улицу.

Оказывается, она из Смоленска, была угнана в Германию немцами, скоро поедет домой. Сначала обижали, но после того как у хозяев на Восточном фронте погибли трое сыновей, присмирели и относились нормально.

С наступлением сумерек колонны вошли в лесной массив. Вдруг остановка: большой лесной завал. Дорогу преградило большое количество спиленных и сваленных поперек дороги деревьев. Враг всячески препятствовал нашему продвижению. Завал срочно надо было разобрать. В ход пошли пилы, топоры — все это имелось в каждой машине. Через 30 минут с работой справились. Таких завалов по пути следования попалось еще два. Они, естественно, задерживали колонны.

Попалась большая колонна немецких военнопленных, сопровождаемая нашими автоматчиками. В колонне впереди шли офицеры, затем фельдфебели, унтер-офицеры и лишь затем — солдаты. Много стариков, подростков и совсем юнцов в зеленой форме вермахта: фольксштурм. Некоторые ранены. Грязные, оборванные, небритые и испуганные.

Лейтенант, ведущий колонну, выражает недовольство порученным ему делом. Ему не хочется уходить в тыл от своих боевых товарищей, да еще в последние дни войны.

Продвижение шло так быстро, что немцы бросили свой армейский полевой госпиталь. На шесте развевался белый флаг с красным крестом. Обслуга разбежалась, много раненых, некоторым нужно срочное хирургическое вмешательство. К раненым подошел переводчик с автоматчиком. Всем немцам было объявлено, что они пленены, предлагается сдать все имеющееся оружие. В госпитале остались два автоматчика, несколько наших медиков, а мы пошли дальше.

Ночью с 8 на 9 мая армия вступила на территорию Чехословакии. На машинах проезжаем села, городки. Женщины, дети кричат:

— Наздар! Вызволите Прагу!

Часам к двум ночи 9 мая 4 танковая армия с северо-запада подошла вплотную к пригородам столицы Чехословакии. Небольшая остановка. Наступал рассвет. Около 3-х часов утра 9 мая наша армия с 3-й танковой армией генерал-полковника П. С. Рыбалко ворвались на улицы Праги.

Хотя война и была закончена 8 мая, 9 мая, примерно до 10 часов дня, в городе проходили ожесточенные бои. Прочесывали от вражеских солдат кварталы и улицы.

Пражане встречали наши войска на редкость дружелюбно и радостно. Вдоль улиц — обилие народа. Танки и машины жители забрасывали цветами. Приветствуют поднятыми руками и криками: «Наздар! Наздар!»

Во время небольших остановок пражане приглашают в свои квартиры, дома, угощают вином и едой. Хозяин с хозяйкой и мы поднимаем рюмки. Хозяин провозглашает: «Сталин!», мы в ответ: «Бенеш!»

Пражанки в порыве чувств целуют бойцов. Из окон вывешены флаги: красные советские (их большинство), американские, английские, чешские и словацкие.

Время от времени под конвоем наших солдат, а иногда и восставшего населения проходят колонны немецких военнопленных солдат и офицеров. Горожане встречают их криками негодования.

Около железнодорожного вокзала готовится эшелон для отправки свежих пленных. Их кормят у вагонов из полевых кухонь. С большим черпаком немец раздает пищу в котелки подходящих пленных. Рядом с ним наш солдат-автоматчик внимательно следит за раздачей. Иногда автоматчик приказывает: «Цвай порцион!», немец на раздаче отвечает: «Яволь!» и наливает два черпака.

Подходим к кухне и спрашиваем:

— Почему такое неравенство? Кому один черпак, а кому два?

— Так ведь этот раненый, много крови потерял. Подкормить надо. А тот вон тощий больно, да и подросток — тоже надо налить побольше.

Не понять русскую душу. Только что были враги, а поди же, жалко стало.

После 10 часов дня наступила тишина. Непривычная тишина… не верилось, что война закончилась, но до самого позднего вечера войска и жители находились на улицах Праги и праздновали День Победы.

Вечером 9 мая личный состав нашего корпуса был выведен из Праги на несколько километров в какой-то лесной массив. Развернули палатки, началась будничная мирная армейская жизнь. Через двое-трое суток получили первые письма от родных. Мне посчастливилось: я сразу получил три «треугольника» — от жены, мамы и тещи. Первые письма за три года! С трепетом открывал каждое: что там? Как там? Все ли живы и здоровы?

Жена пишет, что дочь Лида растет, пережили четыре тяжелых военных года. Было и голодно и холодно, но сейчас все в порядке. Успокаивает. Ждут домой, ведь скоро должна быть демобилизация.

В палатки регулярно стали доставлять свежие номера газет: «Красная Звезда», «Правда», «Известия» и другие. С жадностью читаем все новости.

Армейские будни слагались из утренней зарядки, стрелковой подготовки, подготовки по средствам связи, политзанятий, мертвого часа, обеда и ужина. Часто вечерами демонстрировали кинофильмы военного времени.

Как-то в газетах появилось сообщение о том, что в Берлине были найдены тела отравившихся Геббельса, его жены Магды и шестерых детей.

«2 мая 1945 года в центре Берлина в здании бомбоубежища рейхсканцелярии… в 17 часов были обнаружены обгоревшие трупы мужчины и женщины, причем труп мужчины низкого роста, ступня правой ноги в полусогнутом состоянии (колченогий), с обгоревшим металлическим протезом… его вынесли на Берлинскую улицу. Нацистская форма — темные шерстяные брюки и светло-коричневый китель — вся в клочьях, в ржавых следах огня. Ветер теребит желтый галстук — желтая шелковая петля на черной, обугленной шее. Перед смертью Геббельс уничтожил шестерых собственных детей. Круг убийств замкнулся. Яд, огонь — испытанные в концлагерях средства.» (24). Я видел геббельсовскую пропаганду в действии: опустошенные земли Украины, лагеря смерти, рвы с замученными людьми, издевательства и испытания постоянным голодом, жуткая ненависть к русскому народу и его обычаям. Но я видел и самого Геббельса. А было это при следующих обстоятельствах.

Во второй половине апреля 1945 года днем в Потсдамском лагере объявили воздушную тревогу. В таких случаях нас сгоняли в вырытые траншеи. Налета не было, и через 20–30 минут все стали расходиться по баракам. Меня, как военфельдшера, позвали в комендантский барак. Там нужно было оказать небольшую медицинскую помощь немецкому солдату, который повредил себе палец. Я подошел к входным воротам лагеря. В это же время на территорию въехали две легковых автомашины. Во второй была охрана, а из первой машины вышел, прихрамывая, худощавый, невысокий мужчина в гражданском костюме.

— Как охраняете военнопленных? — спросил он у охранника.

Он доложил «гостю» о системе охраны. Я стоял рядом.

— Усильте охрану и исполняйте свои обязанности как следует! При побеге расстреливать! Могут скоро прийти русские, и не избежать беды..

Машины развернулись и уехали.

Я спросил оторопевшего немца:

— Кто это был?

— Рейхсминистр доктор Геббельс!

До его смерти оставалось менее двух недель.

Жаль, что не удалось захватить его живым.

11 мая часть военнослужащих, принимавших участие в освобождении Праги, получили Благодарственные Грамоты, в которых выражается благодарность Верховного Главнокомандующего. Она у меня хранится до сих пор и дорога тем, что является первой наградой после побега из плена. Вот ее текст:

«Участнику боев за освобождение Праги гвардии рядовому Балаеву Ивану Иосифовичу.

Приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища СТАЛИНА от 9 мая 1945 года № 368 за освобождение от немецких захватчиков столицы союзной нам Чехословакии — города Праги всему личному составу нашего корпуса, в том числе и Вам, принимавшему участие в боях за ПРАГУ, ОБЪЯВЛЕНА БЛАГОДАРНОСТЬ.

Поздравляю Вас с получением благодарности и желаю Вам дальнейших успехов в Вашей боевой деятельности.

Командир корпуса Герой Советского Союза Гвардии полковник С. Пушкарев 10 мая 1945 г.»

Чешский и Словацкий языки очень схожи с русским или украинским, а в пригородах Праги проживали русины — небольшая народность, язык и обычаи которой мало чем отличались от наших.

Однажды на проселочной дороге встретился дряхлый старик в рясе православного священника. Остановились, разговорились. Вежливый, внимательный, с чистой, правильной русской речью. В голодные 1891–1892 годы из Поволжья он с семьей в поисках лучшей доли перебрался в эти края. У братьев славян встретили они понимание и приют. С тех далеких лет и служит он в местном православном храме. Куда только не занесет судьба простого русского человека!

Как-то в конце мая солдаты взвода связи, получив мыло и чистые полотенца, строем пошли на речку покупаться и помыться. После этой процедуры и сфотографировал весь наш взвод связи в полном составе местный чех-фотограф.

Смотрю сейчас на эту фотографию: вот старшина Бабенко, рядовые Сабуров, Шевченко, Юхновец…живы ли? Маловероятно.

Сложная судьба была у Юхновеца. Осенью 1941 года он был тяжело ранен и самолетом отправлен в госпиталь в родной город Харьков. Так как квартира его находилась рядом с госпиталем, он сумел упросить медицинское начальство отправить его домой на лечение под присмотром жены. Жена о его ранении и о том, что он в городе, не знала. Машина подъехала к дому, санитары внесли носилки в незапертую квартиру.

В комнате шла гулянка, жена Юхновеца веселясь, обнималась с каким-то мужиком. Боец и санитары все поняли. Юхновец попросил санитаров отвезти его обратно в госпиталь, что и было сделано. Больше он к жене не возвращался.

Вскоре наши соединения маршем были переправлены в восточную Австрию. Наш корпус был дислоцирован в городе Винер-Нойштадт в сорока километрах южнее Вены. Разместились в казармах бывшего немецкого военного училища. Стены казарм были размалеваны военными плакатами, инструкциями, лозунгами фашистского содержания. Много времени уходило вначале на приведение в порядок территории около казарм. Все было завалено битым кирпичом, стеклом и щебенкой — следами недавних боев.

В свободное от службы время нас отпускали в город. Хотя он и подвергался авиационным налетам, но сохранилось много и неразрушенных зданий. Много парков, скверов. Хорошо видны Альпийские горы, покрытые снегом.

Продолжаем службу: дежурим, занимаемся стрельбой, отрабатываем связь в полевых условиях и… ждем писем из дома.

Война только-только окончена, поэтому в город ходили группами, но без оружия. Перед уходом старшина придирчиво «обозревал» нас: чтобы все блестело и сияло. Делать особо в городе нечего. В городе уже много горожан. Дети рассматривают нас с ног до головы. У детей нет национальных признаков, все дети как дети. Уже позднее они под воздействием общества и государства станут немцами, французами, русскими…

В казарме появились общественные поручения. Как-то старшина Бабенко передал мне:

— Балаев, вас вызывает комбат. Пойдешь к нему сразу же после завтрака.

Прибыл и как положено, доложил:

— Товарищ гвардии майор! Гвардии рядовой Балаев из взвода связи по Вашему приказанию прибыл.

Рядом с майором Титовым за столом сидел замполит батальона капитан Лысенко.

Нужно немного сказать про комбата Валентина Георгиевича Титова. Он пользовался невероятной популярностью у бойцов, и я до сих пор горжусь тем, что был знаком с этим мужественным человеком.

Невысокого роста, с немного широким ртом, русыми слегка волнистыми волосами, В. Г. Титов всегда производил хорошее впечатление. «Он родился 22 апреля 1919 года в городе Смоленске в семье рабочего. Окончил 10 классов. В Советской Армии с 1937 года. В 1939 году окончил Харьковское военно-пехотное училище. Участник боев на реке Халхин-Гол.

На фронте с октября 1941 года. В боях с 16 апреля по 2 мая 1945 года умело организовал форсирование реки Шпрее; одним из первых его батальон ворвался в город Потсдам, нанес противнику значительный урон в живой силе и технике. Звание Героя Советского Союза ему присвоено 27 июня 1945 года.

После войны продолжал службу в армии. В 1948 году окончил курсы „Выстрел“. Награжден орденом Ленина, 2 орденами Красного Знамени, орденом Кутузова 3 степени, орденом Александра Невского, Отечественной войны 2 степени, Красной Звезды, медалями. Полковник Титов умер 20 октября 1951 года и похоронен в городе Марьина Горка Минской области» (25). Так вот, комбат с замполитом дают мне задание начертить, нарисовать и описать в альбоме боевой путь нашего славного гвардейского батальона. Посидели, поговорили, наметили детали работы. На мои сомнения в своих способностях, оба успокоили и ободрили. Комбат вручил мне краски, карандаши, альбом, бумагу и другие канцелярские принадлежности.

Энергично взялся за работу. Рисовать и чертить я немного умел и любил, но последние годы по понятным причинам было не до этого. Работал урывками в общей сложности две недели. Работу сдал комбату в срок и со второй благодарностью.

Дни шли за днями, но каждый из нас, бывших военнопленных, ждал того дня, когда нами займется «особый» отдел. Но отдел нами не занимался, более того, на протяжении всей шестимесячной послевоенной службы ни командование батальона, ни командир взвода, ни старшина, ни разу, даже косвенно, не упрекнули бывших пленников в том, что они находились «там».

Как-то летом в город прибыли первые партии австрийских военнопленных из Советского Союза, главным образом больные и инвалиды. Их отправили на родину раньше остальных. Их встречали на вокзале родные и просто жители города. Встреча было радостная, со слезами на глазах. На тротуаре стоят трое бывших военнопленных, один из них на костылях. Их окружили встречающие и засыпали вопросами. Мы подошли поближе. Австрийцы не обратили на нас никакого внимания, им было просто не до нас.

— Как вас и где лечили? — Спрашивают бывших военнопленных.

— В специальных госпиталях для военнопленных. Лечили австрийские военнопленные врачи. Советское командование обеспечивало нас всеми необходимыми лекарствами.

— Умирало много?

— Были случаи, но редко. В госпиталях, после тяжелых и запущенных болезней.

— Как кормили?

— Хорошо. Раненые и больные получали дополнительный паек.

— А как кормили здоровых военнопленных?

— Нормально, по нормам русских тыловых частей.

— Приходилось ли видеть, что советские охранники били пленных?

— Что ты, Курт! У них это было строго запрещено.

— Какое у вас впечатление о русских?

— Очень хорошее, они не мстили нам, тем более раненым и больным. При необходимости серьезных операций, приглашались русские опытные хирурги.

Этот эпизод запомнился на длительное время. Жители города жадно интересовались жизнью в России.

Последствия только что окончившейся войны давали о себе знать постоянно. Запомнился еще один случай, который говорит о том, что не все адекватно восприняли освобождение, оставались и приверженцы фашизма.

В июне 1945 года на крупное австрийское село, расположенное в нескольких километрах от города Винер-Нойштадт, из лесистого, горного массива напало около сотни солдат, одетых в советскую военную форму. Молча, не разговаривая, избили многих сельских жителей, отобрали продукты, одежду и снова скрылись в горах. Жители пожаловались нашему военному коменданту на действия «русских» военных. Тот сразу сообразил, в чем дело, поднял тревогу и доложил вышестоящему начальству. Наши войска тщательно прочесали весь лесной массив, и бандиты были выловлены. Оказалось, что все они — переодетые в советскую форму эсэсовские солдаты и офицеры.

Другой пример, который указывал на то, что искоренение фашизма — дело сложное и длительное.

В городе начался новый учебный год, и по улицам ходило много школьников, особенно младших классов. Двое малышей вместе со своим отцом присели рядом со мной на скамейку. Мальчик лет 6–7 открыл небольшую, но хорошо иллюстрированную книжку, видимо, букварь. С интересом рассматривает картинки. Меня, как педагога, заинтересовал вопрос: по каким учебникам начнет учебный год австрийская детвора? Я попросил у мальчика и его отца посмотреть книжку. Они с охотой согласились, и малыш подал мне букварь. Открываю первую страницу и не верю своим глазам: там был помещен портрет Гитлера! Продолжаю листать. Гитлер с детьми…Гитлер среди населения, солдат…Гитлер…Гитлер…Гитлер. Отец и сын совершенно спокойны. Попросил другие учебники — то же самое! Сдерживая себя, спросил отца:

— Учебники нацистские! Как будут учиться по ним дети?

Только тут «фатер» понял, о чем идет речь. Немного смутился, покраснел. Подумав, ответил:

— Учителя и муниципалитет не успели подготовить новых учебников.

Какие знания могли получить школьники из этих учебников?

Из СССР регулярно поступали газеты и журналы, политическая и даже художественная литература. По вечерам по радио из Москвы слушаем голос диктора Левитана. При этом в определенное время шли и местные радиопередачи из города Винер-Нойштадт на немецком языке для местного населения.

Помню одну такую передачу. После новостей, диктор скорбным и печальным голосом вещает:

— Гертруда Майер, находящаяся в тюрьме, осужденная за идеи национал социализма, передает из заточения привет двум своим малым дочерям и желает им здоровья и счастья.

В такой же редакции и таким же голосом диктор передает приветы и от других матерей, находящихся в женской тюрьме. Так и сообщалось: «за идеи национал-социализма». Я сразу сообразил. в чем дело. Не за идеи национал-социализма, а за уголовные преступления, совершенные, может быть, в женских концентрационных лагерях над политическими узниками, борцами с фашизмом! За это судили военные оккупационные власти, а не за «идеи»!

Об этой передаче я доложил замполиту полка, и наша военная комендатура потребовала от местного магистрата изменения тона и содержания передач местного радио. Просто как человек, знающий немецкий язык и, главное, побывавший в немецко-фашистской неволе, я понял смысл передачи. И как человек, переживший все ужасы фашистского плена, не мог равнодушно относиться к подобным событиям. Диктора заменили, и таких передач больше не было.

Еще случай. Несколько суток мы были на полевых учениях на окраине города. После учения бойцы устали, вспотели, захотелось попить. Старшина Бабенко послал троих солдат к ближайшему дому за водой. Подходим к небольшому, скромному дому. У женщины 30–35 лет вежливо попросили ведро. Та вынесла эмалированное ведро и кружку и указала на рядом расположенный колодец. Спросили про нее и мужа. Оказалось, что она учительница в местной школе, а муж, бывший капитан-пехотинец, находится в нашем плену на Урале. Регулярно получает от него письма. Рассказывает неохотно, недоброжелательно.

— Война уже окончена, а «руссише Регирунг» (русское правительство) его не отпускает домой!

Тут я не вытерпел и уже не совсем вежливо ответил:

— Почему не отпускают? Вы, наверное, знаете, что недавно в город прибыла первая партия военнопленных из Советского Союза. В первую очередь прибыли рядовые, больные и раненые. Вы знаете об этом?

— Да, знаю.

— Придет время, отпустят и вашего мужа. Какие могут быть претензии к Советскому правительству? Что вам еще нужно. Муж жив и здоров, пишет вам письма. Я бывший военнопленный, так вы знаете, как относились немцы к нам? О каких письмах могла идти речь!

— Мы ничего об этом не знали…

Молчит, видимо, нечего сказать. Перевоспитать жену офицера вермахта, конечно, невозможно. Попили, отдали ведро и ушли.

Я и мои товарищи по плену задумывались: почему нас не «беспокоит» особый отдел? Не вызывают нас, не допрашивают? Ведь как-никак, а мы были в плену. Этого не вычеркнешь ни из биографии, ни из документов. Что было, то было. Когда шла война, то, может быть, было некогда нами заниматься. Надо было дать бывшему пленному в руки автомат, и пусть воюет. А там, после окончания войны, видно будет, какую оценку можно дать бойцу или офицеру. К чести большинства бывших военнопленных, необходимо отметить, что воевали они хорошо. Ненависть к фашизму, голод, абсолютно бесправное положение, беспрерывные издевательства и садизм давали о себе знать, когда бывший невольник попадал в ряды Советской Армии. Большинство из «бывших» были награждены боевыми орденами и медалями. Но получили их не все. Из состава нашей группы, бежавшей из Потсдамского лагеря, в заключительный этап войны, 10 мая при освобождении Праги, погибли трое. Это обиднее всего: написали письма домой об удачном побеге из плена, оставалось несколько дней до победы, и в этот момент погибнуть…

После окончания войны, мы ожидали, что всех нас вызовут, побеседуют с нами: кто, где, при каких обстоятельствах попал в плен, чем занимались в плену, как себя вели, как и при каких обстоятельствах были освобождены и т. д. и т. п. Но вот закончилась война. Проходят недели, и даже месяцы. Никто и никуда не вызывает. Были, конечно, и самые худшие опасения. Разговоры о ссылке бывших военнопленных в советские лагеря были и в плену, и в воинских частях.

Наконец этот момент наступил. Это было в августе. Мне передали, что меня вызывает начальник особого отдела. Отдел находился в 10 метрах от нашей казармы. Вхожу, докладываю по всей форме:

— Товарищ гвардии старший лейтенант! Гвардии рядовой Балаев по вашему приказанию прибыл.

— Садитесь, Балаев.

— Я сел на грубо сколоченную скамейку. Кабинет особиста батальона, как и наши казармы, был типично фронтовым: маленький столик, две скамейки, стул, на котором сидел хозяин кабинета, портрет Ленина в деревянной рамке на стене. Маленький сейф. Стол накрыт красной материей. На столе стакан с карандашами и ручками, чернильница «непроливайка», графин с водой, телефон. Вот, пожалуй, и все убранство кабинета. Сам в поношенной, но чистой гимнастерке, на которой орден Красной Звезды и Боевого Красного знамени. Когда бывало построение личного состава батальона, то особист никогда не вставал в первый ряд с командованием батальона и начальниками отделов. Был всегда во втором ряду, откуда были видны его фуражка и верхняя часть лица. Но своими глазами он, нам казалось, внимательно «прощупывал» каждого военнослужащего.

— Вынимает небольшую папку с чистыми листами бумаги. Доброжелательно смотрит на меня и заявляет:

— Здесь уже побывали ваши товарищи по Потсдамскому лагерю военнопленных. Они рассказали о вас все: чем вы в лагере занимались, как вели себя и каким образом убежали из плена. У командования батальона никаких претензий к вам не имеется, но порядок есть порядок, и я обязан его соблюдать. Вот вам бумага, устраивайтесь поудобнее и подробно опишите, в каких лагерях вы еще бывали, кроме Потсдамского. Особо отметьте, с кем вы встречались, кто вас знает из выживших пленных. Это важно для наших органов и для вас самих. Также напишите, в каких войсках и где служили до пленения и при каких обстоятельствах попали в плен.

Не торопитесь, вот вам папиросы, если хотите, курите, а я, пока вы пишете, схожу еще в две роты.

Закрывает сейф и уходит. Я остался один. Сижу и пишу. Писал, наверное, часа полтора-два и исписал 8 страниц, а его все еще нет. После такой писанины разминаю пальцы правой руки. Вышел за дверь посмотреть, не идет ли. Снова вошел, жду. Положить исписанные листы и уйти в свою казарму как-то неудобно: во-первых, нельзя оставлять кабинет незапертым, во-вторых, наверное, скоро придет. Наконец, открывается дверь.

— Написали?

— Да, написал.

Аккуратно взял листы, пронумеровал их и стал страница за страницей внимательно читать. Мне делать было нечего, сижу напротив него и внимательно за ним наблюдаю. Волнуюсь. Некоторые места старший лейтенант перечитывает дважды.

Особист был старше меня года на три-четыре, не больше. Черные, но уже с проседью волосы. Плотная, густая, слегка волнистая шевелюра. Сухощав. В движениях никакой торопливости.

Задает ряд уточняющих вопросов:

— Почему в середине февраля 1943 года оказался неудачным ваш побег из вагона поезда? Не было ли здесь предательства?

— Нет, предательства не было. Просто не до конца мы с Бондаренко продумали сам побег.

— Расскажите подробнее.

— Это слишком долго рассказывать.

— Ничего, я старшину Бабенко предупредил о том, что вы можете задержаться. Рассказывайте.

Я подробно рассказал о неудавшемся побеге.

Вспомните, во время вашего побега с товарищами не присоединялся ли к вашей группе какой-либо случайный человек, я имею в виду не из вашего лагеря?

— Нет, — ответил я.

— Известны ли вам случаи, когда в Потсдамский лагерь немецкие охранники в последние месяцы приводили по 2–3 человека тоже из пленных?

— Начиная с января 1945 года и вплоть до нашего побега таких случаев не было.

— Подумайте хорошенько. Для нас это очень важно.

— Нет, товарищ гвардии старший лейтенант, я хорошо помню, что таких случаев не было.

Записывает и снова спрашивает:

— Известны ли вам случаи, когда некоторые пленные изменяли свои фамилии?

— На этот вопрос ответить не смогу, потому что не знаю…

— А в других лагерях были такие случаи?

— Да, были, — последовал мой ответ.

— Кто конкретно изменял фамилии? Назовите их.

Называю. Особист записывает. Снова вопрос:

— Для чего, по вашему мнению, изменялись фамилии?

Кратко рассказываю о причинах:

— Речь идет об офицерах. Они сидели на голодном пайке. Ни на какие работы их из лагерей не выгоняли. На работах в городе или селе военнопленным иногда перепадала кое-какая еда от местных жителей. Повторяю, иногда. Офицеры в комендатуре находились на особом учете. На них была заведена специальная картотека. Время от времени офицеров отправляли в специальные офицерские лагеря, где и питание и режим были более суровыми, чем в обычных лагерях. Шансы на побег из таких лагерей приближались к нулю. Поэтому каждый из офицеров стремился попасть в рядовые, изменив свою фамилию. Дело это было исключительно трудное и опасное. Все зависело от писаря в комендатуре. Но в случае обнаружения такой подделки писарю грозил расстрел.

— А рядовые изменяли фамилии?

— Да, такие факты были.

— А, здесь какие причины?

— Мне причины не известны.

— Известны ли вам предатели и изменники из каких-либо лагерей?

— Да, известны.

Особист все записывает.

— Кого вы знаете из немецких военнослужащих — охранников, которые особенно свирепствовали в лагерях?

Всех перечисленных мной записывает.

— В каких лагерях немцы клеймили одежду пленных?

— Во всех лагерях без исключения.

— Снимались ли отпечатки пальцев?

— Да, у всех снимались.

— Уточните, как вас кормили в Львовском концентрационном лагере и каковы были условия нахождения там узников?

Рассказываю об условиях жизни в лагере, что там происходило. Говорить стало сложно, трудно. Разволновался, расстроился, ведь все это было так недавно.

Особист оценил обстановку, налил мне стакан воды, попросил выпить и успокоиться. Аккуратно кладет все листы передо мной.

— Подпишите каждую страницу в отдельности.

Я все листы подписал. Листы он убрал в сейф и заявляет:

— Готовится Указ Президиума Верховного Совета СССР о демобилизации из армии солдат, сержантов и старшин различных возрастов. Сначала демобилизуют самый старший возраст. Это естественно. Во вторую очередь будут демобилизовывать специалистов: агрономов, учителей, инженеров и т. д. Следовательно, во второй список подпадаете и вы, как учитель по гражданской специальности. Поедете в свое родное село, будете продолжать учительствовать. Вас, как и других бывших военнопленных могут вызвать в районное отделение Госбезопасности, возможно, что и не один раз, для наведения справок, уточнений и т. п. Даю вам добрый совет: не путайтесь в своих показаниях! Что записано вами здесь, то же говорите и пишите у себя на родине. Несовпадения и разночтения могут вызвать у следователей подозрение и сомнение не в вашу пользу.

Затем, подумав, добавил:

— Специальную фильтрацию вы проходить не будете. Мы не видим в этом никакой необходимости. Ваши товарищи по Потсдамскому лагерю, которые бежали вместе с вами, дают на вас хорошую характеристику. У вас есть также свидетели по Львовскому, винницкому и Днепропетровскому лагерям. Пусть даже в конце войны, но вы принимали участие в боевых действиях. Так что для вас и ваших товарищей никакой фильтрации не будет. Вам положены две медали: за взятие Берлина и за освобождение Праги. Вы их получите здесь или по месту вашего жительства после демобилизации. А сейчас можете идти.

Я тогда не знал и не понимал, что такое — фильтрационный лагерь. Узнал об этом потом из литературы и по рассказам бывших военнопленных, прошедших подобные лагеря.

Сохраняю до сих пор об этом особисте самые добрые воспоминания. Сожалею, что не запомнил его фамилию. Да и не мудрено: вызывал он меня, как и моих товарищей по побегу из плена, только один раз. Больше никаких соприкосновений с ним не было.

Только придя в казарму, я понял, почему он «опоздал» ко мне на несколько минут. Но не опоздал, а просто незаметно наблюдал за мной из-за угла. Изучал мое состояние и поведение. Видимо, это был один из его приемов в работе следователя.

На другой день старшина Бабенко приказывает:

— Балаев и еще двое солдат вместе со мной поедете в Вену за имуществом.

Примерно через полтора часа уже въезжали в столицу Австрии. Она к тому времени была уже поделена на четыре оккупационные зоны. Мы въехали в нашу часть города. Город красивый, но под конец войны американские самолеты сильно его бомбили и разрушили многие рабочие кварталы, памятники культуры. Видим старинные замки, великолепные дворцы, музеи, храмы. Прекрасное здание австрийского парламента.

На одной из улиц — газетный киоск с советскими и австрийскими газетами. Купил «Правду», «Известия», «Красную Звезду» и на немецком языке «Остеррейхише цейтунг» — орган издания Австрийской компартии.

Был воскресный день, и улицы были полны народа. Горожане сидят в пивных барах, пьют пиво и легкое дешевое вино. Сидят с женами и со своими детьми. Мужчины курят, много курильщиц и среди женщин и девушек. Некоторые старушки ходят и подбирают окурки — «бычки». Даем им несколько сигарет. В барах играют патефоны, кое-где танцуют.

В лагерях советских военнопленных австрийцы относились к нам лучше немцев, но австрийские воинские подразделения воевали против моего народа. Эти факты истории перечеркнуть невозможно, от них никуда не уйдешь.

В один воскресный день в нашу часть пришли трое юношей, один из которых неплохо знал русский язык, и предложили сыграть нам с местной командой в футбол. Майор Титов, замполит и комсорг батальона, посовещавшись, дали согласие. При стечении большого числа местных болельщиков матч состоялся. Игра, ко всеобщему удовлетворению, завершилась вничью.

После окончания войны питание ухудшилось, но нам, бывшим военнопленным, это не было в тягость.

В первой декаде августа 1945 года меня вызвали в штаб полка. Часовой подсказал, что нужно зайти к командиру полка. Зашел, по уставу поприветствовал старшего по званию. Разговор пошел о моем согласии остаться в Австрии преподавателем в русской школе при наших войсках. Беседа проходила долго. Мои осторожные высказывания, что я бывший военнопленный и, возможно, не имею права обучать детей, были сразу же отметены. Подполковник обещал отпустить меня на Родину в отпуск, помочь получить высшее образование, но я отказался. После прошедшей тяжелейшей войны тянуло на Родину, к семье, к родным.

После окончания войны с Японией мы — солдаты — стали серьезно подумывать о демобилизации, хотя никаких Указов Президиума Верховного Совета СССР опубликовано не было. Офицеры начали поговаривать, что скоро многих отпустят домой, это вопрос лишь нескольких недель, может быть, двух-трех месяцев. И мы стали готовиться. Появилась необходимость в чемоданах, ящиках. В углу нашей казармы лежало много листов фанеры, сосновых досок. Во взводе связи нашелся квалифицированный мастер-столяр. Достали инструменты, и работа у него закипела. Кое-чем и мы помогали ему. Столяр часто не отдыхал после обеда, а уходил в свою столярку и продолжал работать. Мы сначала недоумевали, почему он так спешит, ведь жестких сроков никто не устанавливал. Тот ответил: «Люблю я эту работу, соскучился». Истосковался солдат по рубанку, по мирному труду. Мы платили ему за изготовление чемоданов чисто символически: осьмушка махорки, пачка сигарет или папирос. Но столяр сначала смастерил чемодан себе. Это естественно. Потом командиру взвода, старшине, командирам отделений. Ждем неделю, другую… наконец, человек 7–8 солдат собрались и спросили столяра, когда он будет делать чемоданы им. Тот в шутку ответил:

— Изготавливают сначала себе, потом тому, кто старший в дому, потом опять ему, потом по старшинству… а потом уже всем остальным.

Его ответ был сопровожден громким хохотом. Потом он уже серьезно добавил:

— Ребята, понимаю ваше нетерпение, но всем сразу я сделать не могу. Через пару-тройку недель сделаю всем.

Наконец чемоданы были у всех. Прошло 60 лет, и только два года назад, в связи с переездом из Наруксова в Болдино, пришлось расстаться с тем военным чемоданом.

Во всех центральных газетах в августе 1945 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о демобилизации первой очереди. Под этот Указ попали солдаты самого пожилого возраста.

Сразу после опубликования Указа «старики» в батальонах стали усиленно готовиться к отправке домой.

Несмотря на то, что новое обмундирование завезено не было, для отъезжающих из резервов была выдана новая форма. Старички ходили именинниками. За два дня до отправки их освободили от всех видов нарядов. В эти дни они утюжили гимнастерки, гладили брюки, подшивали чистые подворотнички и… отсыпались. Как выразился один солдат, спали «от пуза».

В день отъезда всех их выстроили в две шеренги. Кроме начальства полка и батальона на проводы прибыло также и дивизионное начальство. Под торжественные мелодии духового оркестра было внесено знамя полка. Командиры полка и дивизии произнесли напутственные речи, и солдаты поехали на ближайшую железнодорожную станцию. Мы по-доброму завидовали первой партии демобилизовавшихся.

А мы продолжали нести службу и ждать своего времени. 25 сентября 1945 года по радио был зачитан Указ о демобилизации уже второй очереди. Через 3–4 дня нас стали готовить к отправке. Мысленно прикинул, сколько же времени я не был в своих родных местах. Получилось почти шесть лет, из которых около четырех не получал весточки из дома. С осени 1941 до мая 1945 года.

Всех нас выстроили, проверили обмундирование, многим заменили на новое. Проводы были так же торжественны, как и для первой очереди. Расставание с однополчанами, напутствия. У некоторых на глазах слезы. Подъехали машины, и под звуки оркестра нас повезли на венгерскую железнодорожную станцию Шопрон, которая находилась в 15 километрах от «нашего» австрийского городка. Прощай, австрийская земля! Не была ты для меня родной матерью, но не была и злой мачехой.

На станцию нас прибыло около двух тысяч человек. У всех приподнятое, радостное настроение. До посадки в вагоны все стали усиленно искать земляков. И я «гаркнул»:

— Кто из Горьковской области?

— Я! — почти под моим ухом прокричал солдат.

Я мгновенно повернулся к нему лицом.

— Из какого района? — спрашиваю.

— Из Наруксовского…

Вот это да! Близкий земляк!

— Из какого села?

— Из Азрапина.

Я не поверил своим ушам, переспросил:

— Какого?

— Азрапина!

Подаю руку, обнимаемся. Из одного села. Надо же! Горошков Василий. Жил в другом конце села, и я его не знал. Служили в разных полках, но в одной и той же дивизии.

Подали команду садиться в вагоны. Со своим земляком я не только сел в один вагон, но и расположились рядом. Снова заиграл оркестр, и поезд тронулся.

Паровоз вел иностранный машинист. Командование распорядилось к машинисту приставить конвой — нашего солдата-автоматчика. Состав едет медленно и не совсем уверенно. На некоторых станциях подолгу стоим. Утром вдали показался огромный, частично разрушенный город Будапешт. Через реку перекинут еще не восстановленный мост. Видны и другие следы минувшей войны.

Состав продолжает ползти. Вдруг среди поля он остановился. Разрешили выйти из вагонов. К нам подошел офицер и сообщил неприятную новость. Во время движения поезда солдат-автоматчик, приставленный к машинисту, заметил на железнодорожном полотне подозрительный холмик и приказал машинисту остановить состав. Вызвали саперов, и те обнаружили на путях мощную мину. Чья это была «работа»: недобитых фашистов, бендеровцев или местных жителей — нам было неизвестно. Но в первые месяцы после окончания войны в странах восточной Европы и в западных областях СССР было еще много «недобитых вражеских элементов».

Проехали Венгрию, началась западная Украина.

Едем, двери вагонов приоткрыты, чтобы не было слишком душно. Вагон товарный, но в нем просторно, чисто, можно посидеть и поспать. Нахлобучил шапку-ушанку, приоделся потеплее, подошел к двери и смотрю на мелькающие просторы Украины. Стою час, два… Разрушенные города, и села, и обелиски. Обелиски из строганых, еще не потемневших досок с жестяной пятиконечной звездой. Много, много могил, вдоль железнодорожного полотна, вблизи сел и хуторов. Где-то по этим местам я шел в составе колонны пленных из Львовского лагеря «Цитадель» на запад. Вспомнилась песня царских каторжан, бредущих в кандалах по печально-знаменитой «Владимирке»: «Колодников звонкие цепи взметают дорожную пыль…»

Вывел меня из состояния воспоминаний земляк Горошков Василий:

— Балаев! Балаев! Веселиться надо! Домой ведь едем!

На одной из станций весь наш эшелон окружили цыгане из расположенного поблизости табора.

— Давайте погадаем! Погадаем! — Это голоса цыганок.

— Спляшем! Спляшем! — Это голоса ребятишек-цыганят.

Таким образом, возникло незапланированное и довольно длительное веселье. Солдаты, кто чем мог, отблагодарили эту веселую и шумную толпу.

По пути следования поезда, в селах, городках, хуторах нас встречают: машут руками, платками, женщины плачут, то ли от радости, то ли от потери близких на этой войне.

На Украине везде заметны следы недавней войны: печные трубы на месте сожженных сел, разрушенные колхозные фермы, всюду валяются остатки советской и немецкой военной техники. Но местами уже идет восстановление разрушенного войной хозяйства. Строят дома, мосты. Работают, в основном, женщины, старики и подростки. Почти все делается вручную, машин и механизмов нет. Кое-где работают большие группы немецких военнопленных. Попадаются трактора, стаскивающие металлолом на края полей. Младшие школьники с учителями-женщинами убирают картофель.

Наконец состав прибыл на Белорусский вокзал столицы. Из Москвы мы должны добираться до дома самостоятельно. Перроны и сам вокзал заполнены демобилизованными военными. На многих билетных кассах объявления: «Для генералов», «Для Героев Советского Союза», «Для полковников и подполковников». Билетные кассы перегружены, но касс много, и чувствуется определенный порядок.

На вокзале оказалось, что нас, горьковских, всего 17 человек. Из тысяч демобилизованных и прибывших этим эшелоном из Австрии. Так мало на целую область! Но как велика наша Родина, сколько в ней республик, краев и областей! Так что ничего удивительного в этом нет.

Утром выяснили, что поезд на Горький идет вечером, но билетов на него нет. Все 17 человек стали обдумывать сложившуюся ситуацию. Мы горели желанием побыстрее попасть домой. Пошли к стоящим у вокзала грузовым автомобилям и уговорили одного шофера взять нас до Горького. Шофер назвал цену, мы с его условиями согласились, лишь бы быстрее вез.

Наконец борт крытой автомашины закрыт, и мы тронулись в путь. Едем, стало уже смеркаться, стояла последняя декада ноября. Шофер попался опытный и хорошо знающий свое дело.

Рано утром, за полчаса до рассвета, машина подъехала к Московскому вокзалу города Горького. Расплатились с шофером. Я отдал ему большую кружку сахарного песка, это было тогда большой ценностью. Здесь пути-дороги земляков расходились. Записали друг у друга домашние адреса и распрощались. Земляк из Азрапина поехал к родственникам.

Переночевал две ночи у родственников жены. Все никак не мог достать билет до разъезда Арзинка. Все железные дороги были перегружены демобилизованными и сельскими жителями. С баулами, чемоданами, мешками и сумками. Они приезжали в город, чтобы что-то продать, обменять продукты на одежду, белье, обувь.

На третьи сутки втиснулся в один из вагонов и рано утром был на месте. Схожу. До моего родного села Азрапина оставалось около 20 километров. Это было в конце ноября, стоял легкий морозец. Попутных лошадей, тем более машин в нужную мне сторону не было. Позвонил в Азрапинский сельский Совет секретарю Каргиной Полине Васильевне, прошу позвать к телефону жену. Договорились, что она придет за мной пешком. У меня был тяжелый чемодан. Перед демобилизацией нам выдали немного продуктов и материала на одежду. Часов в 12 дня прибывает моя благоверная. Слезы радости, слезы встречи. В доме одного колхозника немного погрелись и потопали домой. Дорогой наперебой рассказывали друг другу о всех тяготах и редких радостях этих долгих, долгих 6 лет разлуки. Каково же было мое удивление и радость, когда я от жены узнал, что военфельдшер Никульшин, освободившийся из Днепропетровского лагеря военнопленных, выполнил мою просьбу! Оказалось, что вскоре после его выхода из лагеря, территория, на которой жили его родственники, была освобождена Красной Армией. В военном госпитале его хорошо подлечили, никакой инфекционной желтухи у него не оказалось. После лечения, его, как мужчину призывного возраста, мобилизовали в армию. В письме моей жене Никульшин сообщал о нашей совместной четырехмесячной лагерной жизни. Письмо читалось в присутствии моей матери, родственников, многочисленных соседей. С одной женщиной, от мужа которой длительное время не было писем, случилась истерика. Жена в тот же день написала ответ Никульшину, благодарила его за письмо. В дальнейшем, уже с фронта, он присылал ей еще два треугольника.

Пришли в Азрапино, когда уже стемнело.

Так закончилась моя почти шестилетняя военная одиссея, вместившая в себя годы войны и плена.

Глава VIII. О войне в мирное время

Быстротекущее время, до предела насыщенное бурными событиями, не вытеснит из памяти многих поколений все то, что было пережито в годы Великой Отечественной войны. Вместе с тем с годами становится все труднее воспроизводить подробности героических и драматических событий той поры. Все меньше и меньше остается непосредственных участников боев и сражений.

Великая Отечественная война не может быть оценена однозначно, упрощенно, односторонне. События войны нельзя окрашивать лишь в белые и черные цвета, у нее множество оттенков. Война — это не только победы, но и кровь, грязь, поражения и плен. Было все: геройство и предательство, голод и людоедство, любовь и ненависть, радости и беды. Как и немцы: были и добрые и злые. Правда должна быть полной.

Да, мы в конечном итоге победили коварного врага, но имеем ли мы право забывать о цене той победы?

Все без исключения войны предполагают наличие пленных. Например, за 3 года 1-й мировой войны русская армия потеряла пленными и пропавшими без вести 3 638 271 человека. В то же время сама Россия захватила в плен 1 961 333 пленных солдат и офицеров вражеских армий (26). Разные источники называют и разные цифры попавших в плен советских военнопленных за весь период Великой Отечественной войны. От 3 млн. 932 тыс. 256 человек (27) до 5 734 528 человек (28). В зарубежной печати (главным образом в Германии) приводится число советских военнопленных в пределах 5 200 000–5 750 000 человек. Но надо иметь в виду, что немцы в число военнопленных включали арестованных советских и партийных работников, а также партизан и заподозренных в подрывной деятельности. Поэтому иногда число взятых в плен превышает число принимавших участие в данной операции. В любом случае речь идет об огромном количестве советских военнопленных, попавших в неволю.

Условия попадания в плен были различные. Как правило, этому предшествовало окружение, ранение, физическое истощение, отсутствие боеприпасов. Каждый знал, что добровольная сдача в плен по трусости и малодушию всегда считалась воинским преступлением. Однако для подавляющего большинства советских воинов слово «добровольно» не подходит. Почти все, кто попал в фашистский плен, испытали в трагический час тяжелый психологический удар, отбросивший их из рядов советских воинов в беззащитную массу военнопленных.

Война обрушилась на страну неожиданно, народ и его руководители не знали современной войны. Она шокировала миллионы людей, в том числе и кадровых военных. Медленно, постепенно, но всем становилось понятно, что свалившиеся бедствия и лишения не на один год, что воевать с коварным врагом придется долго. В суровую зиму 1941–1942 года в заметенных снегом окопах обходились серой шинелькой и кирзовыми сапогами на ногах. В первые два года войны били и изматывали врага даже тогда, когда не хватало оружия и боеприпасов.

Наши потери в наступлении были огромны, наибольшая доля приходилась на раненых. Легкораненые с поля боя выбирались сами. Тяжелораненые иногда подолгу находились в зоне боевых действий, истекая кровью. Выносить с поля боя раненых имели право только санитары и санинструкторы. Попытки сопровождения раненых в тыл со стороны бойцов расценивались как уход с поля боя. Санитаров же в ротах катастрофически не хватало, и они не успевали выносить раненых из под обстрела. Многие, не дождавшись помощи, умирали на поле боя или по дороге в медсанбат.

Но война учила всех, учили не курсы, не училища, а личный боевой опыт. Постепенно военные действия стали обретать элемент разумности и рациональности.

Часто главной причиной грубого, издевательского отношения к советским воинам называют ту, что СССР не признал Гаагскую конвенцию 1907 года и не подписал Женевскую конвенцию 1929 года, которые оговаривали правовой статус военнопленных. Однако это не совсем так. Главной причиной отказа от подписания Советским Союзом Женевской конвенции являлось не несогласие с текстом конвенции полностью, а несогласие нашей страны с разделением пленных по национальному признаку.

25 августа 1931 года СССР, словами наркома иностранных дел М. М. Литвинова, заявил, что присоединяется к конвенции Красного Креста — одной из основных конвенций, подписанных в Женеве 47 странами. 17 июля 1941 года СССР заявил, что присоединяется к Гаагской конвенции при условии, что то же самое сделает Германия. Однако это предложение Германия отклонила. Несмотря на это в ноте от 27.04.1942 года НКИД заявил, что СССР присоединился к Гаагской конвенции. Но это нашим пленным не помогло.

Пробыв в плену три года, я считаю, что главные причины массовой гибели советских военнопленных следующие:

1. Немцы изначально уверовали в свою непобедимость и не предполагали, что кто-то и когда-то будет разбираться в этих вопросах. Как только положение дел на восточном фронте стало меняться не в пользу фашизма, то стало меняться и отношение к советским военнопленным.

2. Сами идеи национал-социализма предполагали уничтожение многих народов, в первую очередь евреев и славян. На это была направлена пропаганда, воспитание армии, да и всех жителей Германии.

3. Немцы в первый период войны не были готовы принять столько военнопленных. В июне 1941 года в войсковых документах было определено ожидаемое число советских военнопленных — 760 тысяч. А как я уже ранее писал, к 1942 году в плену их оказалось в 4 раза больше.

Миллионы жертв среди военнопленных явились результатом не только изнуряющих маршей, голода и физического истощения. Их число росло также за счет издевательств, избиений и расстрелов.

В начале июля 1941 года было проведено совещание при участии представителей вермахта, Абвера, гестапо. Решения были изложены в документе, опубликованном 8 сентября 1941 года. «Большевистский солдат, — говорится в документе, — утратил всякое право на то, чтобы с ним обращались в соответствии с Женевской конвенцией как с уважаемым противником… действовать безжалостно и энергично. Неподчинение, активное или пассивное сопротивление должны быть немедленно сломлены силой оружия (штыком, прикладом или огнестрельным оружием)» (29).

По далеко не полным данным в Германии и на оккупированных ею территориях размещалось 22 тыс. лагерей, в которых одновременно находилось более 2 млн. человек.

В июле 1941 года на сборных пунктах и в пересыльных лагерях скопилось большое количество военнопленных, содержать которых не было никаких средств. В этой связи был издан приказ генерал-квартирмейстера от 25 июля 1941 года № 11/4590 об освобождении советских военнопленных ряда национальностей (немцев Поволжья, прибалтов, Украинцев, а затем и белорусов). Однако уже 13 ноября действие этого приказа было приостановлено, и в дальнейшем из плена, в основном, освобождались лица, которые вступали в добровольческие формирования. До 1 мая 1944 года всего было освобождено 823 230 человек. В это число вошел, но по ранее рассказанной мной причине, и был отправлен домой военфельдшер Никульшин.

Генерал-лейтенант Китцингер докладывал Гитлеру в 1942 году: «На Украине умирает 4300 пленных в день. В январе этого года только в полосе 17-й армии умер 24861 военнопленный…» (30).

Цифры погибших в плену также разнятся. Большинство исследователей приходят к выводу, что «в плену за годы войны оказалось 4 млн. 559 тысяч советских военнопленных. Из них 2 542,5 тыс. погибло, 180 тыс. эмигрировало, а 1 836,5 тысяч вернулись на Родину.

Вернувшиеся 1 836,5 тысяч человек были направлены: около 1 млн. для дальнейшего прохождения воинской службы, 600 тыс. — для работы в промышленности и 339 тысяч (в том числе 233,4 тыс. бывших военнослужащих) как скомпрометировавшие себя в плену — в лагеря НКВД или фильтрационные лагеря. Из последних многие были вскоре отпущены» (31). Поэтому далеко не все бывшие военнопленные, как иногда сейчас утверждается, попадали в сталинские лагеря. По приведенным данным, это число составляет 18 %, а с учетом реабилитации части бывших военнопленных в фильтрационных лагерях, этот показатель, по некоторым данным, «необходимо снизить до 7 %» (32). Немецкий историк Кристиан Штрейт в своем исследовании приводит следующие сравнительные данные: «в годы первой мировой войны в лагерях военнопленных кайзеровской империи от голода и болезней погибло 3,5 % всех захваченных в плен солдат и офицеров армий ее западных противников. Соответствующее число погибших пленных-военнослужащих русской армии, а затем и Красной Армии достигло 5,4 % их общего числа».

В годы второй мировой войны процент умерших или расстрелянных в нацистской неволе английских, американских и канадских военнопленных возрос по сравнению с первой мировой войной на 0,1 %, а число загубленных фашистами военнопленных — граждан нашей страны увеличилось более чем в 10 раз и достигло 57,8 % их суммарного количества (33). По данным управления по делам военнопленных верховного главнокомандования вермахта, к 1 мая 1944 года общее число истребленных советских военнопленных достигло 3 291 157 человек. Из них: умерло в лагерях 1 981 000, расстреляно и убито при попытке к бегству 1 030 157, погибло в «пути» 280 000 человек (34).

В «Гросс-лазарете» больных сыпным тифом, туберкулезом, дизентерией нередко размещали вместе с ранеными в одном блоке, что приводило к заболеванию и смерти всех. В бараках на 400 человек размещали порой до 1 800. Смертность в лагере достигала 150–200 человек в день. По сведениям ЧГК, в Славуте погибло до 150 тыс. военнопленных» (35). Заместитель главного обвинителя от СССР на Нюрнбергском судебном процессе Ю. В. Покровский подчеркнул, что «при всех обстоятельствах истребление гитлеровцами советских военнопленных в «Гросс-лазарете — одна из самых мрачных страниц, составляющих историю фашистских преступлений» (36). По словам бывших узников лагеря военврача Зякина и Панкина, в лазарете одновременно находилось от 20 до 25 тысяч раненых и больных. В лагерь почти ежедневно прибывали 1–2 эшелона с военнопленными. Из каждого вагона выбрасывалось по 20–25 трупов. Всего из каждого эшелона до 800 трупов.

Но что интересно. Сохраняя свое «лицо» перед международным Красным Крестом, немецкое военное командование готовило для них прекрасные отчеты. Вот один из них:

«Одним из самых укомплектованных медперсоналом был Шталаг — 357 или «Гросс-лазарет» в Славуте. Он состоял из 11 отделений-блоков: 9 основных и 2 дополнительных — 10a, 10b, кроме того, двух зубоврачебных кабинетов. В шести отделениях были главврачи. В них же (каждом) работали по 1 фармацевту, 12 фельдшеров, 90 санитаров, 6 рабочих. Кроме того:

В 1-ом отделении — 10 терапевтов, 1 хирург, 1 психиатр;

Во 2-м — 6 терапевтов, 4 хирурга, 2 общих врача;

В 3-м… в 4-м… в 5-м… в 6-м… в 7-м…в 8-м… в 9-м…

В 10-а — 1 главврач, 9 общих врачей, 1 фармацевт, 10 фельдшеров, 80 санитаров, 2 рабочих;

10-b…

в 1-м зубоврачебном кабинете — 3 зубных врача и 1 санитар;

во 2-м…» (37).

Как узник данного лагеря, могу заверить, что это полное искажение фактов. Да, эти все врачи были в лазарете, но подавляющее большинство из них были в «резерве», и я в том числе! Мы находились там на правах обычных военнопленных. Такому количеству медицинского персонала просто нечего было в лазарете делать из-за отсутствия медикаментов. Медиков-военнопленных было много в любом лагере, но лечением большинство из них не занималось.

Такие же извращенные отчеты представлялись международным организациям и по питанию военнопленных и по их обмундированию (38). На окраине сегодняшнего города Славута раскинулась до самого горизонта степь, покрытая холмами и холмиками, засаженными молодыми елочками. Они могут быть только братскими могилами разной величины. Это место расположения лагеря военнопленных, в котором мне пришлось находиться.

«Когда я попал в лагерь под Винницу, подумал, что уже не выживу. Нас держали в огромном бараке, где собралось столько людей, что дышать было невозможно. Когда спали, даже повернуться нельзя было — так плотно мы лежали друг к другу. Голод, вши, грязь. Вскоре в лагере началась эпидемия сыпного тифа. Немцы собрали всех санинструкторов, врачей и перевели в госпиталь, находившийся по соседству с лагерем, куда и стали доставлять наших больных солдат» (39). А вот конкретные детали случая людоедства во Львовском лагере «Цитадель», о котором я упоминал:

«Одну камеру, где находились советские военнопленные, не открывали много дней, а когда открыли, то увидели, что труп умершего от голода заключенного, был наполовину съеден его товарищами. О том, что людоедство было распространено в этом лагере, свидетельствует параграф № 2 приказа коменданта лагеря: „Запрещено есть трупы военнопленных и отделять части“. Людоедов вывели на лагерную площадь и перед сотнями согнанных сюда военнопленных расстреляли. Предварительно была прочитана „лекция о вреде людоедства“ и о том, что нужно довольствоваться выделяемой баландой» (40). О событиях, происходивших в годы войны в лагере «Цитадель» на Киевской киностудии им. Довженко снят художественный фильм «Иванна», а писатель Владимир Беляев написал две книги: «Кто тебя предал» и «Формула отравы».

Может быть, из мести и советские люди так же относились к немецким военнопленным? Ведь особенно к концу войны пленных немцев у нас было немало.

В СССР содержалось 3 486 206 военнопленных фашистской армии. Из них было освобождено и репатриировано 2 967 696 человек, умерло в плену 518 480 человек или 14,87 % к их общему количеству (41). В то же время из плененных 4,5 млн. наших военнопленных умерло и погибло 2,5 млн. человек, что составляет 55,5 % от общего количества пленных (42). 14 % и 55 %, разница в 4 раза!

Среди наиболее сложных проблем истории СССР периода минувшей войны едва ли не самой сложной является сотрудничество с врагом советских граждан. Обычно эта проблема ограничивается власовцами. Но дело было не только во Власове. «Остается фактом, что в военных формированиях вермахта находилось к концу войны более миллиона советских граждан различных национальностей, в том числе несколько сот тысяч русских. В самой власовской армии было не более 50–60 тыс. человек» (43).

«За период 1941–1945 гг. свыше миллиона наших соотечественников участвовали в войне на стороне гитлеровской Германии» (44).

Кем же были эти люди: коллаборационистами, предателями, заблуждавшимися или людьми, вставшими на путь борьбы с режимом Сталина?

Среди них были люди различных судеб. Они сделали свой выбор по различным причинам. Многие согласились служить немцам, чтобы не погибнуть в немецких лагерях и лелеяли надежду перебежать при первой возможности на сторону Красной Армии. Другие рассчитывали «отсидеться», пока не кончится война. Но были и такие, кто вступил в союз с нацистами добровольно, не воспринимая советский строй и желая противодействовать ему. В эту группу входили в первую очередь украинцы и выходцы других национальных республик.

Происходящее вокруг убеждало военнопленных, что рацион питания в плену рассчитан на безусловную голодную смерть в течении 5–6 месяцев. Естественно, что при таких тяжелых условиях существования находились охотники послужить во власовских, казачьих и других частях.

В лагерях немцы и власовские агитаторы различными способами — в листовках, в распространяемых газетах, по радио — постоянно внушали военнопленным мысль о том, что советское правительство, Сталин, да и родные уже вычеркнули нас из своей жизни. Нас считают предателями и изменниками Родины. Приводились в качестве примера слова Сталина, сказанные им председателю Национального Комитета Красного Креста Швеции графу Бернадоту: «У Гитлера нет никаких русских военнопленных. У него есть русские изменники, с которыми расправятся, как только окончится война» (45). Многие военнопленные не могли поверить такому высказыванию Сталина. (Как оказалось потом, ответ Бернадоту был несколько иным.) Но многие и верили, тем более на памяти всех были недалекие 30-е годы с их репрессиями, раскулачиванием и шпиономанией. Пленными не забыт был и знаменитый приказ № 270.

Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии, обеспокоенная ухудшением положения дел на фронте и растущими потерями в людской силе, в том числе и количеством попавших в плен военнослужащих, 16 августа 1941 года издала приказ № 270. В нем говорилось, что: «…за последнее время имели место несколько позорных фактов сдачи в плен врагу… имеются неустойчивые, малодушные, трусливые элементы… можно ли терпеть в рядах Красной Армии трусов, дезертирующих к врагу и сдающихся ему в плен… трусов и дезертиров надо уничтожать… а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи» (46). Приказ предусматривал крайние меры наказания обвиняемых в трусости, а плен уравнивал с предательством Родины. Семьи таких воинов подлежали аресту, лишались государственного пособия. Приказ был зачитан во всех частях вооруженных сил страны. По поводу этого приказа известно мнение Г. К. Жукова: «У нас Мехлис (заместитель наркома обороны — автор) додумался до того, что выдвинул формулу: „Каждый, кто попал в плен, — предатель Родины“ и обосновывал ее тем, что каждый советский человек, оказавшийся перед угрозой плена, обязан покончить жизнь самоубийством, то есть, в сущности, требовал, чтобы ко всем миллионам погибших на войне прибавилось еще несколько миллионов самоубийц» (47). А вот как об этом говорил сам Жуков:

«Где бы ни находился советский человек — на фронте, в тылу страны, в тылу врага, в фашистских лагерях, — всюду и везде он делал все от него зависящее, чтобы приблизить час победы» (48).

У подавляющего большинства пленных никогда не пропадала мысль о побеге. За годы войны из фашистского плена бежало свыше 450 тыс. советских военнопленных (49).

Я несколько остановлюсь на коллаборационизме, так как сотрудничество с врагом зарождалось во Славутском и Винницком лагерях, лагерях, где мне пришлось находиться в качестве военнопленного.

В конце декабря 1941 года с согласия Гитлера началось формирование военных частей (легионов) из советских военнопленных нерусских национальностей. «Численность их была следующей: всех кавказцев — 110 тысяч, выходцев из Средней Азии и Казахстана — от 110 до 180 тысяч, крымских татар — 20 тысяч, калмыков — 5 тысяч. Немцы в легионах составляли около 15 %» (50) В феврале 1942 года несколько военнопленных советских офицеров Винницкого лагеря выступили с инициативой создания казачьих частей. 23 февраля один из них написал заявление, в котором просил разрешения сформировать отряды казаков. Разрешение было получено, а инициатива была поддержана частью военнопленных.

Уже через месяц отряд состоял из 38 членов, среди которых были лейтенанты, капитаны и один майор. К 17 мая 1942 года число казаков достигло 1600 человек. 18 июня 1942 года центр формирования казачьих частей перенесли в Славутский лагерь военнопленных. На 28 июня в Славутский лагерь было свезено из других лагерей 5826 казаков (51). В лагере все казаки или выдающие себя за казаков проходили проверку на лояльность немецким войскам. Там же была введена присяга. Текст присяги был весьма любопытен:

«Обещаю и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Евангелием в том, что буду Вождю Новой Европы и Германии Адольфу Гитлеру верно служить и буду бороться с большевизмом, не щадя своей жизни до последней капли крови. Все законы и приказания от поставленных Вождем Германского народа Адольфа Гитлера начальников отданные исполнять буду. В поле и крепостях, в окопах, на море, в воздухе, на суше, в сражениях, стычках, разъездах, осадах и штурмах буду оказывать врагу храброе сопротивление и все буду делать, верно служа вместе с Германским войском защите Новой Европы и родного моего войска от большевистского рабства и достижения полной победы над большевизмом и его союзниками…» (52).

Сам генерал А. А. Власов начинал свою предательскую деятельность в Винницком лагере для военнопленных № 16901.

Страшный голод и болезни в лагерях породили многие пороки. Один из них — это переход пленных в лагерную полицию. Многие шли туда ради спасения своей жизни.

Однако это лишь одна из причин вступления в полицаи. Шли туда, уверовав в скорую победу немцев, шли на сотрудничество, считая, что надо приспосабливаться к новой власти.

«Если в исполнение приводится приговор о повешении, то комендант данного лагеря должен найти среди советских военнопленных подходящих для этого людей, которые за это должны получить вознаграждение. О приведении приговора немецкими военнослужащими не может быть и речи» (53). Понятно, что военнопленным, оказавшимся в роли палачей, не было дороги назад.

Полицаи были настоящими хозяевами лагерей. Они разыскивали коммунистов, комиссаров, политруков, евреев, — всех «нежелательных элементов». Грабили, избивали, убивали…

Но таких было подавляющее меньшинство.

Минула война, но отношение в СССР к бывшим военнопленным было часто негативным.

Лишь 29 июня 1956 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли Постановление об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей. В Постановлении признавался факт пленения миллионов военнослужащих в минувшей войне и снималось обвинение их в причинах попадания во вражескую неволю.

Однако негативное отношение к бывшим военнопленным сохранялось еще многие годы.

Не все так просто было на той войне, на ней воевали разные и очень часто не похожие друг на друга люди. Эти воспоминания писал «чернорабочий» той войны, и рассматривать их следует как свидетельство очевидца.

А прожитая мной жизнь принадлежит мне и не нуждается в оправдании. Об одном только прошу, не забудьте…

Примечания

1. Село Бирюково было названо в честь первого председателя сельсовета В. М. Бирюкова, убитого кулаками в 1924 году.

2. Великая Отечественная война: вопросы истории. Материалы Международной научно-методической конференции 18–20 апреля 2000 г. Н. Новгород. 2000 г.

3. Из архива автора.

4. Л. И. Брежнев. Малая земля. Новый мир. № 2. 1978. Стр. 30.

5. Справка Курульского сельского Совета. Из архива автора.

6. Великая Отечественная война. Хроника событий. М. 1987. Стр. 83.

7. И. С. Асташков. Воспоминания., с. 60.

8. А. Шнеер. Война. Самиздат. www.jewniverse.ru

9. Письмо автору директора городского музея Константиновки Донцова Б. Н.

10. Письмо автору зав. отделом агитации и пропаганды Константиновского ГК КПУ С. Нестеренко.

11. Великая Отечественная война. Хроника событий. М. 1987.

12. И. Хомич. Мы вернулись. Воениздат. Министерство Обороны СССР. М. 1959.

13. В. Семин. Нагрудный знак OST. Изд. Молодая гвардия. М. 1985. Стр. 119.

14. Н. Н. Страшенкова, коллега по работе. Из архива автора.

15. И. Ф. Хомич. Мы вернулись. Воениздат. Министерство обороны СССР. М. 1959, стр. 4.

16. Е. А. Бродский. Они не пропали без вести. Изд. «Мысль». М. 1987. Стр. 93.

17. С. Т. Кузьмин «Сроку давности не подлежит». М. Издательство политической литературы. 1985. Стр. 92–93.

18. Великая Отечественная война. Хроника событий. М. 1987.

19. С. Т. Кузьмин «Сроку давности не подлежит». М. Издательство политической литературы. 1985. Стр. 61–64.

20. Справка, выданная автору Львовским историческим музеем.

21. Великая Отечественная война. Хроника событий. М. 1987.

22. А. Шнеер. Война. Самиздат. www.jewniverse.ru

23. Великая Отечественная война. Хроника событий. М. 1987.

24. Е. Ржевская. Изд. «Правда». М. 1988. Стр. 295–296.

25. Герои Советского Союза. т. 2. М. Военное издательство. 1988. Стр.578.

26. А. Шнеер. Война. Самиздат. www.jewniverse.ru

27. М. Геллер, А. Некрич. История России: 1917–1995.

28. Газета «Донбасс» № 204 (20583) от 06.11.2003.

29. Ж. Деларю. История Гестапо. Перевод с французского. Изд. Русич. Смоленск, 1993. Стр. 355.

30. Е. Долматовский. Зеленая брама. Изд. Политической литературы. М. 1985. Стр. 185.

31. http://www.soldat.ru.

32. А. Шнеер…

33. Е. А. Бродский. Они не пропали без вести. Изд. «Мысль» М.1987. стр.7

34. http://www.soldat.ru.

35. А. Шнеер. Война. Самиздат. www.jewniverse.ru и Великая отечественная война 1941–1945. Энциклопедия. Изд. Советская энциклопедия. М. 1985. Стр. 756.

36. Е. А. Бродский. Они не пропали без вести. Изд. «Мысль». М. 1987. Стр. 95.

37. А. Шнеер. Война. Самиздат. www.jewniverse.ru

38. А. Шнеер. Война. Самиздат. www.jewniverse.ru

39. Л. Б. Моссино. Facty i kommentarii. 4 Fpril. 2000.

40. А. Шнеер. Война. Самиздат. www.jewniverse.ru

41. Журнал «Родина» 1995. № 7. Стр. 72–73.

42. Великая Отечественная война. Вопросы истории. Материалы Международной научно-методической конференции 18–20 апреля 2000 г. Н. Новгород. 2000. Стр. 17.

43. М. Геллер, А. Некрич. История России: 1917–1995. Глава 8. Самиздат.

44. Материалы по истории Русского освободительного движения 1941–1945. М., 1997. Стр. 53.

45. Журнал «Родина» № 8 за 2001 год.

46. 1418 дней войны. Изд. Политической литературы. М. 1990. Стр. 101–102.

47. К. Симонов. Заметки к биографии Г. К. Жукова. Военно-политический журнал. 1987. № 7, Стр. 53.

48. Маршал Г. К. Жуков. Воспоминания и размышления. Изд. АПН. М. 1985. Стр. 344.

49. Великая Отечественная война 1941–1945. Энциклопедия. Изд. Советская энциклопедия. М. 1985. Стр. 157.

50. М. Геллер, А. Некрич. История России 1917–1995. Глава 8. Самиздат.

51. Мир истории. № 7. 2001.

52. На казачьем посту. 1943. № 12. Стр. 4.

53. А. Шнеер. Война. Самиздат. www.jewniverse.ru

Об авторе

БАЛАЕВ ИВАН ИОСИФОВИЧ родился 22 марта 1918 года в селе Азрапино Лукояновского уезда Нижегородской губернии в крестьянской семье. После окончания школы колхозной молодежи в 1935 году поступил на Починковский сельхозрабфак, а после его закрытия продолжил обучение на Лысковском рабфаке и в 1938 году его закончил. В том же году поступил в Горьковский университет, но по семейным обстоятельствам ему удалось окончить лишь первый курс этого учебного заведения. До февраля 1940 года работал учителем Азрапинской семилетней школы Наруксовского района.

Был призван на службу в Красную Армию. В июле 1940 года поступил в Харьковское военно-медицинское училище. В первые месяцы войны был досрочно выпущен и направлен на фронт военфельдшером 5-го эскадрона 161 кавалерийского полка 56 кавалерийской дивизии 1-го отдельного конного корпуса особого назначения. Участвовал в боях в Донбассе и под Харьковом.

В феврале 1942 года попал в плен. Находился в Константиновском, Днепропетровском, Славутском, Львовском, Потсдамском и других лагерях для советских военнопленных. За попытку к бегству был жестоко избит.

В апреле 1945 года с группой военнопленных бежал из Потсдамского лагеря. Был зачислен рядовым отделения связи мотомехбатальона 6-го мотомехкорпуса 4-й танковой армии 1-го Украинского фронта. Участвовал в боях за Потсдам, Берлин и в освобождении Праги.

После демобилизации работал учителем в селах Азрапино и Ризоватово Наруксовского района Горьковской области. В 1950 году заочно закончил Горьковский пединститут. С 1951 по 1989 год работал учителем химии в Наруксовской средней школе. В 1989 году вышел на пенсию.

В 1970 году в АПН СССР защитил диссертацию. Кандидат педагогических наук. Имеет более 50 опубликованных научных и публицистических работ. В 1966 году в издательстве АПН РСФСР вышло пособие его для учителей «Домашний эксперимент и наблюдения по химии», а в 1977 году в издательстве «Просвещение» вышла его книга «Домашний эксперимент по химии».

До 2001 года проживал в селе Наруксово Починковского района. В 2001 году переехал в с. Большое Болдино к дочери. Умер в 2008 году в Большом Болдине, там же похоронен.

Имел боевые и трудовые правительственные награды, являлся Почетным гражданином села Наруксова.